в грязи копалась, и искала жёлудь,
уверенно себя свиньёй считая.
Вы скажете: «Такого быть не может!»
Но я отвечу: «Разве? Почему?
Пусть каждый сам себя определяет,
и самого его решенье гложет,
и по своим глубинным ощущеньям
решает сам, он – роза ли, свинья ль,
и мненье о себе своё слагает,
и пусть отбросит ложные сомненья!
Так отчего ж свинье не пахнуть розой,
а розе не копаться в жёлудях,
коль так они себя определяют,
меняя мир вокруг своею грёзой?»
И думал я: «Бывает и такое!»
И рассуждал я, глядя на Свинью,
и иногда ещё на Розу гля́дя,
как мир велик, и в том искал покоя.
Но за Свиньёй пришли. И с клумбы прямо
зачем-то увели на скотный двор,
а вскоре Розу срезали с куста, хоть
и пыталась хрюкать та упрямо.
Я был опустошён таким финалом.
Но вечером, я, пробуя шашлык,
любуясь розой в вазе, понял чётко,
что то, кем ты себя считаешь – мало!
Что очень может быть важней стократно
то, кем тебя считают все вокруг.
Особенно те, в чьих руках ножи.
Так что определяйтесь аккуратно!
Заброшенная усадьба
В заброшенной усадьбе – тишина.
Я здесь одна.
Брожу в тени густой аллеи,
грущу, себя жалею.
А за листвой белеет
господский корпус в парка глубине.
И мне
так жаль, что не
могу почувствовать я радость дней
далёкой юности моей.
Я помню, перед домом, у дверей
лежал огромный пёс –
лохматый, добрый, ласковый. Он нёс
легко меня, как будто пони.
А на балконе –
там, над крыльцом
сидел с газетою отец. И часто я с отцом
здесь у крыльца в серсо́ играла,
и мама нас не одобряла,
хотя и не ругала.
А с мамой мы гуляли в парке –
шли от крыльца до дальней арки,
степенно, не спеша. И даже в самый жаркий
из дней всегда в закрытом платье
должна была гулять я
с ней вместе под зонтом,
мечтая как потом
я побегу за дом,
и дальше вниз, к реке:
там где-то вдалеке
меня друзья по играм ждали. Налегке,
со псом вперегонки
бежала я туда. Мы у реки
играли в догонялки, и венки
плели, и хоровод водили, пели…
Так дни летели!
А после няни звали к чаю.
О, как по вам скучаю,
те дни! Я больше не встречаю
такой же радости простой,
как в детстве. И пустой
стоит мой дом, обвитый зеленью густой.
И от того мне грустно очень…
Вот так, грустя, брожу до ночи,
предпочитая развлеченьям прочим
одну
уединенья тишину.
И потому так хорошо,
что звука нет моих шагов, и что ещё
нет шороха от платья,
что в голос не могу рыдать я,
и что нет слов ненужных, окриков вослед.
И что я умерла. И что меня уж нет
почти что двести лет.
Попутчица
Ты стояла одна у дороги,
И решил я тебя подвезти.
Но увидел вблизи твои ноги –
И мне не было дальше пути!
Мы так долго с тобой были вместе:
Посетили и Тулу, и Тверь –
Только о тебе как о невесте
Никогда я не думал, поверь.
Я по жизни бродяга-скиталец,
Но ты стала мне мозг выносить,
Мол, кольцо надевая на палец,
Я тебя буду больше любить.
Мой ответ был решителен, жёсток –
Я решил разом всё навсегда,
И я снова нашёл перекресток,
Где тебя повстречал я тогда.
Вспоминать теперь долго я буду,
Как молила остаться меня…
Я уехал, но не позабуду
эти самых счастливых три дня.
Псовая охота
Человек бредёт по снегу
Через поле, напрямки.
А за ним бегут по следу
Приручённые волки́.
Его гонят вдоль болота
На наезженный большак.
Это – псовая охота.
Здесь она ведётся так.
Человек идёт неделю.
Он не ест уже давно,
Снег жуёт и спит под елью,
Но он счастлив всё равно.
Человек живёт свободой.
Он судьбу решает сам.
Он наедине с природой,
Благодарен небесам.
Жизнь прошедшая – во мраке:
Не исправить, не вернуть…
Позади его – собаки.
Впереди – последний путь.
Он уже одышку слышит
Утомлённых гонкой псов.
Он ещё свободой дышит –
Дар оставшихся часов.
Псы всё ближе, силы тают.
Он идёт, и снег идёт.
Хлопья в воздухе летают.
Скоро всё произойдёт.
Скоро будет он изорван,
И окрасит кровью снег,
Но умрёт не под надзором.
Он – свободный человек!
Игра… света
Солнцем, спрятанным в горсти,
Всех на свете угости.
Солнцем, спрятанным в горсти,
Всех на свете угости.
Потянись рукою к небу
И с ладошки отпусти.
Вслед и радугу пускай!
И по радуге, пускай,
Капельки дождя грибного
Утекают вниз за край.
Пусть по небу облака
Поведёт твоя рука.
Их об радугу взбивает
Пеной синяя река.
А плывут они пока,
Помаши на них, слегка,
Чтоб менялись непрерывно
Эти белые бока.
А когда погаснет свет,
То другой рукою вслед
Ты разлей созвездий лужи
И бескрайний млечный след.
Месяц ухватив за край,
Ты со звёздами играй,
И, большим ковшом махая,
Огоньки их раздувай.
Погляди в свою ладонь!
В ней и холод, и огонь!
В ней творение и гибель!
В ней есть всё – не бойся, тронь!
~ * ~
Солнце в Москву садится –
там, за Останкинской башней.
Прячутся улиц лица
в серой вечерней каше.
Автомобили, в пробках
стоя, гудками стонут.
Каменные коробки
в сумраке тихо тонут.
День провожая старый,
солнца окурок тлеет.
Скоро зажгутся фары –
станет чуть-чуть светлее.
Рядом по тротуарам
мечутся тенью люди,
время теряя даром –
солнца сейчас не будет.
Вот уже свет из окон
сумрак кусками режет.
Смотрит на город око
из-за домов всё реже.
Маслом нагретым тает
на сковородке неба,
и по нему стекает
красным закатом в небыль.
Завтра оно родится,
день позабыв вчерашний.
Солнце в Москву садится –
там, за Останкинской башней.
Жара
В городе жара!
Страшная пора.
Жёлтая дыра
Пожирает воздух.
Город утомлён.
Город обречён.
Серым языком
Слизывает воду.
