Наша культура нуждается в реабилитации статуса и понятия души. И не только в реабилитации, но и в наполнении этого понятая новым содержанием. (На дворе ведь XXI век, а не 1У в. до н. э., и тем более не XI в. н. э.). Необходимо признание продуктивности ее деятельности в сфере познания Мира и сотворения Новизны в нем. Нужно помнить одно: только душе свойственна креативная способность человеческой деятельности. Так неужели данная способность не заслуживает того, чтобы уделить ей (душе) должное внимание? А ведь ей свойственны и многие другие не менее замечательные качества.

Как это ни звучит парадоксально, но только простительное, ввиду крайней сложности и завуалированности, незнание того факта, что наша психика разделена на бессознательную и сознательную части и только вытекающее отсюда отсутствие четкого понимания того, какие функции выполняет каждая из частей, послужило отправной точкой для многочисленных плодотворных, а порою и бредовых спекуляций в области зарождающейся науки, религиозной веры, философии, эстетики и теории познания как окружающего нас мира, так и самого человека. Только в последние два столетия мы стали едва-едва прощупывать пульс «сознательного – бессознательного», благодаря работам А. Шопенгауэра, Ф. Ницше, А. Бергсона, 3. Фрейда, К. Г. Юнга и др., опирающимся, в свою очередь, на великолепные интуиции и прозрения Гераклита, Платона, Аристотеля, Сенеки, Марка Аврелия, Августина, Паскаля, Декарта и многих других мыслителей.

Античные мыслители, и особенно Платон с его мифологией души и связанной с ней идеей знания как «припоминания» того, что созерцала душа, будучи приобщенной к «подлинному бытию» («Пир», 247д,е)⁴, (Платон. Сочинения в трех томах. – М.: «Мысль». 1970. Все цитаты из Платона даны по этому изданию) пытались доступным им способом объяснить, откуда рождаются идеи, мысли, обобщения, категории, произведения искусства и т. д., то есть, все то новое, чего раньше не было в доступном им знании.

А поскольку рождение всего нового немыслимо без вдохновения и одержимости, то Платон (в лице Сократа), сомневаясь в качестве знания добытого рассудочным путем, предпочитает ему знание, полученное путем «неистовства, посланного Музами» («Федр», 245а). При этом он заключает: «творения здравомыслящих затмятся творениями неистовых» (245а), исходя из чего можно заключить, что, несмотря на то, что «кормчим души» (247с) все же является разум, решающий фактор в приобретении нового знания принадлежит не ему, а душе, частью которой он является. Его роль, как видно из последующего текста, заключается в сведении воедино истинного образа постигнутого душой «в соответствии с идеей, исходящей от многих чувственных восприятий» (249в). То есть новое знание приобретается все же не посредством «чистого» припоминания «того, что некогда видела наша душа, когда сопутствовала Богу» (249с), а посредством припоминания того, «что там, на основании того, что есть здесь» (250а). Таким образом, можно сказать, что чувственное восприятие как бы «намекает» на целостный образ, виденный душой; остается только одно – припомнить его в момент вдохновения, озарения.

Так что Платон поразительно верно уловил «технологию» интуитивного (иррационального) мышления, когда на основе нашего опыта чувственного восприятия поставленная разумом («кормчим души») задача решается нашим бессознательным, роль которого у Платона выполняет предварительное созерцание душой чистых идей истинного бытия, и результат выдается в момент озарения, который, в свою очередь, фигурирует у Платона как момент припоминания якобы уже ранее виденных идей.

И что могло быть прозрачнее намека Платона на существование бессознательного, чем идея получения нового знания посредством работы нашей души за пределами сознания. Тем более, что Платоном даже были отмечены две существенные подробности интуитивного мышления. Во-первых, внезапность постижения нового знания, полученного нами из сферы «подлинного бытия»: мантинеянка Диотима, рассуждая о восхождении от прекрасного в чувственных объектах к прекрасному самому по себе, употребляет слово «вдруг» («Пир», 210е), к тому моменту, когда перед нами открывается истина, в стремлении к которой мы способны «обильно рождать великолепные речи и мысли» (210д). Во-вторых, способность земного бытия содействовать забвению «истинного мнения» («Менон», 97е, 98а), что весьма характерно для инсайтных мыслей, когда пришедшая нам в голову идея, будучи невербализованной, быстро забывается под натиском внешних обстоятельств, отвлекающих нас от фиксации этой мысли, положим, на бумаге.

Причем, припоминание введено Платоном, скорее всего, по аналогии с воспоминанием, то есть извлечением из нашей памяти фактов, уже побывавших в нашем сознании. Аналогия сработала, во-первых, потому, что греками не осознавался механизм рождения новых идей посредством участия нашего бессознательного, а во-вторых, потому, что механизм воспоминания ранее уже известного нашему сознанию факта и механизм рождения в нашем сознании новой для нас идеи в чем-то сходны: они характеризуются предварительным размышлением или попыткой вспомнить забытое и последующей внезапностью появления новой мысли или забытого нами факта в тот момент, когда мы уже, казалось бы, перестали об этом думать. Вспомним хотя бы Чеховский рассказ «Лошадиная фамилия» или частые случаи воспоминания нами забытых имен, и других фактов нашей жизни и тогда нам станет ясно, что окажись мы на месте древнего грека, не имеющего представления о роли нашего бессознательного в творческом процессе, но прекрасно знакомого с опытом собственного воспоминания и «припоминания», да к тому же свято верящего в потусторонний мир, мы бы тоже приняли процесс рождения нового для нас знания за «припоминание» якобы когда-то уже известного нашему сознанию факта.

А все потому, что связь накопляемого нами жизненного опыта и знания с нашим разумом и с бессознательной работой нашей души в процессе рождения какой-либо идеи, эта связь не явная: она не только не всегда прослеживается, но и порою вовсе не улавливается нашим сознанием. Здесь – святая-святых природы мышления.

И не исключено, что быть может развитие понятия души в направлении выявления ее творческих способностей было предпринято Платоном потому, что должна же иметься в человеческой психике какая-то инстанция, откуда «присылаются» в наше сознание новые знания не только в данный момент в нем не пребывающие, но и доселе ему вовсе неизвестные, и должен же существовать механизм, благодаря которому это новое знание «транспортируется» из этой инстанции в наше сознание. И этой инстанцией у Платона стала приобщенная к истинному знанию душа, а механизм извлечения нового знания (идей) из души и отсылки его в сознание, по аналогии с воспоминанием, был назван Платоном «припоминанием».

Следует иметь ввиду, что в гомеровской психологии душа как дыхание жизни еще лишена сознания и не способна к познанию; в орфизме, согласно которому душа, обладающая неким божественным происхождением, отбывает наказание в теле из-за своего падения, так же нет еще связи души с разумом и познанием; и только начиная с Фалеса намечается (через одушевленность, божественность и разумность природы, Вселенной) связь души с разумом, связь, которая через Платона прослеживается уже у всех мыслителей вплоть до Декарта и Лейбница. Идея принадлежности разума душе, сформулированная Платоном в виде трехчастного состава, где разуму принадлежит главенство («кормчий души») в дальнейшем была подхвачена Сенекой, для которого ум

«слит с душой воедино, ею создается, ей повинуется, от нее получает закон»⁵.

а затем была воспринята Декартом, но уже также с оттенком главенства души, которое выражено им во фразе из «Страстей души»:

«У нас есть основания полагать, что все имеющиеся у нас мысли принадлежат душе»⁶.