Только одного он не учел. Что эту деликатную тему мы с Еленой успели обсудить. Действительно она была вдовой. Только муж ее, царство ему небесное, богу душу отдал еще лет пять назад. Военным был, но смертью глупой пал. Звание с сослуживцами отмечал и не дошел из бани до дома. Вздремнул в сугробе и примерз, естественно. Судя по рассказам Елены, мужик он был неплохой, только выпить любил крепко — так, чтобы в оливье рожей.

Я выключил режим валенка глянул на “брата” с грозным таким и холодным прищуром и тихо проговорил:

— Слушай, генацвалле, мы с Еленой Станиславовной как-нибудь без тебя разберемся со своими перевязками и прочими цветочками. Шел бы ты… В середину колонны, акушер хренов. По инструкции замыкающий один должен быть.

Оппонент мой замахал руками, словно Жириновский на трибуне госдумы, только звука не было. Будто выключили с пульта его Вольфовичу. Понимал Автандил, что скандалить на боевом задании нельзя ни в коем разе, иначе трибуналом пахнуть может, вот и булькал в тряпочку, а ветер руками погонял немного. Но вняв моему настойчивому совету, быстренько ретировался, затесавшись обратно в середину колонны.

К вечеру разбили лагерь. Наспех соорудили шалашики и подстилки из пальмовых листьев. Разогрели консервы и поужинали с сухарями. Русский ГОСТ-овский сухпай не чета, конечно, американскому. Нет такого в нем разнообразия и изобилия. Но по сытости его обставит. Наши хрюшки самые жирные в мире. И курицы тоже ничо были. Пока в девяностые наколотые антибиотиками и стероидами ножки Буша новые тенденции не задали.

— Так, орлы, — начал после ужина наш старший Черненко Вадим, — распределим ночное дежурство! На шестерых получается каждому отстоять по часу и двадцать минут. Всего на сон восемь часиков выйдет. Пока что можем себе позволить. Хотя в режиме марш броска — маловато получается. Но не в скаутов играем, на базе отоспимся. Или на пенсии…

Все одобрительно закивали. Приучены были в случае необходимости и за меньшее время ночного сна восстанавливаться и усталость копить постепенно, растягивая силы до конца операции.

— Если кому невмоготу будет, — Черный многозначительно посмотрел на нас с грузином (очевидно, не особо верил в нашу выносливость), — таблеточки у меня есть волшебные. Бодростью духа заряжают и настроение поднимают. Будете как солдаты Урфин Джюса, его дуболомы ни в сне ни в еде не нуждались. Но это на самый крайний случай.

Х-м-м… А у командира колеса чего-то амфетаминового есть. Это хорошо. В критической ситуации сильно подмогнут. Если надо, например, дня три не спать, а по джунглям херачить, самое-то будет. Потом, конечно, истощение настанет. Организм возьмет свое. Но главное, пока отходняки не начались до базы успеть добежать. А там уже и “проболеться” можно. Нервное и физическое истощение и обезвоживание подлечить.

— Спасибо, командир, за таблеточки, — ответил я хитро улыбаясь. — Только они мне ни к чему. Там откуда я родом, другой допинг в почете.

— Это какой же?

— Водовка называется, ну или ее старший брат Самогоныч. Нет такого лекарства у тебя случайно? Я бы хоть сейчас подлечился. Так сказать, для профилактики.

По лагерю пробежал смешок.

— Отставить бухать! — замотал головой командир. — Спирт только для наружной дезинфекции, внутрь — при переохлаждении. А так как снега я здесь не ощущаю, остается только ранки им промывать. Всем ясно?

— Ясно, — вторили друг другу погрустневшие голоса, слишком рано уверовавшие в то, что я уговорю командира раздать всем по пятьдесят грамм фронтовых.

Неправильный Черненко командир. Не пьянки же ради, духа боевого для… Хотя в рейде, конечно, не положено.

Первым на дежурство заступил рыжик. Радист Огонек. Я лежал в своем шалашике (не спалось что-то, видать отоспался на базе на несколько дней вперед) и видел сквозь просветы в стене как он, что-то сосредоточенно царапает в измятом блокнотике. Костерок играл отблесками на его веснушчатом лице. Я вылез из шалаша, один хрен не спалось, следующим его я должен сменить. Смысла нет овец считать. Тем более, что это мне никогда не помогало. Один раз даже до десяти тысяч досчитал, и утро настало.

— Что кропаешь? — спросил я Веню.

— Тот инстинктивно прижал блокнот к груди, будто мать младенца, посмотрел на меня, но уловив в моем взгляде доброжелательность и любопытство, положил книжицу обратно на колени. — Стихи.

— Сам пишешь?

— Ага…

— Интересно, почитаешь?

— Да они так себе, — попытался обесценить свою нетленку связист. — Ничего особенного.

— Ну как знаешь… — я подбросил в костер дровишек и про себя стал считать. Один, два , три , четыре, пять…

— Ладно, слушай…

Чуть ошибся я. Думал что на три сдастся. Каждый писака хочет быть услышан публикой. Иначе зачем писать?

Веня читал шепотом, чтобы никого не разбудить. Стишки по началу показались наивные и по школьному курносые, но было в них что-то родное. Страсть как захотелось домой. Правда дома сейчас нет, того каким я его помнил. Но есть Союз. Он тоже родной. Те же березки-матрешки, только города по другому называются. Куйбышев, Свердловск, Горький. Эх… Жизнь моя жестянка. Разбередили душу буриме, не мое это — поэзия…

— Ну как? — с придыханием спросил Огонек, уставившись на меня в ожидании вердикта.

— Не Пушкин, конечно, но лично для для меня ничуть не хуже… Правда понравилось.

— спасибо, — парень расцвел как солнышко на восходе. — Наши не понимают. Говорят, что стихоплетство — это занятие для рефлексирующих слабаков.

— Не слушай никого, Веня, брехня это. Говорят даже Сталин стихи писал. Правда на грузинском. Иди спать, смена твоя скоро закончиться. Следующий я “по списку”.

— Спокойной ночи, Коля, — сказал рыжий и нырнул в шалаш.

Я даже не понял сразу, что это он мне сказал. Ух, блин… К имени своему новому привыкать еще и привыкать. Коля, Коля, Николай, сиди дома не гуляй… Эх… Занесло же меня в жопу мира. Одно радует: ждет меня на базе девчуля, хоть и не русская, но понимает меня, как никто другой здесь. А докторше я все-таки букетик подарю, когда вернусь. Отблагодарить надо, за все красивое…

***

Через пару дней пути джунгли вдруг оборвались и перед нами раскинулось… пустыня. Нет, деревья здесь конечно были, вернее, то что от них осталось. Засохшие поверженные исполины валялись в изуродованной “лунными” кратерами земле. Искореженные пни торчали словно надгробия на многие километры впереди.

— Что за хрень? — я приложил ладонь козырьком ко лбу. — Апокалипсис сюда перенесли?

— Так американцы с джунглями борются, — пробасил здоровяк-снайпер Саня по прозвищу Пушкин. — Сначала отравой с самолетов поливали, теперь вот бомбами и напалмом заваливают. Они же как рассуждают? Не будет джунглей, не будет и вьетнамцев. Только вьетконг этим не проймешь. Даже если деревьев не будет, они как мыши в норах прятаться будут. Зря американцы стараются. Только природу губят.

“Лунный пейзаж” пришлось обходить. Через поваленные деревья продираться то еще занятие. Сделав немаленький крюк, потеряли еще пол дня. У же почти под вечер вновь зашли под покров леса.

*****

На четвертый день мы вошли походный ритм, только периодическая ругань с отрядным врачом иногда вносило в разнообразие в это рутину. Мне пришлось съездить тайком аре по печени — это оказало позитивное влияние на наши взаимоотношения. Автандил заткнулся.

— Привал пятнадцать минут, — скомандовал Вадим, разворачивая карту.

Мы скинули рюкзаки и сгрудились вокруг него.

— Так… — командир водил узловатым пальцем с толстым, словно коготь птеродактиля, ногтем по измятой бумаге. — Мы уже считай на месте. Лагерь разобьем здесь и дальше налегке пошукаем до темноты в этом квадрате. Возможно, сразу закладку не найдем. Тогда продолжим утром.

— Только бы ее американцы уже не сцапали, — заметил Рыжий.