Вспоминая противный взгляд Даяны, я захожу в свою комнату и вдруг, не успев ничего понять, врезаюсь лицом в нитки и вздрагиваю.

Нитки? Откуда они здесь?

Хочу отмахнуться и понять, что происходит, но тут же наступаю на что-то скользкое, теряю равновесие и падаю, сумев совсем чуть-чуть придержаться за дверь.

– Лу-на-и! – пространство разрывает торжествующий крик брата. Я пытаюсь найти его взглядом. – Я паук! А ты моя муха! Ты попалась в сеть! – звонкий счастливый голос раздается откуда-то сверху, но я не вижу Эрика. Кругом только разноцветные полосы густо натянутых нитей. Они сплетаются, расплетаются, зацепляются за ручки и ножки комодов, вензеля кровати, ручки на окнах, люстру, ножки стола… Сколько же он их смотал!

– Эрик, ты где? Кто разрешил тебе эту шалость? – Отталкиваю ногой его игрушечную машинку, на которой поскользнулась, и ползком пытаюсь выбраться из-под паутины – вокруг полно ниток! Не могу представить, сколько времени понадобилось брату, чтобы сделать такую сеть.

– Что ты устроил в моей комнате?

– Мама ушла на рынок к кораблю, а я хотел играть. Сплел ловушку, подкараулил тебя и схвати-и-ил! – последнее слово он выкрикивает.

Я подползаю к кровати, но понимаю, что не смогу на нее забраться – сеть сильно мешает двигаться.

Переворачиваюсь на спину и, увидев Эрика, начинаю хохотать.

Брат залез на самый верх шкафа и сидит там на корточках, упираясь головой в потолок. Но это неудивительно, он настоящий скалолаз. Деревья, стены, шкафы и крыши – его стихия.

– Эрик, – смеюсь все сильнее, – зачем ты туда залез?! Кто будет убирать все это? Почему паутина в моей комнате? У тебя есть своя территория!

– Отец сказал, на моей территории навести порядок и быть смирным! А про твою не сказал ни слова. И я нашел лазейку в семейном законе, как нас учит мама!

– Отец сказал? – Моя веселость исчезает вмиг. – Когда? Ты же сказал, что мама ушла.

– Да, час назад примерно, мама и папа. Они вместе ушли на причал, – отвечает Эрик и затихает.

Я вижу, как смысл сказанных слов добирается до его девятилетнего ума.

– Эрик, лазейки в семейных законах можно искать, только когда отец в отъезде. Нужно быстро все убрать.

Глаза брата становятся круглыми и почти черными. Так бывает всегда, когда он готов разрыдаться.

Тут же хватаю руками линии ниток над собой и принимаюсь разрывать их – получается с трудом, на коже ладоней остаются глубокие алые вмятины.

– Помогай! – говорю я, бросив взгляд на застывшего в шоке Эрика. – Быстро, пока отец не вернулся и не решил подняться на наш этаж!

Шмыгнув носом, брат с ловкостью когтистого котенка слетает со шкафа, придерживаясь за выступающие полки, вытаскивает откуда-то ножницы и начинает быстро-быстро щелкать ими.

– Я просто не подумал, – говорит он чуть не плача, – было скучно, я хотел играть. Ты думаешь, он очень рассердится?

– Почему ты не в школе? – спрашиваю, не отвечая на его вопрос. Если мы сделаем все быстро, никто не узнает о шалости брата.

– Утром снова была температура, и мама не пустила меня. Отец не любит, когда я пропускаю, и когда шалю, не любит. И он сильно злился. А я не хочу, чтобы он снова злился. – На секунду остановив щелканье, Эрик чуть слышно всхлипывает и поднимает на меня покрасневшие глаза. – Пожалуйста, Лунаи, скажи, что он не будет зол! Ведь не будет, правда?

Глава 6. Луна, прошлое

Каждый раз, когда отец поднимает на меня руку, я чувствую не ужас боли, а смирение и острую, как кончик ножа, обиду.

Казалось бы, от его тяжелых рук исходит только боль, но я так привыкла к ней, что почти не замечаю, а вот обида – она протыкает мою душу. После нее остаются дыры, зияющие, черные, огромные.

Дело в том, что отец не просто бьет – с каждым ударом он произносит гадость обо мне, о моем характере, о том, как я веду себя, о моей внешности. Он всегда говорит, как я дурна и внутри и снаружи, что я ни на что не гожусь и вырасту тупой, что мой будущий муж будет мучиться, как мучается отец с мамой.

Сегодня я виновата в том, что не уследила за братом, что, уходя в школу, не заперла комнату и что хранила нитки в свободном для брата доступе. От этого обидно настолько, что меня словно парализует. Я ничего не могу сказать и даже заплакать не могу.

Каждое слово отца опустошает меня, и потом, после наказания, я просто ложусь на постель и лежу. Во мне нет ничего – ни слез, ни страха, ни раскаяния.

И бьет он тоже обидно – замахивается, чтобы ударить по ягодицам, но его рука словно срывается и попадает по спине, по лопаткам, по шее. Когда я пытаюсь вывернуться, удары приходятся на живот, когда поджимаю ноги – прилетает по коленям.

Так бывает всегда.

Всегда он словно хочет выдать мне невинный шлепок по попе, какими родители часто награждают детей, но потом я трогаю синяки на теле и сбиваюсь со счета.

Маме он говорит, что я сама виновата, потому что выворачиваюсь вместо того, чтобы просто принять наказание. Не так, как Эрик. Брат подвергается побоям реже меня и синяков у него никогда не остается.

Поэтому я не знаю – дело и правда во мне или отец просто бьет меня и Эрика по-разному.

Глава 7. Дапарули

Если бы мы могли почувствовать настроение нового дня маленькой школы, то ощутили бы, как он вибрирует волнениями, предвкушениями и учебными заботами.

Первая пятница первой четверти, и сразу контрольные срезы. Ну разве можно так издеваться над детьми?

Но эти срезы, конечно, не такие уж серьезные и нужны лишь для того, чтобы проверить знания детей после долгих каникул. За лето, как известно, из юных голов может вылететь все, что угодно.

И влететь тоже.

Пока Лунаи нервно поправляет юбку и прикрывает синяки на ногах длинным подолом, остальные девчонки класса посматривают на нее с усмешкой и перешептываются.

Звонок на урок уже прозвенел, но учителя математики Вагаршака Арсеновича еще нет в классе.

– Луна, эй, ты что, боишься, что кого-то возбудят твои колени? – веселый голос Зарины раздается с третьего ряда. – Какая ты стала самоуверенная!

Секунду назад Лунаи успокаивала свои мысли и настраивалась на срез. Ведь написать его на достойную оценку – труд для нее. Девушка испытывает сложности в боях с царицей наук, математикой. Но голос одноклассницы вырывает Луну из трепетного спокойствия и выстреливает в десятку – щеки молниеносно вспыхивают алой краской.

В последний раз одернув юбку, Луна выпрямляется на стуле и, всего на миг встретившись с острым взглядом Зарины, опускает глаза на маленькие клетки открытой тетради.

– Твои щиколотки тоже великолепны! – в следующую секунду подключается Даяна. – Может, и их прикроешь, чтобы никого не довести до греха?

Все смеются.

Клетки в тетради начинают скакать перед глазами.

Но Луна молчит, как всегда, распахивая перед всеми свое бессилие. Она бросает опасливый взгляд на одноклассников: парни смотрят на нее с неприятной ухмылкой, девчонки хихикают и болтают, Зарина, не сводя с Лунаи глаз, наклоняется к Весте, аккуратно вынимает из уха подруги вечный наушник и что-то шепчет – наверное, повторяет искрометную шутку, которую Веста могла пропустить, слушая музыку.

Вы думаете, Лунаи не хотела бы ответить на дерзость? Не хотела бы поставить выскочек на место и защититься от нападок на ее внешность, ее обычаи, ее вечные длинные юбки?

Хотела бы, но мягкости и простоты в девушке больше, чем уверенности в своих силах, поэтому она снова молчит, проглотив зарождающиеся слезы и прижав холодные пальцы к горящим щекам.

Глава 8. Луна, прошлое

Пока Вагаршак Арсенович пишет на доске задания, я, не отрываясь, смотрю на движения его пальцев, сжимающих мел, и пытаюсь не думать о юбке, о коленях и о щиколотках, на которые без моего согласия вдруг посмотрел весь класс.