Кроликов в силках не было, так что мы их сняли и унесли подальше, к другим норам, за зарослями папоротников и дубовой рощицей, ближе к озеру. Поставили там три штуки. Вернулись к шалашу и поискали еще дров. Сухостоя рядом с нами уже не осталось, так что дрова приходилось таскать от ручья или из глубины леса. Я срезала еще несколько еловых лап для крыши шалаша и для стенок — местами брезент не доставал до земли.

Рыбы и мяса у нас сегодня не было, так что мы поели вишневого кекса, орехов и изюма.

Ветер переменился и потеплел. Теперь он дул с запада. Мы лежали в шалаше, смотрели на костер и слышали шипение огня и стук дождевых капель. Снег таял, и мягкие комья шлепались с деревьев. Примерно через час или около того костер почти потух, дрова промокли, и мы услышали, как волнуется и бурлит ручей из-за всей этой новой воды. Я заранее спрятала немного дров в шалаш и теперь радовалась. Шалаш воду не пропускал, и мы заснули, слушая, как барабанят по крыше струи дождя.

Утром я развела маленький костерок прямо перед входом в шалаш и вскипятила чайник. Пока рассветало, я начала волноваться из-за еды. Я все еще не могла сообразить, сколько дней мы здесь провели и какой сейчас был день недели. Я прикинула, что если мы убежали в среду, то вертолет увидели в воскресенье, то есть через пять дней после побега, но я не могла вспомнить, что мы делали каждый день или сколько вечеров подряд я засыпала, рассказывая Пеппе всякую ерунду. Мы поймали двух кроликов, потому что у нас было две шкурки, два дня мы ели рыбу и один день куропатку. Если как следует подумать и посчитать, выходило, что наступила среда или четверг.

У нас заканчивалась еда. Если мы не поймаем еще кролика или рыбу, то доедим последний изюм и булочки, а потом нам придется голодать. Я могу голодать, а Пеппа нет, и я этого допускать не собиралась. Я пыталась понять, сколько еды мы взяли с собой, чтобы ее хватило до того времени, как мы начали охотиться. Мне не нравилась эта мысль, но, возможно, мы не могли питаться только тем, что поймали или нашли в лесу, и нам нужна была еще еда.

У меня уйдет целый день, чтобы добраться до города и добыть нам еды еще на неделю. Пеппу придется оставить здесь, потому что искать должны были нас двоих, и у них наверняка были наши описания и даже видео с камеры на вокзале. Может быть, они даже узнали, что мы замаскировались. В рюкзаке у меня оставалось сто пять фунтов. Представив, что придется оставить Пеппу, я впала в панику.

— Сол, а чай есть? — спросила Пеппа из спальника.

Я сказала, что есть, и приготовила ей чай из пакетика с молоком и сахаром. На завтрак я дала ей три булочки, и она съела их прямо в постели, пока солнце поднималось над лесом. Дождь почти закончился, но теплый влажный ветер все еще дул с запада.

— Сол, снег растаял. Вся стирка мокрая.

Так оно и было. Одежда так и висела на веревке, и с нее капало.

— Пеппа, мне придется сходить за едой, — сказала я, — а тебе нельзя, а то нас поймают. Меня не будет целый день, а ты оставайся тут и сиди в шалаше.

Она подумала чуток и спросила:

— А ты мне книгу принесешь?

— Ага.

— А оставишь мне нож и винтовку?

Я согласилась. Накачала и зарядила винтовку, но велела Пеппе не стрелять, если на нее никто не нападает.

— Мне будет страшно, Сол, — пожаловалась она.

Я сказала, что понимаю, обняла ее и прошептала:

— Сиди в шалаше и никуда не выходи. Все будет хорошо, я вернусь до темноты.

— А если я захочу писать?

— Ну тогда можешь сходить в уборную, но сразу возвращайся, забирайся в спальник и жди меня в тепле.

— А можно я разрежу шкурку и сделаю шапку? Я умею шить!

Я согласилась, хотя и подумала, что она все испортит. Попросила ее быть осторожнее с ножом и всегда резать от себя, разложив шкурку на камне. Отдала ей швейный набор и вдела в большую иглу очень прочную нитку. Сняла кроличьи шкурки с обручей, смахнула с них золу и листья, помяла их и потерла, чтобы они стали помягче. Дала ей нож и велела держать его в ножнах, когда не режешь, потому что он затачивается об ножны изнутри.

Я оставила ей булочки и горячую воду в чайнике и велела надеть теплый свитер и флиску. Она уже оставалась раньше одна в квартире, когда я уходила за вещами или едой, а Мо и Роберт торчали в пабе или где-то в городе, но тогда у нее был телик.

Я взяла маленький рюкзак, карту, компас и деньги. Пеппа села в шалаше и резала шкурку. Я не стала долго прощаться и разводить церемонии, просто повернулась и ушла. Первую милю я ровно дышала, смотрела прямо перед собой и слушала, как ставлю ноги на листья, веточки и коричневые иголки лиственницы.

Я была во флиске, кроссовках и непромокаемых штанах, с рюкзачком, а волосы убрала под шапку. Наверное, я была похожа на мальчишку, который пошел в поход. Если меня кто-то увидел, то подумал бы, что я мальчик-скаут, например.

Я прошла по лесу, пересекла вересковую пустошь и пошагала вдоль края лесопосадок, к подножию холма. За холмом была следующая долина и просека в лесопосадке.

Я больше не волновалась о Пеппе. Теперь я думала об Иэне Леки.

Он был отцом Мхари, присматривал за нами, когда мы были маленькие, и он меня любил. Он единственный не считал меня странной и не спрашивал: «На что ты там уставилась?» Он был старый, они жили рядом с берегом в настоящем доме с садом и сараем. Даже когда я перестала водиться с Мхари, я все равно приходила к нему, а он звал меня Бонни Сол. Иэн Леки научил меня ловить рыбу и вязать узлы и как-то раз взял нас с Мхари рыбачить с дамбы, и мы поймали треску и сайду. Он научил меня потрошить макрель. Мне понравилось, и это его развеселило. Он сказал: «Не многие девчонки справились бы, Сол».

В сарае у него хранились инструменты, банки с краской и лаком, и он сделал клетку для кролика Мхари. Он объяснил мне, почему фанера такая крепкая: ее делают из тонких листов дерева, которые склеивают друг с другом так, чтобы волокна шли крест-накрест, а потом спрессовывают. Он научил меня пилить и правильно держать при этом локоть, чтобы пила не сбилась, и объяснил, что днища рыбацких лодок обшивают медными полосами, чтобы на них не нарастали ракушки и водоросли — от меди получается электрический ток, который не дает им расти.

Когда я грустила из-за Мо, боялась Роберта или паниковала, я сразу думала об Иэне Леки, и мне становилось тепло и спокойно. Наверное, я любила его, как папу. Иэн совсем не пил и рассказывал, что не пьет уже двадцать два года, но до этого постоянно бухал, и его однажды арестовали за драку. Он ходил на специальные собрания людей, которые не хотят больше пить.

Однажды мы с Мо и Пеппой повстречали его по дороге с площадки. Пеппа сидела в коляске, а у Мо были с собой три бутылки сидра.

— Привет, Клэр. Как поживаешь, детка? — проговорил он.

Мо ответила, что нормально, и хотела идти дальше, но Иэн Леки положил ей руку на плечо и спросил:

— Точно все хорошо?

Мо сказала, что да и что она просто хочет пойти домой и выпить чаю.

Иэн Леки погладил меня по голове и сказал:

— А как моя красотка Сол? — а потом присел и ущипнул Пеппу за щеку.

— Поглядите-ка на маленькую Пеппу, какая красавица.

Она улыбнулась ему — у нее не было передних зубов, — он хлопнул в ладоши и надул щеки, так что она захихикала.

— Пока, Иэн. Сол, пошли, — сказала Мо.

Тогда Иэн Леки произнес:

— Я иду в субботу на дамбу ловить треску, вдруг Сол захочет со мной. Она умеет потрошить рыбу.

— Иэн, мы в субботу уедем. Поедем в Глазго к моей подруге Джо. Пошли, Сол. — И она направилась к дому. Я знала, что мы никуда не поедем в субботу и что у нее нет в Глазго никакой подруги по имени Джо. Мо хорошо умела врать. Мы пришли домой, и она взялась за сидр, а мы с Пеппой смотрели телик.

С тех пор, если я встречала Иэна Леки или ходила к нему в сарай, он спрашивал, как дела у Мо, а я отвечала, что хорошо. Потом он спрашивал, не бросила ли она пить, и я говорила, что нет. А он говорил, что пусть она приходит к нему за поддержкой.