— Тебя никогда не задевало, что мужики, вроде меня, сидят, в то время как ты вынуждена стоять на всем протяжении приема? — он пару раз моргнула. Вопрос явно поставил ее в тупик.

— Но, это предписывает этикет, — она нахмурилась. — Я, кажется, догадываюсь, вы имеете в виду, не думаю ли я, что это положение вещей несправедливо? — я кивнул, нахмурившись. Мария упорно продолжала мне «выкать», а это существенно снижало мои оценки ее эмоционального состояния. — Нет, я не нахожу данное положение несправедливым, — она покачала головой. — К тому же, я привыкла. Я же с двенадцати лет стояла за троном отца.

— Я скоро уезжаю, — поворот в разговоре на сто восемьдесят градусов снова заставил ее несколько опешить.

— Как уезжаете? Надолго? — она слегка прикусила нижнюю губу, а я слегка улыбнулся. Ей это известие явно не понравилось.

— На заводы Демидовых, что на Урале. А надолго ли? Я рассчитываю на годовую поездку. Но, это дорога, поэтому могу и задержаться.

— Год? Тебя не будет целый год? — на бледных скулах Марии появился легкий румянец. — Но что я буду делать здесь без тебя целый год? — я молчал, а она подхватила юбки и побежала к выходу из зала. Вот и поговорили, твою мать.

***

— Данилов, слезай оттуда, — попытался еще раз докричаться до все еще сидевшего на березе Румянцев.

— А это я голос месье Грибоваля слышал? — неожиданно ответил Данилов.

— И что это известие как-то тебе поможет спуститься?

— Вряд ли, просто я бы хотел ему сказать, — Данилов перешел на французский язык, которым, оказывается, владел вполне сносно, — что ему надо попробовать форму каморы на пушках изменить, тогда баллистика точно улучшится. Я ведь читал и труды Робинса, да и труды месье Грибоваля, знаю, о чем говорю.

— Что? Что говорит этот молодой человек? — на дороге у Грибоваля встал Гюнтер и принялся его теснить от несчастной березы.

— Ничего, он просто напуган и несет чушь. Вам послышалось, что Данилов сказал что-то действительно познавательное. Возвращайтесь в свои покои, месье Грибоваль, мы здесь и без вашей помощи сумеем управиться, — Гюнтер мягко, но настойчиво схватил посланника за локоть и поволок прочь. А Румянцев тем временем практически зарычал.

— Если ты, Данилов, еще раз пасть разинешь, чтобы что-то рассказать ему про пушки, то можешь лучше на этой березе сдохнуть. А теперь слезай немедля, пойдем в мою комнату и там ты очень подробно расскажешь о том, что пытался сейчас донести до французика. А если не слезешь, то я не сапогом тебя сброшу, а пулей! — И Петька очень демонстративно вытащил пистолет из-за пояса и направил его на Данилова.

Не став дожидаться, чем закончится снятие этого неудачника, который, похоже, когда что-то ляпнул про пушки очень интересное, раз это что-то заставило самых ближайших моих людей засуетиться, чтобы уволочь его из сада и не дать встретиться в Грибовалем.

— Я должен нормально поговорить с Марией. Мы должны объясниться, и решить, что же действительно с моей поездкой делать, — пробормотал я, оправдывая своим жалким бормотанием то, что собирался сейчас сделать. А ведь я собирался вот прямо сейчас пойти к ней в комнату. Вот и проверили предел моей выдержки, а ведь Елизавета меня предупреждала. Отмахнувшись от посторонних мыслей, я поплотнее запахнул халат и направился к невесте, напрочь игнорируя тот факт, что вообще-то ночь на дворе, она девица, и мы еще не женаты.

По дороге мне никто не встретился. Ах, да, все, кто не спал сейчас в саду пытаются выяснить, что же их разбудило. Даже гвардеец, который должен был охранять вход в крыло, отданное Машке, пытался у окна рассмотреть хоть что-нибудь, и не заметил, как я проскользнул в дверь, оставленного им поста. Я не стал его тревожить, пускай еще посмотрит, но сделал себе зарубку в памяти, настучать на охранничка его непосредственному командиру, а то как-то нехорошо получается. Его поставили охранять фактически самое ценное, а он ворон считает.

Мария не спала. Она сидела возле зеркала и расчесывала белокурые волосы. длинная белая сорочка, весьма целомудренная в свете горящей свечи становилась полупрозрачной. Я навалился спиной на дверь и сглотнул. Отложив щетку, она смотрела на меня в зеркале, а по шальному взгляду и легкому румянцу, который заливал личико, было видно, что она знает, зачем я к ней пришел. Вот только парадокс заключался в том, что, она-то знает, а я, похоже, нет.

«Выгони меня, пожалуйста, — обратился я к ней мысленно. — Швырни в меня щеткой, залепи пощечину, сделай хоть что-то, мать твою! Потому что я уже почти сорокалетний мужик, настолько закоренелый холостяк, что даже не могу себе представить, что это значит постоянно засыпать с одной и той же женщиной, просыпаться с ней, и знать, что и завтра это будет она же. И мне страшно. Гораздо страшнее, чем тебе в твои неполные шестнадцать. Мне страшно так, что я даже не понимаю, зачем сюда приперся»

Но она не услышала мой молчаливый призыв. Она просто продолжала смотреть на меня в зеркале и молчала. Когда наше молчание стало уже совершенно неприличным, я протянул руку к двери, чтобы открыть ее и уйти, но тут Мария встала и повернулась ко мне лицом.

— У меня никого никогда не было, — медленно проговорила она. — Я даже узнала, что такое поцелуй только тогда в ледяной крепости. Ты же меня научишь? — я кивнул, плохо понимая, о чем она вообще говорит. Чему я должен ее научить?

Сам не понял, как мы оказались в постели. Я постоянно пытался понять, чему я должен ее научить, но вскоре бросил эти попытки разобраться. Единственное, что меня беспокоило, я никак не мог определить, какого цвета у нее глаза. Каждый раз, когда я ловил их затуманенный взгляд, то видел в них только свое отражения, а вот цвет не мог разобрать. Лишь позже, уже лежа рядом с ней, подперев голову рукой и разглядывая юное тело, я с некоторой досадой понял, что первый раз у нее получился не так чтобы очень. Все произошло торопливо, хотя я должен был, помня, что Маша девственница, подготовить ее, шептать на ушко милые глупости, долго подводить к самому главному... Я же про все забыл, даже про то, какого цвета у нее глаза. Идиот.

— Я не сделал тебе больно? — спросил я это довольно равнодушно.

— Нет, то есть, немного, но потом все быстро прошло. А вообще, это было не так. Совсем не так, как я себе представляла, — она задумчиво разглядывала меня. — А что это такое взрывалось на улице?

— Надо же, а я-то уже подумал, что тебе не интересно, раз ты осталась в своей комнате, а не выскочила вслед за всеми в парк, — я улыбнулся, почувствовав, что страх, который почти парализовал меня в тот момент, когда я вошел в эту комнату, начал отступать. А еще я почувствовал, что вполне могу привыкнуть к тому, что всегда будет одна единственная женщина, вот эта, которая сейчас, лежа рядом совершенно обнаженная, спокойно говорит на обычные не постельные темы.

— Раз ко мне никто не ворвался, не схватил за руку и не потащил из дворца, значит, ничего страшного там не происходит, — она лукаво улыбнулась. — Но мне все равно интересно, что же на самом деле произошло.

— Петарда взорвалась, — просто ответил я, обхватил ее за талию и перевернулся так, что она оказалась на мне сверху.

— Что ты делаешь? — она смотрела немного удивленно, но протеста в глазах я не увидел, хотя опять не понял какого они цвета.

— Хочу показать, что то, чем мы занимались все-таки не «не так», но и местами даже довольно хорошо, к тому же... Ты сама просила меня всему научить, — повернув голову я задул наконец-то мешающую мне свечу, и только когда комната погрузилась в темноту втянул свою невесту в эту древнюю как мир игру, наконец-то поняв, чему она просила ее научить.

— Как ты смотришь на то, чтобы вместо обручения прошло полноценное венчание? — я поднял взгляд на Елизавету, которая вошла в кабинет, где я пытался упорядочить структуру будущего городка, опираясь на планы, переданные мне Ломоносовым, который, похоже, помогал Эйлеру их составлять. — Я подала очередное прошение в Синод, и они на этот раз ответили согласием.