«Я знаю, что это был он», – пронеслась в голове отчаянная мысль.

Дернув ящик стола, я хотела вытащить бумагу и наткнулась на низку окаменевших цветов. Потускневших, как будто припорошенных серой пылью.

– Они умирают без контакта с хозяином. – Гамильтон тенью вошел в кабинет и запрыгнул на жалобно скрипнувшую софу.

– Их хозяин далеко, – хмуро произнесла я.

Но все же протянула руку и взяла украшение. В этот же момент по нервам ударило прошлым – воспоминание предстало перед глазами так, будто я проживаю это вновь!

– Что это?

– Они хранят в себе момент отделения от материнского древа, – Гамильтон шумно вздохнул, – тем и ценны.

– И так будет каждый раз?

– Нет. Посмотри, одного цветка не стало. Сосчитай их – вот столько раз ты сможешь заново пережить тот момент. Он хоть того стоил?

Подняв руку, я коснулась пальцами губ. Как странно.

– Какая-то нелепость. Зачем все это, если…

В груди пекло и горело так, что даже привычный холод, сковывавший тело, отступал.

– Зачем? – По щеке скатилась слеза.

– Если бы я знал, – вздохнул Гамильтон. – У тебя пальцы посинели. Ногти, в смысле.

Я бросила взгляд на свои руки и невесело хмыкнула: и правда посинели. Теперь я еще больше похожа на отца, ведь его ногти тоже были покрыты синими разводами. По меньшей мере в момент огненного погребения.

– Надеюсь, это не слишком тревожный признак, – выдохнула я и в итоге. – Потому что нет сил испугаться.

А нитку с каменными цветами я все же вплела в косу. Просто так. Просто… Просто пусть будет под рукой. Это совершенно не значит, что я жду его.

Повернувшись к окну, я бросила тоскливый взгляд на улицу, залитую рассветными лучами, и с легкой грустью произнесла:

– Нас ждут дела.

И в первую очередь надо навестить Митара. Если избранник леди Тарлионы не пытался меня убить, значит, у меня есть умный и хитрый враг. Но кто может желать мне смерти? Получить баронство невозможно: наследников, кроме меня, нет. А значит, если линия Фоули-Штоттен прервется, то баронство уйдет под руку Правителя. И уже он будет решать, кто станет следующим хозяином. А тут стоит учитывать, что от такого счастья столичные лордики будут открещиваться и отмахиваться. Из местных же никого не назначат: старые традиции это недвусмысленно запрещают. А они, традиции, давно возведены в ранг закона.

Значит, кому-то мешаю именно я. А мое главное прегрешение – неумные шалости в Академии Магии. За это проклинают, вызывают на дуэль, жалобы пишут, в конце концов! А не втыкают нож под ребра, да еще и принимая чужой облик.

– Оставь пока эту мысль, – посоветовал Гамильтон. – И, думаю, стоит вновь пригласить Ауэтари в этот мир.

– После смерти отца она не хотела когда-либо возвращаться, – мягко напомнила я.

– Время скорби прошло. – Гамильтон соскочил на пол. – Острая боль смягчилась и стала верной спутницей. Я не отпустил тех, с кем шел раньше. Мне будет трудно пережить тебя, Мина. Но… Я бы из шкуры вылез, чтобы быть рядом с твоим щенком. Напиши ей письмо, а я вызову мелкоту.

– Я не знаю, что писать.

– Правду. И в самых изысканных выражениях. Эта старая су… Эта почтенная самка – ярая сторонница манерных манер в самом худшем их проявлении.

Письмо я писала долго. Зачеркивала, перечеркивала, рвала и мяла бумагу. Все, что выходило из-под пера, было мертвым и бессмысленным. В итоге в Псовий Мир отправилась записка на огрызке пергамента.

«Мне плохо. Вернитесь, если можете. Вильгельмина Фоули-Штоттен».

– Теперь она точно придет, – оскалился Гамильтон, – хотя бы ради того, чтобы напомнить тебе о необходимости приветствия. К Митару?

– К нему, – кивнула я. – Потом навестим Тину и Марона, а после вернемся в дом. Я чувствую, что должна находиться здесь как можно больше времени.

Прохладный ветер стер со щек излишний жар, а неблизкий путь успокоил мысли. Так что на двор Митара я входила уже не перепуганной девицей, а уверенной в себе и своих людях баронессой.

Но сразу поговорить не получилось: нас усадили завтракать. И, быть может, если бы Гамильтон меня поддержал, то прием пищи был бы отложен. Но… Когда это мой компаньон отказывался от еды? Никогда. Вот и сегодня не отказался. Так что поговорить мы смогли лишь потом, когда Тария забрала Гамильтона к пегасам: что-то там у них случилось, с чем мог помочь только мой компаньон. Или она просто хотела дать нам с Митаром поговорить.

– Я думал, ты будешь в ярости, – поделился Митар и усмехнулся, – леди Тарлиону сразу срисовали, едва она из замка вышла.

– Зато она пребывает в уверенности, что никто ничего не заметил. – Я пододвинула к себе розетку с вишневым вареньем. – Она принесла дурные вести, Митар.

Выбирая ложечкой вишенки, я рассказывала о том, что поведала мне леди Тарлиона. И Митару, как и мне, это не понравилось.

Правда, особенно сильно ему не понравилась история с ножом.

– Почему я ничего не знал?!

– Потому что так было правильно. – Я подняла на него глаза. – Что ты мог сделать? Если так подумать, то все мы должны ей подчиниться. До моих тридцати лет именно Тарлиона – сила и власть на Окраинах. Она должна править баронством до тех пор, пока я не войду в нужный возраст. А еще она имеет право устроить мою судьбу и подарить баронству правильного барона.

– Ничего из этого она сделать не рискнет, – ровно произнес Митар.

– Разумеется, – согласилась я. – Но она может попросить помощи и защиты у Правителя. Меня пугало это тогда, но сейчас… Сейчас это еще хуже: на смену Кристофу пришел бастард, и что будет дальше…

Митар не сводил с меня взгляда. Ему было тяжело принять тот факт, что он не смог защитить дочь своего командира. Своего барона. Своего друга.

– Ты сделал достаточно. Ты был тогда, и ты есть сейчас. И это держало их в узде. Поверь, моя жизнь могла быть еще хуже.

– Скоро я это узнаю. – Митар дернул плечом. – Уверен, не пройдет и трех дней, как леди Тарлиона притащит своего полюбовничка.

А я только кивнула. И усмехнулась: моя детская месть сбылась. У него больше не было имени. Любовник, полюбовничек, ухажер – несколько десятков эпитетов, и все. Почему? Потому что это был мой первый приказ, отданный именем погибшего отца. И люди поддержали меня. Хотя сейчас, спустя несколько лет, я вижу, что решение было мелочным.

– Я вот думаю, – Митар прищурился, – может, оставить лазейку в приграничных щитах?

– Зачем? – поразилась я.

– Чтобы кое-кто мог навестить кое-кого.

Вначале я запуталась во всех этих «кое», а потом… Вспыхнув, резко произнесла:

– Что бы ему тут делать? Полагаю, в столице дел достаточно.

«И если бы он хотел, давно бы пришел: леди Змейка путь открыла бы», – добавила я про себя. И поежилась:

– Сквозняк.

– Побойся Богов, – возмутился Митар, – на кухне натоплено так, что дышать горячо.

– Оттого и сквозняк так остро чувствуется, – упрямо возразила я.

И украдкой покосилась на свои ногти. Нет, трупной синевы нет.

– Как скажешь. – Он пододвинул мне свою розетку с вареньем. – Ешь, помню же, что любишь. Что будем делать с рутиной?

Рутиной на Окраинах называют боевые вылазки за стену. И я, выбрав из розетки Митара все вишенки, спокойно сказала:

– Сегодня вечером мы с Гамильтоном отправимся на разведку. Пройдем вдоль Гиблой Рощи до Свечи, оттуда оценим пересветы. К утру вернемся.

– Хороший план, – согласился Митар.

– Пока что я буду выходить с твоими людьми. И одновременно начну собирать свой отряд, – пожав плечами, я допила остывший чай, – так что рутина была, есть и остается рутиной.

– И то верно, все придумано до нас, так зачем портить то, что работает уже несколько столетий?

Попрощавшись с Митаром и Тарией, я вышла наружу. Сыто отдувающийся Гамильтон следовал за мной: он, оказывается, успел приговорить небольшой тазик пирожков. Тетушка их специально для него отложила.

Подставив лицо теплым солнечным лучам, я тихо вздохнула. Возвращаться домой не хотелось: на улице холод отступал. Скапливался на кончиках ногтей и дремал, ждал удобного момента, чтобы впиться и пронзить до самых костей.