— Мойка забита грязной посудой. Вы что-то готовили? — спросил меня тот, кто обшаривал кухню.

Он имел в виду целую гору кастрюль, сковородок и прочей утвари, скопившейся после моей стряпни. Как ни крути, для одиноко живущей дамы груда слишком большая. И при этом — никаких следов трапезы на столе. Они явно что-то заподозрили. Мелодия в моей голове звучала все быстрей и быстрей.

— Да…

Я хотела ответить уверенней, но из горла вырвался только слабый стон. Старик придвинулся на полшага ко мне.

— Я готовлю сразу на неделю вперед, а потом храню в холодильнике, — ляпнула я первое, что пришло в голову. И, похоже, попала пальцем в небо. А что тут еще придумаешь? Слава богу, наши грязные тарелки остались в убежище. Окажись они в мойке, тогда уж точно пиши пропало!

Вопрошавший осмотрел кастрюлю, в которой я варила овощи, исследовал миску с остатками теста для торта и наконец переключился на полки с продуктами. Я с облегчением выдохнула.

— Теперь второй этаж! — распорядился старший. Растянувшись цепочкой, вся банда двинулась вверх по лестнице. Нас потащили следом.

Слышен ли весь этот шум-гам в убежище? — думала я. И представляла, как R сидит там, ссутулившись и обхватив колени, как будто хочет стать меньше и незаметнее. Причем сидит на полу, ведь и кровать, и кресло скрипят, а он, боясь быть услышанным, не смеет даже вздохнуть. И одна только оругору присматривает за ним, не издавая ни звука.

Комнат наверху было меньше, но обшаривали их еще упорней. Глядя, как старательно они гремят чем ни попадя, как тщательно изучают под лампой любую мелочь, как грозно пляшут их пальцы на пистолетах, я невольно начала думать, будто в каждом их жесте и правда скрывается некий особый смысл — такой важности, что замирает дыхание.

Здесь уже нас поставили у северного окна в коридоре. Мои руки, сцепленные за спиной, все сильней затекали.

Река под окном скрывалась от глаз в полуночной мгле. Однако в соседних домах горел свет: зачистка всей улицы, похоже, была в разгаре. Старик еле слышно откашлялся.

Дверь кабинета осталась наполовину распахнутой, и мы могли наблюдать за всем, что они вытворяли. Один, скинув на пол все книги со стеллажа, ощупывал лучом фонарика зазоры между палками и стеной. Второй стянул с кровати матрас, поставил на ребро и явно собирался содрать с него чехол. Третий, выдвинув все ящики стола, просматривал найденные там рукописи. В длинных, грубого покроя шинелях они казались выше и плечистей, и уже это позволяло им взирать на все вокруг свысока.

— Это что? — крикнул мне через дверь тот, кто просматривал рукописи. Его интерес к моему столу был опасен сам по себе. Ведь прямо над столом, хотя и заставленная словарями, из стены торчала воронка переговорной трубы.

— Это история, которую я пишу, — громко ответила я.

— Исто-о-ория?

Он повторил это брезгливо, как непристойность. И, презрительно хрюкнув, отшвырнул мою рукопись в сторону. Страницы разлетелись по всему полу. Было ясно: ни одной истории он отродясь не читал — и, скорее всего, не прочтет уже до самой смерти. Но как раз это обернулось для нас удачей. Потеряв интерес к истории, он отвернулся и от словарей на столе.

Они всё топтались по ковру, а я все разглядывала их ботинки. Тяжелые, щедро смазанные жиром и натертые до блеска, какие и снимешь-то не сразу… И вдруг заметила кое-что страшно важное.

Слегка задравшийся угол ковра.

Люк закрывала я. И впопыхах не расстелила ковер как положено. Теперь, если кто-то из них, вдруг заметив, отвернет этот уголок еще хоть немного, крышка убежища станет видна даже мне!

Теперь я уже не сводила глаз с проклятого уголка. Понимала, что этим только привлеку их внимание — и даже не к себе, а к полу, — но совладать с собой не могла. Я покосилась на старика — не заметил ли он того же? Но старик смотрел прямо перед собой, и взгляд его уносился куда-то за самый край этой ночи.

Раз за разом ботинки топали прямо по застеленной ковром крышке люка. Уголок ковра задрался всего сантиметров на пять, но эта крошечная погрешность, которой в обычной жизни никто бы и не заметил, уже заняла все мое поле зрения.

— А это что?! — вдруг рявкнул очередной из них.

Я тут же решила, что он говорит о ковре. И зачем-то дернулась, пытаясь зажать себе рот руками.

— Так что же? — повторил он и решительным шагом двинулся к нам. Чтобы не закричать, я включила в голове мелодию оругору. И стала напевать ее про себя, снова и снова — с отчаянием, от которого лопнула бы любая пружина.

— Руки за спину! — приказал он раскатистым басом. Стиснув задрожавшие пальцы в кулаки, я медленно, одну за другой завела руки за спину.

— Почему это все еще здесь?!

И он сунул мне под нос прямоугольный предмет размером с ладонь. Я ошарашенно заморгала. Это был ежедневник, только что найденный в моей сумочке.

— Нипочему! — ответила я, прервав свою оругору на полутоне. — Я просто о нем забыла. Поскольку почти им не пользовалась.

До меня наконец дошло: он спрашивает о ежедневнике, а вовсе не о ковре. Тогда бояться нечего! В ежедневник я ничего важного не записывала. Сплошные походы в химчистку, городские субботники да визиты к зубному.

— Исчезновение календарей означает, что мы более не нуждаемся ни в датах, ни в днях недели. Уж вы-то прекрасно знаете, что происходит с теми, кто хранит исчезнувшие вещи… — Он пролистал ежедневник — наскоро и без особого интереса. — Все это должно быть немедленно уничтожено.

Сказав так, он достал из кармана шинели зажигалку, чиркнул колесиком и, дав ежедневнику разгореться как следует, выкинул его в реку за северным окном. Меж расставленных ног мужчины просматривался ковер в кабинете. А мой ежедневник, крутанувшись в воздухе, рассыпался на искры, как фейерверк. Огненные спирали медленно растворились во мраке. Снизу раздался короткий всплеск.

И в этот миг — будто сам этот всплеск послужил сигналом, о котором все договорились заранее, — старший по званию рявкнул:

— Закончили!

Мигом покинув свои места, вся банда выстроилась в коридоре и замаршировала по лестнице вниз. Не сказав нам ни слова, не вернув на место ни ящичка, ни дверцы на раскуроченных шкафах, они вышли вон, побрякивая оружием на бедрах. Не в силах больше терпеть, я рухнула на грудь старику.

— Ну вот и пронесло… — пробормотал он с улыбкой. А задранный угол ковра все смотрел вслед ушедшим ботинкам.

* * *

Мы выглянули на улицу. Шинель за шинелью, служба зачистки выходила из домов, забиралась в свои фургоны и готовилась к отбытию. Все соседи, каждый из тени своих ворот, провожали ее глазами. Холодный снег ложился на их щеки, шеи, руки, но они, казалось, не замечали его. Пока в людях живут напряжение и страх, им не до холода.

Лучи от фар, мешаясь с огнями фонарей и белизной снегопада, рассекали ночную тьму. Несмотря на силуэты соседей, маячившие повсюду, на улице стояла такая тишина, что было слышно, как снег с шуршанием рассекает воздух.

Внезапно от дома справа отделилось три тени. Хотя лиц было не разглядеть, все трое шагали по снегу, бессильно согнувшись. А тайная полиция, поблескивая стволами, подгоняла их в спину.

— Никогда бы не подумал, что в этом доме кого-то прятали! — проскрипел в ночи голос бывшего шляпника.

— Говорят, что и муж, и жена входили в подпольную группу, которая помогает таким бедолагам, — отозвался кто-то еще. Слово за слово, соседи начали обсуждать последние слухи.

— Так вот почему эта парочка не хотела с нами общаться?

— Вы только посмотрите. Совсем ведь ребенок еще!

— Ох, бедняжка…

Мы же со стариком стояли, держась за руки, на пороге и молча смотрели, как эту троицу запихивают в крытый брезентом кузов. И действительно: то была пара супругов, обнимавшая всеми руками мальчика лет пятнадцати. Уже довольно рослого, хотя помпончики на его вязаном шарфе выдавали в нем подростка.

Брезентовый занавес опустился, и колонна фургонов умчалась с глаз долой. Соседи разошлись по домам. И только мы со стариком все стояли, рука в руке, и вглядывались в заснеженную мглу.