Делаю глубокий вдох, чтобы не разрыдаться.
Неужели они больше ни о чем не могут думать! Ни о чем не могут говорить!
«Озабоченные свиньи!» – в мыслях проносится голос отца. Он всегда говорит так, когда видит, как парочки целуются на улице, или когда в фильме встречается пошлая шутка.
Голос учителя уже расплывается по классу, но я не могу понять, что он говорит.
Взмахом руки Вагаршак Арсенович делит класс на ряды. Я понимаю лишь то, что мой ряд – это первый вариант, и начинаю переписывать задачи на двойной листок.
Мои ноги дрожат, щеки пылают.
Но я глубоко, до скрипа в груди, вдыхаю нагревшийся воздух и нагоняю ускользнувшее спокойствие.
Я готовилась, я учила, я справлюсь.
Мысленно отгораживаюсь от класса и один за другим просматриваю записанные примеры. Я понимаю, каким должен быть ход рассуждений, я знаю принцип, все лето я решала именно такие, а некоторые из них даже абсолютно совпадают.
С уверенностью я вычисляю первый пример, второй, третий – всего их двадцать, а решение дается мне так легко, что даже приятно и немного смешно от того, как сильно я волновалась из-за этого среза.
В последней четверти прошлого года по математике у меня вышло три.
И хотя я изо всех сил старалась впитать материал, каждую контрольную писала на три или даже на три с минусом. Мне казалось, что это какой-то злой розыгрыш, ведь в моменте контрольной я все понимала, а в итоге решение всегда было неверным.
Отец не нанял мне репетитора, несмотря на мамины уговоры. Он говорил и продолжает говорить, что репетиторы – это позор. Что это подтверждение тупости ребенка и тупости матери ребенка, которая не способна ему помочь.
Из его уст не раз звучало, что мы с мамой безмозглые, никчемные, пустоголовые, а наше место только у кастрюли или швабры.
Но сейчас все по-другому. Сейчас, когда ответы так легко выскакивают из-под моей ручки и встают в маленькие клетки, я верю – все будет совсем иначе и отец признает, что я не безнадежна.
Глава 9. Вечерний улов
Нос лодки рывком заходит на берег между угрюмыми валунами.
Мужчина бросает весла в уключины и, опершись о корму, выпрыгивает на мель.
Недвижимо я сижу на том же месте и смотрю то на своего спасителя – ни одна мышца на его лице не дрогнет сочувствием, – то на берег: мрачный, безлюдный, очерченный линией тропического леса.
Леса густого, как навалившийся на меня ужас.
Крепкие, покрытые темными линиями мозолей руки скручивают сеть и наматывают ее на локоть.
В узких ячейках трепыхаются две рыбешки, маленькие, но каким-то образом умудрившиеся попасться.
Быстро выдернув за хвост одну, а затем вторую, мужчина с силой и злостью бросает их в море.
Значит, он рыбак. И сегодняшний улов не принес ничего хорошего. Возможно, он зол из-за этого? Или причина все-таки во мне?
Смотав сеть, мужчина закидывает ее в лодку – от удара о дно брызги воды выскакивают из полотна, взвиваются и разлетаются в разные стороны.
Капли холодом обдают мое лицо, шею, руки. Они кажутся ледяными, и я тут же покрываюсь мурашками. Хотя, наверное, дело не в воде – голова раскалывается от боли. Похоже, у меня жар.
Хочу согреться и обхватываю себя руками.
Только сейчас я обращаю внимание на свою одежду: футболка темного цвета разорвана внизу, но не по шву, а так, словно я зацепилась за что-то острое, джинсы тоже порваны, в нескольких местах ткань висит клоками, а под ней видна израненная кожа. Стопы босые, исцарапанные.
Провожу пальцами по футболке, пытаюсь понять, что за принт на ней. Но все кажется не моим и словно с чужого плеча.
Я ничего не помню.
Вообще ничего.
Бросаю взгляд на незнакомый берег, куда через минуты мне предстоит сойти, а затем на скалу – огромную, устрашающую, склонившуюся над морем, как мачеха над непослушным ребенком.
Мужчина вплотную прижимается к лодке и с силой толкает ее вперед. Пошатнувшись от резкого толчка, я ударяюсь затылком о доски.
Боль в голове вырастает в гору из тяжелых булыжников. Становится объемной и нестерпимой.
Хватаюсь руками за корму, желая удержаться, но следующий толчок оказывается еще сильнее.
Лодка с шаркающим звуком заползает на берег. Каждая доска вибрирует, протискиваясь вперед по мелкой гальке. Эта ужасная вибрация наполняет все тело.
–Хватит! – выкрикиваю, падая на дно и чувствуя, как в моей голове что-то щелкает, шипит и стонет. – Не надо толкать! Пожалуйста!
Но он не обращает внимания на мою мольбу.
Еще несколько толчков, и я уже едва справляюсь с тошнотой.
– Выходи, – громкий раздраженный голос звучит совсем близко.
– Не могу, – говорю шепотом. Сознание делает шаг назад, а со всех сторон снова крадется темнота.
– Пойдешь через лес, по тропе. Потом метров пятьсот и выйдешь к людям. Крайний дом на второй улице – дом врача.
– Я не могу, – голос такой тихий, что я сама еле слышу его.
– Постучишь, скажешь, что Эдгар выловил у скалы Печали, он поймет, много таких, как ты, видел.
С каждым мигом слова становятся все дальше и тише. Я хочу думать, что мужчина отходит от меня, но догадываюсь, что это не так.
Я лежу на холодном дне старой деревянной лодки, мои руки и ноги теряют последнюю силу, глаза закрываются, и я то ли засыпаю, то ли просто проваливаюсь в свою боль и забытье.
Глава 10. Луна, прошлое
Из школы я иду медленно, стараясь растягивать каждый шаг. Любуюсь цветами в соседских садах, рассматриваю витрины магазинчиков и глажу бездомных блаженных котов, которые так и путаются под ногами.
Но время все равно тянется слишком медленно. Я знаю, что если приду домой рано, вновь нарвусь на разговор о том, что в моем возрасте неприлично общаться только с родителями, а дружить только с братом.
Потянув за нагретую солнцем резную ручку калитки, заглядываю во двор дома – отцовская машина на месте, но самого отца не видно. Это хорошо. Посижу немного у крыльца или пройдусь до беседки.
– Здравствуй, Лунаи, – шепот садовника раздается, как только я проскальзываю на дорожку, ведущую вдоль розовых кустов.
Я оглядываюсь, но никого не вижу.
– Я здесь, – знакомый голос с легким акцентом звучит очень тихо и откуда-то снизу.
– Где?
– Здесь, присядь.
Присаживаюсь на корточки и сразу встречаю веселый, по-мальчишески озорной взгляд темных глаз Сиюна по ту сторону густых кустов.
Сиюн – кореец, сын нашего старого садовника Джиху. Сейчас, когда сад уже раскинут и оформлен, Джиху работает в другом доме, а его отпрыск, как начинающий специалист, трудится у нас на полставки и присматривает за созданным отцом творением садоводческого искусства. Одевается Сиюн всегда в одну и ту же рабочую одежду темно-зеленого цвета, а с виду он совсем не дурен собой – крепкий, высокий, черноволосый. Иногда я вижу, как девчонки из школы, проходя мимо нашего дома, украдкой пытаются заглянуть через забор и состроить Сиюну глазки. Но он всегда занят делом и, кажется, не очень заинтересован в таком общении. Я думаю, что садовник немногим старше меня, но он не учится ни в школе, ни в институте, потому что вынужден работать.
Улыбаясь мне, Сиюн сидит на корточках и старательно проделывает какую-то манипуляцию с опустившим голову розовым бутоном.
– Все твои дома, встречают гостей – уважаемых Нино и Заза, – говорит он, не отрываясь от работы.
– Нино и Заза? – удивленно переспрашиваю я.
Сиюн кивает.
Очень странно, мои бабушка и дедушка по линии отца редко наведываются в гости без повода или крупного праздника, а их приезд всегда сопровождается излишней суетой, потому что они очень любят внимание. Я давно не видела их и, пожалуй, должна бы испытывать радость, но ее совсем нет.
