Я не находила себе места: как проверить эту догадку? Мне до смерти хотелось подойти к маме и спросить: «Мама, скажи, правда Онги нам не родной?» Целый год я подавляла в себе это желание, но в конце концов все всплыло на поверхность. Как-то раз, когда бабушка и Онги спали, я лежала между ними и тихонько плакала. Перепугавшись, мама бросилась ко мне. Я же, громко разрыдавшись, призналась, что мне жалко Хэри, и спросила, почему ее у нас забрали.

Эта история превратилась в анекдот и стала чем-то вроде семейной легенды, которую у нас дома нет-нет да и вспомнят. В тот день, когда нам пришло время появиться на свет, бабушка помогала доктору в родильном отделении и первой взяла Онги на руки. Она служила живым опровержением моей глупой теории. К тому же по мере того, как брат подрастал, он все больше становился похожим на маму. Однако он не унаследовал ее добрый характер и вечно достает меня дурацкими заявлениями вроде «Как тебе только в голову могло прийти, что вы с Ко Хэри – близняшки? Как не стыдно!», «Это из-за твоих глупых фантазий бабуля решила, что Хэри – ее внучка!», «Чон Чобам, это твое наказание за то, что тогда назвала меня подкидышем!».

Так себе вышла история, но именно с тех пор Ко Хэри стала моей любимой актрисой. Когда я видела ее по телевизору в красивом летнем платье, мне делалось легче на душе. «Должно быть, вот так я буду выглядеть, если отращу волосы и надену такое платье», – думала я тогда. И мне как будто становились доступны все те удовольствия, которыми могла насладиться Хэри. Само собой, я ей часто завидовала. Но все-таки никогда не хотела стать актрисой, как она.

Я хочу быть режиссером.

Все школьники, живущие за пределами купола, каждый год обязаны участвовать в кастинге, который проходит в первую неделю сентября. Я терпеть не могла эти кастинги. Мало веселого стоять в школьном спортзале, по полчаса отвечая на личные вопросы и пытаясь продемонстрировать выдающиеся таланты, пока тебя снимают три камеры. И с седьмого класса я вела себя иначе: с каменным лицом обстоятельно рассказывала на камеру, какой сериал сниму, когда вырасту и стану режиссером, тем самым постоянно вызывая насмешки учителей.

Окончив школу, я и вовсе перестала ходить на эти кастинги. В Сноуболе есть такой закон: кто учился на режиссера, не может потом стать актером, а актер, в свою очередь, никогда не будет снимать телепрограммы. Все потому, что в год, когда открылась киношкола, один человек умудрился одновременно получать льготы, положенные и актерам, и режиссерам. Это посчитали нечестным и приняли соответствующий закон.

– Госпожа Ча, вы ведь знаете, что я мечтаю стать режиссером…

Избегая смотреть ей в глаза, я легонько покусываю нижнюю губу. Ча Соль не понимает, к чему я клоню, и ее бровь слегка поднимается. Я начинаю ощущать себя ничтожеством, ведь я собираюсь отказать в просьбе человеку, которого уважаю больше, чем кого-либо на этом свете. Мой голос звучит все тише.

– Если я стану актрисой, то уже не смогу поступить в киношколу. Просто я очень хочу стать режиссером, как вы…

В ответ госпожа Ча тихо смеется.

– Чобам, ты ведь не понимаешь, о чем я тебя прошу. – Она встает со своего места и садится рядом со мной. – В базе Сноубола не будет твоего имени. Ты сможешь когда угодно снова попытаться поступить в киношколу и стать режиссером, каких мир до этого не знал. Ведь ты будешь видеть процесс съемок глазами актера.

Самый необыкновенный режиссер… Сама того не замечая, я шумно сглатываю.

– А я тебе в этом помогу. Но только сначала ты должна помочь мне.

Глаза госпожи Ча Соль похожи на тигриные. Они смотрят на тебя в упор и следят за каждым твоим жестом.

– Само собой, я не могу тебя никуда устроить. Хоть Купер и называет меня представителем школы, он делает это, просто чтобы произвести впечатление, на самом деле я там только работаю и не имею никакого отношения к управлению. Тем не менее опыт, который ты получишь в Сноуболе, поможет тебе сделать свое резюме и видеопрезентацию гораздо лучше. Твои соперники на собеседовании покажутся несмышлеными юнцами.

В ее уверенном голосе и манере говорить словно спрятана сладкая приманка. Но все же я чувствую, что должна сказать это:

– Я не хочу получать выгоду от смерти Хэри.

В уголках губ Ча Соль скользит усмешка.

– Разве я говорила о том, что ты что-либо получишь?

Под пристальным взглядом тигриных глаз я чувствую, как во рту у меня пересыхает.

– Хэри должна жить дальше. – Госпожа Ча мрачнеет. – Таким, как она, нельзя умирать.

Время уже далеко за полночь. Снег больше не валит, но теперь поднялся такой сильный ветер, что оконные стекла не переставая дрожат под его напором. Я выхожу в гостиную с полупустым рюкзаком. Я боялась, что не смогу уместить в него все необходимое, но оказалось, что взять мне в общем-то и нечего. В Сноуболе нет нужды в теплой одежде, тяжелых ботинках и защитных масках. Госпожа Ча сразу мне сказала, что там я смогу носить любую одежду, которая мне понравится, и есть, что захочу.

Мама достала мой старый розовый рюкзак, с которым я ходила в четвертый класс, и укладывает в него бутылки с апельсиновым соком. Обернувшись, она спрашивает, взяла ли я нижнее белье и носки, чтобы переодеться. Указывая на сок, я говорю:

– Мам, лучше выпейте его вместе с бабушкой и Онги.

Заглянув в рюкзак, я вижу в нем пирожные и клубнику. Наша поклажа так и лежала в снегу, пока Онги не вернулся и не подобрал ее. Разумеется, клубника и брауни превратились в ледышки.

– Я теперь такое сколько угодно смогу есть.

Я собираюсь вытащить из рюкзака все гостинцы, но мама твердо отстраняет мою руку.

– Откуда тебе знать, чем питаются студенты киношколы?

Я немного колеблюсь, размышляя, что ответить. Мама думает, что меня приняли в школу. Госпожа Ча и Купер Рафалли приехали ко мне домой к тому времени, как я должна была вернуться с работы, и наврали моей маме, что в киношколе освободилось место и меня зачислили в студенты.

Режиссер Ча Соль строго запретила мне кому-либо рассказывать о смерти Ко Хэри и о том, что я должна занять ее место. Правда о Хэри должна оставаться тайной для зрителей.

Последние шестнадцать лет зрители два раза в неделю встречались со своей любимой героиней на телеэкране. Все мы помним, как мальчик, который ей нравился, на перемене вдруг подарил ей ободок для волос, и весь урок она сидела с бешено колотящимся сердцем. Помним и тот день, когда Хэри узнала, что он начал встречаться с девочкой из параллельного класса, и, вернувшись домой, проплакала до самого вечера. Мы видели, как трехлетняя малышка Хэри шла со стеклянным стаканом в руках и, неуклюже упав, поцарапала подбородок. А когда ей исполнилось семь, она впервые попала на прием в особняк семьи Ли Бон и, встретив там восьмилетнего наследника корпорации Ли Бонхве, так застеснялась, что весь вечер ерзала на стуле.

Все эти шестнадцать лет Хэри была для кого-то другом, для кого-то дочерью, а для кого-то внучкой. И показать в эфире сцену, где она привязывает к люстре веревку, а второй конец надевает себе на шею, – все равно что вызвать стихийное бедствие. Возможно, если бы можно было сообщить о ее смерти, ограничившись статьей в «Телегиде», это смягчило бы для зрителей боль утраты. Однако закон такого не допускает. Смерть ведущих актеров, какой бы ужасной она ни была, не может остаться тайной. Это великая цена, которую они платят за счастье жить в Сноуболе.

Госпожа Ча рассказала мне об эффекте Вертера, когда люди после самоубийства своего кумира тоже сводили счеты с жизнью, выбирая тот же самый способ. Услышав об этом, я тут же подумала о бабушке. Я боялась представить, каким ударом эта новость станет для нее, ведь она считает Хэри своей внучкой. Без сомнения, самое лучшее сейчас – любым способом скрыть от окружающих ее смерть.

Так что когда госпожа Ча предложила подождать восемнадцатилетия Хэри и объявить о ее желании покинуть Сноубол, тем самым закончив сериал, мне ничего не оставалось, как согласиться. Детям актеров, родившимся и всю жизнь прожившим в Сноуболе, дано право покинуть Сноубол. Такое решение они могут принять всего один раз – в день, когда им исполнится восемнадцать, и изменить его уже невозможно.