Мы с Май на втором этаже, я заканчиваю замерять окна. Чувствую, что ее что-то беспокоит.

— Я хочу тебя предупредить, прежде чем ты встретишься с другими женщинами. — Май прислоняется к стене. — Дело в том, — продолжает она, — что совершенно точно так же, как мы не обсуждаем, кто что делал, не спрашивают и о том, в какую передрягу кто угодил.

— Понимаю.

Она вся как на иголках.

— Не спрашивают мужчину, убивал ли он, или женщину, сколько раз над ней надругались.

— Тебе не нужно беспокоиться, я ни о чем таком не спрашиваю.

— И нельзя, увидев ребенка, интересоваться, не родила ли его женщина, изнасилованная солдатом другой армии.

— Разумеется, нет.

Май поправляет выбившуюся прядь волос, убрав ее под резинку.

— Все женщины подвергались насилию во время войны, — продолжает она, не глядя на меня.

Она так молода, думаю я, а уже столько пережила.

— Солдаты не стучатся и не просят разрешения стрелять.

— Нет, конечно.

Она снова поправляет волосы.

— Единственный путь к спасению — это делать вид, что мы живем обычной жизнью, что все в порядке. Притворяться, что не видишь разрушения.

Я замечаю у нее в ушах маленькие сережки с жемчугом, которые она время от времени трогает руками, словно хочет убедиться, что они на месте.

Говорю ей, что серьги очень красивые.

— От мамы.

Май явно собиралась что-то добавить, но передумала.

Она смущена.

— Несмотря на страх, я хорошо помню звезды на ночном небе. И луну тоже.

Государством зову я, где все теряют самих себя, хорошие и дурные

В отеле я вырываю из тетрадки последнюю страницу и составляю список того, что нужно сделать в доме и что для этого требуется.

Вижу, как сосед промелькнул в коридоре, значит, он вернулся. Стучусь в девятый номер.

Когда он открывает, я, не дожидаясь приглашения войти, протягиваю ему список.

Сосед говорит, что знаком с подрядчиком, который строит в округе. Вопрос в том, что он получит взамен.

— Ничего.

Ничего? Так не пойдет. Услуга за услугу.

— Не в этом случае. Ты сделаешь это, ничего не получив взамен. Удовольствия ради.

— Ты должен соблюдать правила игры.

— Нет, ты скажешь подрядчику, своему другу, что иначе он обратит женщин против себя.

Такого он явно не ожидал:

— Я скажу подрядчику, моему другу, что иначе он обратит женщин против себя?

Сосед повторяет мои слова. Я вижу в этом знак того, что он задумался. Затем он говорит:

— Дом не включен в план развития города. Кое-кто, вероятно, не захочет, чтобы ты вмешивался в их дела.

И продолжает:

— Ты собираешься отремонтировать всю страну? Вооружившись дрелью и скотчем? Думаешь, можешь склеить то, что сломано?

Его последние слова воскресили в моей памяти тарелку в цветочек с золотой каймой, которую я в детстве разбил, а затем склеил. Пришлось немало потрудиться, особенно над каймой, но у меня все получилось. Поэтому для меня стало полной неожиданностью, когда через некоторое время мама все-таки тарелку выбросила.

— Твой рулон скотча не сделает мир лучше, — слышу я голос соседа.

Переписка

Два дня спустя на стойке меня ждали записки. Парень протянул мне сложенный листок:

Начались работы по очистке сточных вод.

В следующем послании я сообщил ему размеры окон и стекол.

Ответ пришел на следующий день:

Товары доставят в понедельник.

Тогда я смогу начать работать с окнами.

Мы переписываемся целую неделю.

Пришло напольное покрытие.

В последнем сообщении написано: Территорию очистили от мин (двор безопасен).

Noli tangere

(Не прикасайся ко мне)

Мальчик у Фифи в купальне, помогает ему соединять части тел и искать три пропавшие груди. Мы с Май передвигаем платяной шкаф. Вдруг она спрашивает:

— Ты женат?

— Нет, разведен.

— У тебя есть дети? Кроме дочери, которую ты на днях упоминал?

— Нет.

— Сколько ей?

— Двадцать шесть.

Неожиданно для себя я говорю, что Лотос не моя дочь.

Уточняю для ясности:

— Я не ее биологический отец.

Долго примеряю к себе эти слова — биологический отец.

— И давно ты один?

— Шесть месяцев.

Если бы она спросила, как долго я одинок, я бы ответил: восемь лет и пять месяцев.

Именно об этом ее следующий вопрос, об одиночестве:

— Тебе не одиноко?

— Бывает.

Она медленно приближается и оказывается теперь почти вплотную ко мне.

— Тебе не хочется почувствовать тепло другого тела?

Я молчу, но затем отвечаю:

— Это было так давно.

— Как давно?

— Довольно давно.

— Больше двух лет?

Должен ли я ей довериться?

Делаю глубокий вдох и признаюсь:

— Восемь лет и пять месяцев.

«И одиннадцать дней», — мог бы добавить я.

Она касается меня, и я чувствую, как, словно полная луна, растет близость между нами.

Сказать ей, что не могу? Что боюсь?

Я растерян.

— Ты ровесница моей дочери.

— Я старше ее. Старше тебя. Мне двести лет, и я уже все видела. Кроме того, она ведь не твоя дочь.

— Нет, она все равно моя дочь.

Я мог бы добавить, что она — единственная Гудрун Лотос Йонасдоттир во всем мире.

— Но я не она.

Сердце колотится.

— Да, ты не она.

Стараюсь думать не медля.

— А как насчет молодых людей, твоих ровесников?

— Их нет. Просыпаешься, смотришь на того, кто лежит рядом на подушке, и думаешь: он убил человека. Но я спросила не поэтому, — добавляет она тихо.

Что я могу ей сказать?

Что я не тот, кто ей нужен. Что своего мужчину она обязательно встретит и сразу же его узнает, потому что он тогда уже перекует мечи на орала. И начнет класть плитку.

— Мне нужно время.

— Сколько?

Не то чтобы вопрос был не важным, просто я не знаю ответа.

Наполовину человек, наполовину зверь

Сегодня в ресторане «Лимбо» блюдо в горшочке — какое-то мясо с лапшой. Я чувствую вкус перца и тмина, вынимаю из горшочка лавровый лист и кладу на край тарелки.

Хозяин сразу же придвигает стул для разговора. Сообщает, что узнал, что я, оказывается, много помогаю женщинам. Он перечисляет раковины, телевизоры, антенны, стиральные машины.

— Весь город судачит. Я слышал, вы вовсю ремонтируете их дом.

Некоторое время он молчит с серьезным видом.

— Такие новости быстро разлетаются.

— Да, они попросили о помощи.

Я мог бы добавить: женщина просит, и я делаю. Так принято у нас дома.

— Это может создать проблемы.

— В смысле?

— Как-то нехорошо получается. Что вы помогаете только женщинам. Это далеко не всем нравится. Некоторых даже обижает.

Вид у него такой, будто он вот-вот заплачет.

Он прерывает свою речь, чтобы успокоиться.

— Есть мужчины, которым тоже требуется помощь. В делах нужно соблюдать баланс. Хотя некоторые, похоже, этого не понимают.

Он встает, чтобы забрать тарелку, и говорит, что вообще-то собирался пригласить меня на миндальный пирог. Но произносит это так, словно передумал. Потому что больше нет повода.

— Я почти каждый день для вас готовлю, вы же отказываете мне в двери.

А я ведь о ней совсем забыл.

— Мы обсуждали ее несколько раз.

Он стоит с тарелкой в руках и, судя по всему, на кухню не собирается.

— Я достал вам рубашки, а вы говорите, что не справитесь с одной дверью.

Я задумался.

— Но ведь не было материала.

— Я раздобыл.

— И петли?

— И петли тоже.

— А инструменты?

— Я над этим работаю.

Говорю, что хочу, чтобы мне заплатили.

Он воздевает руки к небу.

— Я заплачу едой. Бесплатной едой. Раз в день.