Животные Мер нравились. В них была простота и невинность, не то что в людях.

– Почему не возьмешь собаку себе? – спросил Элгар. – Никто против не будет. Даже Карис согласится, разве что недельки две сперва поворчит.

Мер рассмеялась:

– Мне только собаку заводить…

– Ты же о ней заботишься. – Элгар ткнул в ее сторону деревянной ложкой.

– Это не навсегда. Только пока…

«…Пока снова не придется бежать», – подумала Мер. А вслух закончила:

– Пока ее не приютит кто-то другой

Элгар пожал плечами. Это Мер в нем и нравилось: лишних вопросов он не задавал. Может, потому что сам не любил, когда к нему с расспросами лезли?

Мер вынесла в зал поднос с лепешками, и несколько завсегдатаев сразу же обернулись на запах горячего съестного. Направившись к одному из столиков, она приготовилась отвечать, почем кушанье, и заверять, что это сущее объедение…

Но тут дверь таверны открылась. Из-за гомона в зале Мер не услышала скрипа старых петель, но почувствовала порыв холодного воздуха, принесшего запахи тумана и дождя. Отставив поднос в сторону, она подняла взгляд.

Сердце болезненно сжалось.

На пороге стоял мужчина. Русые волосы с проседью. Большие оттопыренные уши, рот, казалось, состоящий из одной только нижней губы. Зато в остром взгляде чувствовалась уверенность, которая притягивает людей. Красавцем новый гость не был, однако явно не горевал по этому поводу.

Его лица Мер не видела вот уже четыре года.

Ренфру.

Пряча от него глаза, Мер пробормотала сидящим за столиком: «Угощайтесь, лепешки за счет "Серпа и сапога"». Развернулась к двери спиной и поспешила к лестнице. Сенницу наверху разделили на гостевые комнаты, и висевшим на запястье ключом Мер отомкнула дверь в свою.

Никого внутри: солдаты ее не поджидали. Облегченно расправив плечи, Мер вошла и заперлась.

Комната была простенькая: старая, подвешенная к потолку деревянная рама с соломенным матрасом, свечка да котомка с пожитками. Вещи Мер так и не разобрала. Роскошь обосноваться тут она позволить себе не могла и вот сейчас закинула котомку за плечо.

Вниз не вернулась, решив уходить через окно.

Глубоко вдохнула, успокаиваясь; снаружи ее ждала мокрая от дождя крыша и обремененное тучами небо. Прыгать было высоко, но Мер знала, что справится.

Незастекленные окна загораживали ставни, которые открывали в солнечную погоду. Мер отодвинула щеколду и уже хотела распахнуть их… но ничего не вышло.

Мер ударила в ставни плечом. Было больно, однако они все равно не открылись.

Видно, снаружи их чем-то подперли, а значит…

В двери что-то щелкнуло, и Мер вихрем обернулась. Сердце заколотилось о ребра. Ренфру все предусмотрел: залез на крышу и, понимая, что Мер попытается сбежать через окно, подпер все ставни, а потом уже показался в таверне. Старый шпион был хорош в своем деле и не упускал ни единой детали.

А Мер сыграла ему на руку.

Дверь распахнулась, и на пороге появился Ренфру, держа отмычки.

– Я же учил тебя, – ласково упрекнул он девушку, – всегда оставляй хотя бы два пути для побега.

Не успел шпион договорить, как Мер выхватила из-за спины нож и со всей силы метнула его. К этому ножу, к балансу между клинком и рукоятью, к тому, как он лежит в ладони, она приноравливалась месяцами.

Лезвие вонзилось в дверной косяк. Еще чуть-чуть, и Ренфру рассекло бы ухо, но шпион даже не вздрогнул.

– Мимо. – Он выдернул нож из дерева.

Мер не ответила. Она не целилась в него, лишь отвлекала внимание.

Тяжелые сапоги Ренфру блестели от дождя. Мер вытянула руку, закрыла глаза и обратилась к своей силе.

В старой книге из княжеской библиотеки она вычитала наставление: чтобы управлять чем-то, нужно отыскать это в себе. Слова оказались не пустыми. Заклиная воду, маг черпал из океана внутри себя. Если Мер использовала слишком много волшебной силы, то сама же себя иссушала, расплачиваясь потом стучащей в голове болью. Свою цену за магию платили все: заклинатели металлов слабели, потому что иссякало железо у них в крови; повелители огня мерзли; маги ветра попросту задыхались.

Запас воды хотя бы восполнить легко. Попил – и готово дело.

Примороженный к полу, Ренфру не смог даже ноги поднять.

– Я же учила тебя, – холодно произнесла Мер, – хочешь драться со мной – высуши сперва обувь.

С этими словами она подобрала котомку. Пожитков было немного: огниво, нож, смена одежды, фляга с водой и деньги. Только самое необходимое; остальное всегда можно купить или украсть. А ставни она сейчас выбьет.

– Мер, – произнес Ренфру и… рассмеялся. Тепло, от души, искренне. – Мне тебя не хватало.

Мер застыла. Глядя ему в лицо, она вновь ощутила себя ребенком: разрывалась между жгучим негодованием и жаждой похвалы, ведь с восьми лет он был для нее почти отцом. В груди защемило, нахлынули воспоминания, и Мер чуть не позволила себе смягчиться. Нет, так нельзя. Иначе не видать ей свободы.

– Я не вернусь, – сказала она, чувствуя, как грохочет сердце. Нельзя было разговаривать, как бы ни хотелось верить, будто Ренфру от нее нужно не то, о чем она думала. – Лучше сдохну, но к князю не вернусь.

– Убьешь меня? – равнодушно спросил Ренфру.

Мер колебалась всего мгновение:

– Нет. Но ты будешь торчать здесь, пока я не убегу.

Ренфру расслабился.

– Не пори горячку. Прежде чем решать, посмотри-ка на меня хорошенько.

Это походило на какую-то уловку, но все же Мер присмотрелась. Одежда заношенная, но тут как раз ничего странного: с чего бы щеголять в придворном наряде, если хочешь остаться неузнанным.

И внезапно она заметила: у Ренфру недостает пальца. Указательного – на левой руке. Именно на этом пальце у Ренфру всегда был крупный перстень-печатка, знак подчинения Гаранхиру. Отец князя заплатил круглую сумму заклинателю металлов, чтобы тот припаял перстни к пальцам главных приближенных. И снять такое кольцо можно было единственным способом.

Вместе с пальцем.

У Мер перехватило дыхание. Палец отрубили и прижгли самое большее год назад. Мер знала, как долго заживают ожоги.

– Видишь ли, – все так же мягко проговорил Ренфру, – ты не единственная, кто оборвал старые узы.

Невозможно. Ренфру служил владыкам Гвелода всю свою жизнь. Он был их тенью, ножом, ядом и сталью. Частенько уезжал с поручением от князя и возвращался с темными кругами под глазами, сбив костяшки кулаков. Случалось, и войн удавалось избежать, потому что оказывалось перерезанным нужное горло или выкраденным нужный свиток пергамента.

Поговаривали, будто у Ренфру нет сердца. Мол, на такие подлости способен лишь отъявленный негодяй. Но правда была куда проще и страшнее: Ренфру совершал все именно по велению сердца.

Одно дело человек с ножом, и совсем другое – если кроме ножа у него есть непоколебимая вера. Такой низвергнет целые королевства.

– Ты лжешь, – сказала Мер.

Ренфру покачал головой:

– Тебе я никогда не лгал.

Да. Порой Мер даже хотелось, чтобы Ренфру ей врал, лишь бы жизнь не выглядела столь жестокой. Впрочем, это еще не значило, что сейчас он честен до конца.

– Если ты говоришь правду, тогда вот что скажи. Ты знал? – резко спросила Мер.

Ренфру вопросительно склонил голову набок.

– О том, для чего князь использовал мою силу. – Голос Мер все же дрогнул. – Когда послал меня на войну. Ты знал?

Молчание затянулось, и внезапно Ренфру показался ей на десять лет старше.

– Нет, – ответил он. – Я не знал.

Из Мер словно выпустили воздух, словно глубоко внутри развязался тугой узел. Если Ренфру не знал…

Доверять ему по-прежнему было нельзя, но отпустить, наверное, – можно.

Мер ослабила действие магии, и корка льда, удерживавшая сапоги Ренфру, растаяла. Он поднял ногу и стряхнул с нее последние капли воды.

– Если ты не хочешь вернуть меня князю, – сказала Мер, – тогда зачем пришел?

У Ренфру дернулся уголок рта:

– Я скучал по тебе.

– И? – поторопила она.