В машине по дороге к кратеру я рассказал Г., что у меня в этом учебном году умер папа, я бросил университет и теперь занимаюсь семейной фирмой, «Стальными ногами». Что живу с мамой, и у меня есть старший брат. Что собираюсь когда-нибудь стать отцом. (Почему я все рассказываю? Я чувствую потребность сообщить ей это.) Я рассказываю ей о случившемся в моей жизни, произошедшем со мной давно и не очень, что отчасти объясняет, как я мыслю и чувствую. Потом следует предложение, подчеркнутое двумя чертами: Я говорил, а Г. молчала.
Затем пять строк, исписанных совсем нечитаемым текстом. После него появляется гора.
При виде возвышающейся горы Г. немного растерялась. Я шел первым, она следом, и я чувствовал на своей шее ее горячее дыхание. Горные вершины утонули в густом тумане. Мы подождали, пока он рассеется, и я показал Г. сверкающую шапку ледника на востоке. На обратном пути мы сделали это. Мох был еще мокрым от дождя, и мы не стали снимать всю одежду. Ей пришлось сложнее, потому что на ней был комбинезон. Неподалеку кудахтала куропатка. Что видит птица, размышлял я, что она о нас думает? Вдруг прямо рядом с нами остановилась овца, она стала нас разглядывать, и я велел Г. закрыть глаза. Что видит овца, размышлял я, о чем она думает? Когда мы одевались, Г. сказала: «А представь, если прямо сейчас этот вулкан начнет извергаться».
Возвращаясь в машину, мы сократили путь и пошли там, где гнездились крачки. Тысяча крачек. Хор тысячи голосов.
Там меня вырвало бутербродом с креветками.
Поскольку я был слаб, Г. села за руль, а я лег на заднем сиденье. Г. говорила, я молчал. Она рассказала мне о своей маме, о том, что учится на медсестру и как бывает трудно найти вену, чтобы сделать укол. Один раз она резко затормозила, объяснив, что на дорогу вышли птенцы куропатки.
Потом рассказ обрывается. Я спустился с горы.
По крайней мере, в дневнике так прямо и написано: Я спустился с горы.
Следующая запись появляется только через месяц, когда я иду в гости к Г.
7 июня
Снова встречался с Г., на этот раз дома у нее и ее мамы. Видел ее полностью (а не частично) раздетой. Дверь в ее комнату не запиралась, и мне пришлось придвинуть комод. Когда я собрался уходить, она сказала, что ждет ребенка.
На мой вопрос, как это могло случиться, ответила, что презервативы ненадежны.
Я все еще рос, но уже ожидал рождения ребенка. Жил с мамой и спал на одноместной кровати с ящиком для постельного белья, которую мне подарили на конфирмацию.
Ребенок был зачат на горе в присутствии овец.
Недалеко от спящего вулкана
Гудрун вдруг начала вязать мне свитер, и я поймал себя на мысли, что мы стали парой. Закончив, она отгладила его, аккуратно сложила и протянула мне со словами, что он подходит к моим глазам. Потом она принялась вязать для ребенка. Мы сидим на диване у нее дома, смотрим телевизор и едим попкорн вместе с ее мамой. Я к тому времени провел у дяди на ферме четыре лета, где мне доводилось принимать роды у овец и вытягивать наружу покрытых слизью ягнят. Помню, пытаясь помочь появиться на свет барашку, едва не выкрутил ему рожки, до сих пор слышу блеяние его матери.
Через восемь с лишним месяцев после нашей поездки в горы родилась Гудрун Лотос, в дополнительный день года, за две недели до срока, с мягкими ногтями. Ребенок лежал поперек, его не удалось повернуть, и сделали кесарево. Когда акушерка подошла ко мне с ребенком на руках, меня охватил ужас, она научила меня обращаться с этим маленьким тельцем, я держал в руках жизнь, самое хрупкое, что только есть в мире, и думал о том, что дочь меня переживет.
В самом конце дневника нахожу запись:
29 февраля. Она меня переживет. Веки как прозрачные крылья бабочки.
После обеда мне пришлось отлучиться на работу, чтобы отпустить заказ. Зачем это сделал? Да потому что мне позвонил клиент и сказал, что в полвторого приедет за заказом.
Я первым из нашей компании женился и вместе с этим получил возможность иметь регулярную половую жизнь дома и доступ к женскому телу каждый вечер. Я быстро к этому привык. Первое время после родов Гудрун сама выбирала, к какой части своего тела давать мне доступ; я не мог дотрагиваться до ее живота, приближаться к шраму после кесарева сечения; клади руку сюда, командовала она, нет, не так, не шевели рукой, не двигайся и не дыши на живот. Я старался обнимать ее за плечи или класть руку на грудную клетку, но иногда забывался, и моя холодная рука скользила по ее голому телу вниз к животу.
— Что? — спрашивала она тогда.
— Ничего, — отвечал я.
— Нельзя, ты положил руку мне на живот.
Двадцать шесть лет спустя жена объявила мне, что Лотос не моя.
— Я сочла, что тебе следует об этом знать, потому что мы разводимся. — И добавила: — До тебя я никогда не встречала парня, который бы говорил о страдании и смерти на первом свидании. Когда ты сказал, что человек смертен, я услышала в этом что-то, на чем можно построить жизнь. И тогда я решила, что у тебя должна появиться Лотос.
Последние слова в дневнике не имеют даты.
Я — плоть.
После этого записи обрываются.
Под плотью я имею в виду все, что ниже головы. Это вполне согласуется с тем фактом, что плоть — это начало и конец всего самого важного в моей жизни. Я родился, и сердце и легкие начали свою бесперебойную работу, родился ребенок, и я взвалил на свои плечи ответственность за плоть от моей плоти, а вскоре мое тело, вероятно, перестанет работать. Я словно слышу, как мама формулирует один из законов этого мира: «Знаешь, Йонас, история начинается задолго до того, как мы рождаемся».
Раны заживают по-разному, и шрамы бывают разной глубины
Четверть третьего ночи, в мою дверь на четвертом этаже кто-то стучит, сначала осторожно, затем решительнее и громче.
На лестничной площадке стоит запыхавшийся Сван и смотрит мне через плечо. Дверь подъезда заперта, но он говорит, что просочился вместе с соседом, который возвращался домой с гулянки. Ему не спалось, и, случайно заметив за римской шторой в окне в мансарде какое-то движение, он сделал вывод, что я тоже полуночничаю, и решил пригласить меня на прогулку с собакой, которая, по его словам, ждет в трейлере. Большая девочка, как он ее называет.
Могу ли я отказаться, сославшись на другие планы в это время суток?
Неожиданно Сван проходит мимо меня в гостиную. Быстро оглядывается, планомерно изучая обстановку. Он пришел присмотреть за мной?
Его взгляд останавливается на табуретке, стоящей посреди гостиной, и на люстре, которую я положил на стол, однако непохоже, чтобы я стоял с ремнем в руке.
Я закрываю сайт, где изложены способы самоубийства известных писателей.
Содержимое коробки грудой лежит на столе.
— Порядок наводишь? — спрашивает Сван.
— Да, разбираю старые бумаги.
Не успел я опомниться, как он уже в ванной, открывает и закрывает шкафы. А на обратном пути заглядывает в спальню. Ружье все еще лежит на супружеской кровати. Затем Сван открывает шкаф с верхней одеждой в коридоре, на чем и заканчивает свой обход.
— Мне хочется лучше понять Аврору, — говорит мой сосед, вздыхая.
Человек и животное
Сван держит собаку на поводке, и мы идем в сторону порта. Спокойная ночь без малейшего ветерка, и на улице никого, кроме молодого папаши с коляской. А гулял ли я по ночам с Гудрун Лотос в коляске, когда у той болел живот, чтобы дать ее маме поспать?
— При свете мне трудно, — доносится снизу голос Свана. Он наклонился, чтобы убрать за собакой. Встречаются такие типы, которые не носят с собой пакеты и считают, что у них есть на это полное право.
Мы стоим на причале, посередине между китобойными судами и катерами, которые возят смотреть на китов, над головой высокое небо.