Айри сжала его руку, в которой тоже был страх – превратиться в никому не нужного старика. Она видела, как тяжело даются Свену-Эрику поездки в Кируну. Город, который он знал как свои пять пальцев, пядь за пядью уходил под землю. А в том новом, что строился на болотах, места Свену-Эрику не было. «Скоро я перестану узнавать тебя», – говорил он, обращаясь к Кируне в тех редких случаях, когда выезжал из поселка.

– Почему бы тебе не попробовать? – робко спросила Айри. – Ради меня. Мне всегда было так интересно, когда ты приходил домой с работы и рассказывал, как прошел день. Стрём обратился именно к тебе, потому что ты лучший. Но если эта работа чем-то тебе не понравится, я не стану больше поднимать эту тему.

Свен-Эрик боролся с собой. Он чувствовал обиду и жалость к себе. Стоило в это погрузиться, и ничего больше не оставалось бы, кроме как собрать вещи и завести машину. Первое время он мог бы жить у дочери Лены в гостевой комнате. Но Свен-Эрик сопротивлялся. Сжал зубы, чтобы изо рта не вырвались слова оправдания. Много лет он проработал с Анной-Марией Меллой, а она была не самым тактичным полицейским. Свен-Эрик приучил себя принимать замечания женщин. Прятать уязвленное самолюбие куда подальше.

– Что ж, – сказал он Айри. – Пожалуй, присмотрюсь к этому делу повнимательнее. Если только ты не против.

– Я не против, – ответила Айри, возблагодарив Небо за труп в морозильнике на острове посреди реки Турнеэльвен.

Четверг, 28 апреля

В половине пятого утра Бёрье Стрём и Свен-Эрик забрали Ребекку из полицейского участка. На крыше машины была закреплена резиновая лодка.

– Рагнхильд Пеккари уверяет, что лед держит, но я решил подстраховаться, – объяснил Ребекке Свен-Эрик. – Потащим лодку за собой, как это испокон веков делали наши деды. Если лед не выдержит, нам будет куда запрыгнуть.

– Боже мой, – ужаснулась Ребекка. – Может, составить завещание, пока не поздно?

Не успели они выехать из города, как Бёрье Стрём уснул на заднем сиденье. Свен-Эрик посмотрел на Ребекку.

– Странная все-таки история, – сказал он. – То есть получается, твоя тетя нашла отца Бёрье Стрёма в морозильнике твоего дяди?

– Я уже говорила, что она мне не родная тетя, – ответила Ребекка. – И Хенри Пеккари мне не совсем дядя. Мама была в их семье приемным ребенком. Думаю, ей было лет шесть или семь, когда они уехали с острова. Мама выросла в Кируне, в «трёшке» на Треарбетарегатан. А Хенри унаследовал небольшое лесо-земельное хозяйство. Но когда я была маленькой, мы не общались с Пеккари. Они ведь выгнали маму, когда ей было всего четырнадцать.

«Хотя что мне об этом известно? – мысленно добавила Ребекка. – Мама оставила меня, и я справлялась без нее. Как и без Пеккари».

– Я их совсем не знаю, – добавила она. – Никогда с ними не встречалась.

– Но ведь в семье, кажется, был еще один брат? – спросил Свен-Эрик.

– Улле Пеккари, старший. Он другой. У него своя фирма – укрепление крыш или что-то вроде того. Хотя сейчас этим, наверное, больше занимается его сын.

– Нам обязательно нужно поговорить с Улле Пеккари, – сказал Свен-Эрик. – Они с Хенри не общались, не знаешь?

– Откуда мне знать? Или ты не сидел здесь, в машине, когда я только что говорила, что Пеккари мне не родственники и у меня нет с ними никаких дел.

– Спросим Рагнхильд, – решил Свен-Эрик, не обращая внимания на ее ворчливый тон. – Она может знать, с кем общался ее брат в шестьдесят втором году, хотя сама как будто моложе него.

– Она… там будет?

– Да, конечно. Разве я не говорил? Надеюсь, это не так важно. Или вы друг друга терпеть не можете?

– Ну… – Ребекка пожала плечами, подумав: «Только бы она не завела разговор о маме».

«Только бы Ребекка не заговорила о своей матери», – думала Рагнхильд Пеккари.

Она проснулась в полчетвертого утра и выехала в Кируну – два часа пути. Потом в машине на берегу реки пила кофе из термоса и ждала Бёрье Стрёма, Ребекку Мартинссон и какого-то полицейского на пенсии, фамилию которого забыла.

Зимне-весеннее солнце цвета незрелой морошки тяжело нависало над горизонтом. Времени было почти семь утра.

Сам Ларс Похьянен соизволил позвонить ей. Рагнхильд не встречалась с ним за все годы работы медсестрой «Скорой помощи», только несколько раз видела на парковке. Но она, конечно, знала, кто он.

О Похьянене говорили как о ворчливом старике, но голос в трубке звучал вполне доброжелательно, разве что немного грустно. Похьянен попросил разрешения маленькой следственной группе приехать на остров. Объяснил, что речь идет не о полицейском расследовании в обычном смысле. Мужчина в морозильнике – отец боксера Бёрье Стрёма, и срок давности этого убийства истек. Но якобы некий полицейский на пенсии согласился взглянуть на это дело одним глазком.

Как там его зовут… Она забыла – Рагнхильд, помнившая по именам всех пациентов… Как будто двойное имя… Что будет, если он осмотрит дом? Рагнхильд надеялась, что он найдет не так много – после стольких-то лет. И все-таки… С ним будет прокурор, Ребекка Мартинссон. Похьянен знает, что они родственницы.

«Хотя и не совсем», – поправила она сама себя. И снова ощутила эту тяжесть внутри. Не скорбь, не печаль, именно тяжесть – как будто отслуживший свое лодочный мотор, погрузившись в воду, коснулся наконец дна.

С ними будет дочь Вирпи. Трудно подобрать название тому, что ощутила Рагнхильд, но точно не страх и не злобу. Похоже, она выбросила на помойку все свои чувства, когда убиралась в последний раз в квартире. Рагнхильд не стала выезжать на снежный мост. Вернулась и поехала на остров. Теперь будь что будет. И все-таки она надеялась, что Ребекка не станет спрашивать о Вирпи.

«Потому что у меня нет для нее ответов, – подумала она. – Ни одного. И я не обязана перед ней отчитываться. Ei se kannatte[22]. Что это даст?»

На холм выехала машина. В ней трое, и на крыше надувная лодка. Рагнхильд поняла, что это они.

Бёрье Стрём вздрогнул от неожиданности, когда Рагнхильд вышла из машины. Он оказался не готов к тому, что увидел. Рагнхильд была высокой, верные метр восемьдесят или даже чуть больше. И при этом не угловатой, как это бывает с крупными женщинами. Как боксер он не мог не оценить ее руки. Но отвел глаза от мускулистого зада.

Открыв багажник на крыше машины, Рагнхильд на удивление легким движением достала лыжи и палки. В ней чувствовалось что-то медвежье. Бёрье приходилось встречаться с медведем в лесу. Зверь спал метрах в пятидесяти от него, на заболоченной лужайке вдоль берега Раутасэльвен. И вскочил, как только увидел Бёрье, – с легкостью, поразительной для такого массивного тела. Это все равно как если бы вода потекла вверх.

Нет, этой женщине не потребуется помощь, чтобы снять багаж с верхней полки.

Приблизившись к ней, чтобы поздороваться, Бёрье вздрогнул еще раз. Он привык смотреть на женщин сверху вниз, но с Рагнхильд они были одного роста. Он видел ее глаза совсем близко – серые, как небо в дождливый день. Бёрье всегда любил ненастную погоду. Пробежка под дождем в обычное шведское летнее утро – лучшее, что он испытал в жизни. Бёрье понял это в США, где бегать приходилось под палящим солнцем по пыльному асфальту – так что потом из носа сочилась кровь.

У Рагнхильд Пеккари были широкие светло-русые брови. Из-под шапки выглядывала такого же цвета коса. На загорелом лице выделялась белая полоса в области глаз, от лыжных очков. Рагнхильд протянула руку, сухую и шершавую, как кора. Бёрье Стрём вспомнил, что слышал в детстве: трудягу выдают мозоли, бездельника – волдыри.

Она что-то сказала, но мысли Бёрье все еще крутились вокруг ее руки. Рука трудяги – что она ею, собственно, делает? Рубит дрова? Чистит рыбу? Ремонтирует дома? Управляет собачьей упряжкой?

Бёрье глубоко вздохнул, пытаясь восстановить ритм дыхания. От Рагнхильд пахло костром и еще чем-то знакомым, что Бёрье тем не менее так и не удалось определить. Может, взбитыми сливками? Или наждачной древесиной? Он ощутил в себе желание ткнуться носом в ее кожу и втянуть этот запах. Бёрье как будто получил непредвиденный удар. Он был ошарашен. Наконец отпустил ее руку. Рагнхильд повернулась к Ребекке и Свену-Эрику.