Одним словом, меня рассчитали, по-нынешнему – уволили.

Вот и 1950-й год. Мне уже 19 лет. Боже мой, 19!

А я, как уличный мальчишка, ничего не соображаю. Да и соображать не хочу. Лето. Свободное время отдаю игре в футбол.

Мама ругается, но ведь хочется поиграть. Надо уж на какую-то другую работу устраиваться, но мне как будто дела нет до того.

Правда, каждый день почти хожу по городу и собираю уголь для дома. А его там много попадается среди города, иногда возможно насобирать. В другой раз – и машину. А бывает, что и ведра не наберёшь, но я всё равно не приходил без угля. Там ведь, неподалеку от нас, есть другая куча уже чистого угля, поступающего из самой шахты.

Вот его и берёшь. А как? Да украдкой. Подкрадёшься, бывало, а тебя за пару ведер угля – цап! И сколько таких случаев было в моей жизни? Удачно-то не всегда получалось. То мешок отберут, то – ведро, а то и по шейке надают. Вот какие дела.

Домой придёшь, а там и мать добавит. А у нас мама не из гордых. Она и мне поддаст по зашеине. Правда, хоть и не больно, но уже стыдно было. Но ведь это – мать, а не сторож около кучи угля, от неё-то легче перенести подзатыльники.

Весна 1950‑го года у нас была ещё скучнее, потому что брат старший – Анатолий – женился и отделился. А мать как‑то зимой упала, зашибла голову. И вот систематические боли головы заставили её лечь в больницу. Итак, она – в больнице, – уточняет о. Серафим.

А мы копаем землю в огороде, садим картошку. Всё делаем сами.

А кто же эти «сами»? Да вот кто: главный я – Саша, мне 19 лет. Сестра Валя – 21 год, брат Виктор – 17 лет, сестра Нина – 15 лет, брат Леня – 12 лет и Юрик, самый младший братишка, 9 лет.

Главным называю себя, потому что как‑то всё время случалось так, что мне доверяли во всем управлении домом. И это лишь благодаря тому, что я был очень внимателен к жизни, хозяйственен по дому и, к тому же, требователен как к себе, так и к младшим своим братьям.

Как‑то в один прекрасный солнечный день мы втроём возвращаемся с поля: я, Валя и Витя. По дороге разговариваем. Как там наша мама? И она даже не знает о том, что мы уже семнадцать ведер картошки посадили без неё. Вот, она обрадуется, если мы ей скажем завтра о нашей удачной посадке.

Настал следующий день – канун дня св. Николая-летнего. 18 мая. Бабушка наша и сестра Нина пошли в больницу проведывать маму. Да и как её не проведать? Я вот только несколько дней назад сам к ней ходил. Видел её. Она вышла в больничном платье. У неё бледное, болезненное лицо, и такая ласковая-ласковая. Вздыхает и говорит:

– Мне здесь так уже надоело, что не могу больше. Буду проситься, чтобы выписали. Так надоело. Да и голова, чувствуется, уже с меньшей болью. Нет, на днях обязательно буду дома. Ведь душа разрывается. Такое время, такие дни золотые (так она часто выражалась). И вдруг даром пропадают дни. Нет, обязательно выпишусь. Скучаю по дому.

Ведь в доме – хозяйство. Хоть и небольшое, но всё‑таки брошено на произвол. А там ребятки ходят в школу. Надо одеть, накормить, постирать.

Да мало ли чего другого для матери требуется по поводу воспитания детей своих. Одно слово «мать» что значит?

Мать. Это такое дорогое, это такое неоценимое слово. Мать. Чего она не сделает для своего ребёнка? Ночами не спит, родная. Если ребёнок болен, не отдыхает. Склонив голову над его колыбелью, напевает ему сладкие и ласковые песенки. И он в ответ вторит ей своим непонятным детским лепетом. Есть ли на свете что‑либо дороже слова «мать»?

Я со слезами на глазах могу говорить только о тебе, дорогая мамочка. Сколько ты с нами пережила невзгод, холода, голода. Не один раз ты отчаивалась в жизни, не один раз судьба тебя ставила на край гибели. И ты все перенесла. Тебе невидимо Господь помогал, хоть ты и плохо знала своего Творца. Ты вся была отдана для нас, для нашего воспитания. Ты, не знавшая радостей жизни, наша дорогая мамочка, все ещё хочешь жить. И жить для нас, для своих деток. Да и может ли кто описать любовь материнского сердца к своим детям?

Вот перед глазами у неё я, которого она любила и стремилась выучить грамоте.

Да, а разве они – Валя, Нина, Толя – не дороги её материнскому сердцу?

Вот и Витя – вылитый отец, как не раз она говорила.

А эти два малых – Лёня и Юрик – беспредельные её любимцы, которых она стремится теперь увидеть, обласкать, утешить, наварить им горячего супа, выстирать рубашки, натопить тепло в комнате, уложить спать и любоваться детьми.

Утром не успеют ещё ударить в окно лучи солнечного света, милая наша мама уже на ногах. Мама дорогая! Как скучно без тебя. Приди скорее в свой дом, обогрей нас теплым и радостным присутствием своим. Расскажи нам о папке, которого мало мы помним. Спой для нас свою любимую песенку, которую ты часто напевала со слезами:

Вы не вейтесь,

Чайки, над морем,

Вам негде,

Бедняжечки, сесть.5

А вот стихотворение, которое ты нам и читала, и напевала:

Вечер был, мерцали звёзды,

А на дворе мороз трещал.

Шёл по улице малютка,

Посинел и весь дрожал.

Шла старушка той дорожкой,

Увидала сироту,

Приютила, обогрела

И поесть дала ему.

Положила спать в постельку.

– Как тепло! – промолвил он.

Закрыл глазки, улыбнулся

И заснул спокойным сном.

Бог и птичку в поле кормит,

И кропит росой цветок.

Бесприютную сиротку

Также не оставит Бог.6

Помню я эти дорогие слова моей мамы. И дороги они тем, что пропеты они были пророчески для нашей будущности.

Между прочим, мы все ждём маму домой. Ждём с нетерпением, – волнуется рассказчик.

Мы от неё не отвыкли, нет, и расставаться не хотим. Не хотим даже и думать о том, что она сляжет во гроб.

О, это ужасная мысль! Это – кошмар! Это трагедия – расстаться с самым близким и любимым для тебя человеком. Нет, нет, мы хотим жить ещё вместе! Мы ещё так мало прожили на свете. Наш жизненный путь ещё так жалок. Мы ещё птенцы, живущие в тёплом гнездышке, которых надо кормить из клюва, как скворчиков.

И, представьте себе, вдруг умирает их мать, вдруг её убивают. Птенцы, бесспорно, пропадают, погибают.

…Утро. Восходит солнце, птицы щебечут, порхают и летают. Воздух наполнен запахом дыма, несущегося от горевшей породы на терриконике осинниковской шахты. Город просыпается. Пора и нам, но не хочется, обычно в эту пору у нас самый сладкий сон. Немножко, правда, понежились по‑детски и встали. Кто за что принялся.

А сестренка Нина сегодня идёт к маме в больницу в притулившийся в распадках между холмов, под которыми угольные залежи, посёлок под названием «Бис». Мама-то, кажется, выписаться сегодня обещалась. Ах, братцы, милые сестрицы, ума не хватает говорить дальше.

Бежит вот она, Нинка‑то сестра, и дурным голосом кричит:

– Мамка умерла!

И больше уже ничего не может сказать, да и надо ли больше этого говорить? Всем всё понятно и ясно.

Полный переполох и сплошной вопль. Старший брат бежит в больничный городок. Кто‑то за Валей, старшей сестрой, на работу побежал сообщить горькую весть. А мы – дома. Боже мой! Господи! Эта чаша непосильной скорби свалила нас всех с ног.

День рыдаем, второй, третий. Народу – масса. Сколько родных съехалось.

И вот перед нами – гроб. Лежит она, милая, дорогая, любимая и неизменная нашему сердцу. Закрыла свои ласковые и всегда поразительные добрые глаза, сложила свои ручки и лежит, словно спит. А здесь над её прахом причитания:

– Милая мамочка! На кого же ты нас оставила, на кого бросила? Закрыла ты свои глазки, затворила уста и не хочешь сказать слова своим детям, которые окружили тебя, которые ждут от тебя словечка! Ты уходишь от нас навсегда. Так не оставляй же нас здесь сирых и одиноких, возьми нас с собой, ибо нет теперь жизни, нет счастья без тебя. Открой глаза, поднимись и скажи нам слово наставления, как нам жить.