— Тебе правда нравятся мои распущенные космы? — прошептала Грейнджер, обомлевшая от его мягких ласк.
— Очень сильно, — Виктор прижал ее к себе, шумно вдыхая аромат ее волос. — Пожалуйста, не надо больше собирать их.
— Хорошо, — она расплылась в улыбке, пряча навернувшиеся на глаза слезы, уткнувшись лицом в его широкую грудь. — Спасибо тебе за сюрприз.
— Так это еще только начало, — усмехнулся Крам: с ней он чувствовал себя более раскованно, чем с остальными.
Взяв ее за руку, он провел спутницу вниз, к каютам, и велел ей закрыть глаза. Она сомкнула веки и услышала звук открывающейся двери. Несколько неуверенных шагов внутрь, и ее накрыли запахи свежеприготовленной еды: что-то смутно знакомое, приятно щекочущее нос.
— Яблочный пирог с меренгой! — не удержавшись, выпалила она. — Откуда ты знаешь?
— Эм, еще минуту, Гермина, — усмехнулся Виктор, шурша совсем рядом. — Все, открывай глаза.
Она распахнула веки и ахнула, осматривая каюту. Стены помещения были усеяны бабочками с огромными крыльями-лепестками цвета яркой лазури. Они были похожи на живые цветы, некоторые из них летали под потолком, рисуя в воздухе петли и создавая иллюзию замысловатого танца.
— О, — на выдохе.
Лазурь расплывалась перед глазами, отчего у нее кружилась голова. Гермиона потеряла дар речи, раскрыв рот от удивления. И тут неожиданно заиграла дивная музыка – зачарованная арфа, повисшая в воздухе, издавала волшебные звуки, проникающие в самое сердце.
— Присаживайся, пожалуйста, — Виктор помог ей освободиться от верхней одежды и учтиво отодвинул стул. Лишь тогда она заметила накрытый для них, явно праздничный стол, не иначе: на белоснежной скатерти выстроились различные блюда, от которых у нее слюнки потекли, а роскошная сервировка напомнила ей лучший ресторан Лондона, где она бывала раз в жизни – на юбилее бабушки.
Впервые сев за один стол, они поначалу смущались друг друга. Крам учтиво наливал напитки: ничего алкогольного – только фруктовые соки и лимонад. Из блюд Гермиона остановилась на отбивной с маринованными артишоками. Это было фантастически вкусно. Мерлин, где он взял столько еды? К десерту Грейнджер отпустила себя и беззаботно болтала об их с Гарри приключениях. А Виктор со смехом рассказывал о том, что в Дурмстранге нет никаких ужасов и темных тайн. Есть только жадный директор, который наживается на плате за обучение, принимая лишь тех студентов, чьи родители богаче: для имиджа крутой академии нужен флер секретности и недоступности.
— Порепетируем наш танец для бала?
Гермиона кивнула, и он закружил ее в вальсе, ведя за собой и мягко направляя. В его уверенных руках она была податливым гибким стебельком. Его плавные движения восхищали: он легко парил в танце. Точно так же, как и мастерски летал на метле над квиддичным полем. В какой-то момент Грейнджер настолько забылась и поплыла от удовольствия, что оступилась и припала к партнеру всем телом. Он подхватил ее за талию и прижал к себе.
— Осторожно, Гермина, — выдохнул он ей в губы, — я не хочу, чтобы наш вечер закончился травмой.
— Ты ведь поймал меня, — прошептала она, ощущая его дыхание с ароматом апельсинового фреша.
Виктор был так близко: ее кожа горела и плавилась от жара его тела. Гермиона невольно прикрыла глаза и потянулась к нему. Сердце пропустило удар, и их губы встретились. Слились в мягком поцелуе, невинном и трепетном. Поначалу. Импульсы рассыпались по телу, требуя большего, и она запустила пальцы в его густые волосы, прижимаясь ближе и размыкая губы. Виктор скользнул языком в ее рот, двигаясь осторожно и бережно. Одна его рука оставалась на ее талии, а вторая блуждала по спине. Грейнджер остро чувствовала его обжигающие касания сквозь тонкую ткань платья: они отдавались взрывными разрядами тока. Все тело странно пульсировало. С ней впервые происходило подобное, и она теряла голову.
— Гермина, я давно хотел сказать… — Крам отстранился, смущаясь: от волнения его скулы покрылись розовыми пятнами, — ты стала для меня самым важным человеком… я не умею выразить…
Она замерла от волнения, боясь сделать лишнее движение и испортить момент.
— Я… — глубокий выдох, — …люблю тебя.
Он притих, сжав челюсть, ожидая ее вердикта. В его поглощающе-черных глазах отражалось отчаяние утопающего.
— Ох, — опешила Грейнджер: такого признания она никак не ожидала, — я… ошарашена.
— Если это не взаимно, я пойму, — он тяжело сглотнул, осунувшись.
— Нет, дело не в этом, — она не могла собраться с мыслями, — ты нравишься мне. Да, очень нравишься…
— Значит, у меня есть шанс? — возликовал Виктор, подхватывая ее и кружа в воздухе, как пушинку.
— Да, — его восторг накрыл и ее, разливая в груди теплое чувство. Вокруг них порхали бабочки, сливаясь в одно сплошное лазурное море. Это была сказка наяву. Для нее одной.
***
Пара «Виктор Крам и заучка Грейнджер» произвела бешеный фурор на открытии Святочного бала. Все говорили только о них, смотрели только на них, обсуждали их, собираясь в шумные компании. Гермиона впервые в жизни была так счастлива, так невообразимо красива и так беззаботно-равнодушна к чужому мнению. Она сияла, словно полярная звезда, она и была звездой этого вечера, затмив своим фантастическим преображением и эпичным выходом всех остальных.
Сплетни об этом будут гулять по Хогвартсу еще не один год: кто бы сомневался.
— Ты – душа этого праздника, Гермина, — снова и снова повторял Виктор, легко кружа ее в танце, как во время их репетиции. — Солнце меркнет на твоем фоне.
Где он набрался этих поэтичных фраз? Может, выучил.
Приятное чувство сладкой истомы переполняло ее, и она пыталась запомнить каждый момент своего триумфа. Возможно, это лучший вечер в ее жизни. Возможно, такое бывает лишь раз.
Она впитывала в себя каждый звук, каждое слово Виктора, каждый влюбленный взгляд, каждое его прикосновение. Складывала их в шкатулку воспоминаний, чтобы потом бережно доставать и разглядывать свои сокровища. Спустя много-много лет.
***
Они выбежали из замка, держась за руки и хихикая, как нашкодившие дети. Сбежавшие с шумного бала Гермиона и Виктор и были детьми, но рядом с ним, высоким и основательным, надежным, как скала, она чувствовала себя взрослой, полноценной и желанной девушкой. В его глазах читалось восхищение, и его любование вселяло в нее уверенность и гордость за себя. Грейнджер впервые ощущала себя достойной любви и обожания: не просто симпатичной девчонкой, а прекрасным лебедем, как из магловской сказки. Ей казалось, что она парит над землей, пока он крепко сжимает ее ладонь. А как только Крам поднял ее на руки и понес, она завизжала от восторга – эйфория накрыла ее с головой.
Гермиона не пробовала алкоголь ранее, но была уверена, что опьянела: она обвила руками шею своего кавалера и непрестанно ворковала и улыбалась, как умалишенная. Вся напускная серьезность и строгость сошли с нее, как высохшая глиняная маска. Лицо раскраснелось, и лазурные бабочки из волшебной иллюзии теперь трепетали внутри нее: где-то внизу живота. Она чувствовала их трепыхающиеся крылышки, щекочущие под ребрами. Мерлин, бесконечно хотелось петь и смеяться. Гермиона громко затянула песню, услышанную на празднике, и Виктор начал подпевать: коряво и неуклюже, но с душой, с искренней радостью и удовольствием.
Занеся свою спутницу на руках на борт корабля, он закружил ее на палубе вокруг своей оси. Она летала, раскинув руки в стороны, как птица – крылья, и неистово голосила, не стесняясь своего звонкого голоса. Когда Виктор опустил ее на ноги, она покачнулась и чуть не упала, но он успел ее поймать: безудержный смех распирал ее грудь, вырываясь наружу, заражая Крама: он тоже захохотал гортанно и размашисто, как никогда раньше. Мерлин, она не слышала более приятного звука в своей жизни.
Как они оказались в той самой каюте, где прошло их первое настоящее свидание, она не заметила. Голова неистово кружилась, перед глазами расплывались светящиеся пятна. Виктор медленно целовал ее в губы, поглощая все лишние мысли и сомнения, растворяя ее в ощущении невесомого полета. Его руки словно были везде одновременно: сильные, но нежные, требовательные, но бережные. Его любовные касания взрывали внутри нее фейерверки, рассыпающиеся колкими мурашками по коже. Она горела, искрясь, как новогодняя гирлянда. Он зажигал ее, и Гермионе казалось, что стоит ей открыть глаза, как она увидит собственное яркое свечение. Однако веки были настолько томно-тяжелыми, что она не могла разлепить их даже при сильнейшем желании. В этот момент ей хотелось лишь окончательно отдаться чувству обжигающей эйфории.
