Саундтрек:

«Навсегда», советский м/ф «Золушка»

Мы не знаем, кто откуда,

И забыли, кто мы сами.

Только знаем, это чудо,

И случилось это с нами.

Навсегда…

— Гарри! — ее вопль был похож на крик раненой птицы. — Он ушел… — она бессильно упала на колени на входе в палатку. — Ушел, — дрожащий голос затихал, переходя в надрывные всхлипы.

Гермиона медленно опускала голову, тяжело дыша и оседая вниз, пока не завалилась на бок. Она лежала неподвижно, хрипя и моментами завывая настолько громко и протяжно, что у него щемило сердце. Он наблюдал, как струйка из слез стекала по ее щеке, собираясь в пятно влаги под ее лицом, смачивая растрепавшиеся волосы.

Гарри понуро сидел на полу, подогнув под себя ноги и нервно теребя тяжелый медальон на шее. Он чувствовал свою полную беспомощность, но что еще больнее – он ощущал каждой клеткой разъедающую внутренности вину за то, что Рон их бросил. Бросил их обоих.

Тупица! Это я виноват, если бы я не психанул и не прогнал его…

Гермиона не двигалась пару часов подряд, и он осознал для себя, что не стоит ее трогать в таком состоянии. Она затихла и закрыла глаза, уйдя в подобие транса. Когда в лесу стемнело, а девушка так и не подала признаков жизни, Гарри поднял ее миниатюрное тело на руки и отнес на кровать, накрыв теплым одеялом.

Два дня она толком не разговаривала и не ела, почти не вставая с постели. Он поил ее травяным чаем и уговаривал пожевать хотя бы печенье, но Гермиона была вялой, апатичной и абсолютно безутешной. Она отвечала ему хмурым безжизненным взглядом и упрямо отворачивалась к стене.

Гарри погрузился в тревогу и самобичевание, ощущая давящую изнутри пустоту. Он потерял Рона, а теперь и Гермиона уходила от него по капле, просачиваясь сквозь пальцы, словно умирая на его глазах. Его сердце разрывалось от отчаяния и тоски.

Ты нужна мне.

Он остался один. Совсем один против всего мира.

Медальон Слизерина трое суток натирал шею металлом натянутой цепи, у него точно останется след. Мысли роились и путались, жуткие образы наполняли его голову, приобретая ужасающие формы. Неясные тени. Расплывчатые очертания. Два тела: ее и его, слившихся воедино и оттого размытых по контуру.

«Она твоя. Теперь она только твоя».

Тихий властный шепот раздавался внутри его черепной коробки каждый раз, когда он бросал беспокойный взгляд на спящую подругу.

«Он бросил ее. Он предал тебя».

Гарри бешено тряс головой, пытаясь отвязаться от мерзкого голоса, от которого по спине и рукам бежали волны ледяных мурашек.

«Она осталась с тобой. Сама тебя выбрала. Сама».

Что бы он ни делал, зловещее шипение сопровождало каждое его движение, каждый взгляд, каждый стук сердца.

«Возьми свое».

На третий день, когда он почти сросся с медальоном, став с ним одним целым, Гермиона наконец отлипла от продавленной койки и приняла душ. Выходя из их скромной походной кабинки в большом махровом полотенце, намотанном на голое тело, она впервые посмотрела на него, выдавив из себя слабое подобие улыбки. Мокрые волосы были откинуты на спину, капли воды стекали по сияющей белой коже, тонкая изящная рука придерживала плотную ткань на груди, чтобы та случайно не соскользнула.

«Посмотри на нее, она принадлежит тебе».

Он с трудом сглотнул, осматривая ее блуждающим взглядом. Внутри что-то екнуло, ниже живота, в самой глубине, словно острый крючок подцепил давно погребенное на дне возбуждение и потянул его на поверхность.

— Доброе утро, соня, — он приблизился к ней, остановившись на границе личного пространства. — На завтрак я раздобыл по паре яиц на каждого. Ты приготовишь?

— О, конечно, Гарри, прости, я совсем выпала из жизни… — она смущенно сжала чувственные губы, виновато прикрыв глаза.

— Ничего, мы все с тобой наверстаем, — от этой фразы его опалило изнутри горячей волной одобрения, отчего ему стало вдруг невыносимо стыдно.

Что ты несешь, кретин?

Она спряталась в своей комнатке, чтобы одеться, благо, палатка была поделена на два отсека тонкой холщовой стенкой. Он видел, отлично различал ее темный соблазнительный силуэт на фоне светлой перегородки. Полотенце отлетело на пол, выпуская на свободу высокую грудь с острыми сосками и округлые ягодицы. Осиная талия связывала две выпуклые части тела, как тонкая перемычка.

Гарри жадно смотрел на манящую тень, как прикованный, чувствуя, как по телу проходят волны жара и вожделения. Такого он не ощущал уже многие месяцы, погруженный в свои мрачные мысли о крестражах и Волан-де-Морте. Даже Джинни не вызывала в нем подобного волнения, и это пугало его. Он резко отвернулся, поймав себя на желании разорвать и отбросить к чертям заслон между ними. Пах налился болезненной тяжестью.

Блять, нет!

Он выбежал из палатки, задыхаясь и дергая цепочку гребаного медальона, испуганно снял его резким рывком, будто тот его предал, и с силой швырнул на землю.

— Какого черта? — он и впрямь выкрикнул это вслух.

— Гарри, что случилось? — одетая в шерстяную кофту и старые джинсы Грейнджер выбралась из палатки, глядя на него своими невинными, большими карими глазами олененка «Бэмби» из его любимого диснеевского мультфильма. В ее взгляде читались обычные для нее забота и обеспокоенность.

— Ничего, — грубее, чем нужно, выпалил он. — Просто медальон натер, чтоб его.

— Давай я пока поношу, — она подняла украшение из вороха прошлогодних листьев и повесила на свою тонкую шею. — Ты и так превысил все лимиты из-за меня…

— Спасибо, Гермиона, ты, как всегда, выручаешь.

Они сидели и с аппетитом уплетали горячую яичницу – такая роскошь в их бесконечном нудном походе по лесам, полям и пустошам британских островов.

— Ты не хочешь поговорить об этом? — осторожно начал Гарри, вздохнувший с облегчением после избавления от своей ноши. К нему возвращалась ясность ума и прежняя вина за разрыв с другом.

— Нет! — бросила она резче, чем хотела. — Он просто идиот, и мы больше никогда не будем говорить об этом, — отрезала девушка непреклонным тоном.

Однако уже вечером Гермиона плакала в объятьях Гарри, размазывая по лицу слезы и гневно причитая, как ненавидит гнусного Рональда Уизли. Он только притянул ее к себе, бережно прижав девичью голову к груди, и по-отечески гладил ее по упрямым волнистым волосам, торчащим в стороны, по поникшим плечам и спине.

— Мне так не хватало этого, Гарри, — она залезла к нему на колени, как маленькая девочка, прильнув к мужскому торсу всем телом. — Спасибо Мерлину за то, что ты есть у меня.

Гарри почувствовал волну тепла и нежности к ней, осторожно положил ее на кровать, на которой они сидели, и сам небрежно плюхнулся рядом, лицом к лицу с ней. Они молча лежали, обнимая друг друга, словно это был единственный в мире источник поддержки и утешения.

Мы одни на всем свете. Ты и я.

Наутро они быстро собрались и трансгрессировали в новую холмистую местность, разбив палатку между двумя лесистыми пригорками возле шумного ручья.

С этого момента жизнь словно началась с нуля. Гермиона и Гарри обошли свои владения, оградив их непроницаемым магическим щитом, блокируя звук и видимость всем окружающим. Они создали отдельный мир для них двоих. Здесь они свободно гуляли, держась за руки, болтали и смеялись, громко распевая любимые песни, и с визгом бегали наперегонки по лесу. Гарри любовно наблюдал за тем, как она заправляет непослушную прядь за ухо, как улыбается только ему, и в ее глазах пляшут золотистые искры.

Большую часть времени они были почти счастливы, а иногда просто делали вид, что уже забыли. Забыли Рона, которому Гермиона оставила особый знак на месте прошлого привала – гриффиндорский шарф, с надеждой привязанный к толстому стволу дуба.

Они сменялись каждые полдня, передавая друг другу медальон, как вирус помешательства. И каждый раз, получив артефакт, его носитель заражался первобытной похотью, разъедающей мысли и чувства. Он замечал, как ее взгляд менялся, когда она гладила тонкую цепь, давящую на ее выпирающую ключицу. В карих глазах словно сгущалась тьма, и ее лицо приобретало непривычный хищный прищур, словно она тоже слышала шепот медальона.