В Латинской Америке актуальная задача – дать женщинам возможность самостоятельно выбраться из нищеты. Мы сразу поняли, что идею микрозаймов или микрокредитов в России не осуществить, в том числе из-за законодательных ограничений, и переняли от этого сообщества только формат групповых встреч. Сначала просто копировали существующую модель, но не понимали, почему и как это работает. Оценили ее, только когда начали получать обратную связь от участниц.
Фонд в нашей с Игорем жизни появился в кризисный период: я ушла в материнство, Игорь занимался бизнесом, и в какой-то момент мы обнаружили себя по разные стороны пропасти. Но благодаря фонду в нашей семье появилась миссия. Не лозунг: «У нас есть Миссия!», но внутреннее ощущение. И когда мы думали о том, как ответственно распорядиться накопленным состоянием, то решили сделать фонд своим наследником. И таким образом сняли с себя груз ответственности и решили вопрос преемственности, оставив наследие.
Мы ментально отделили себя от фонда и не ставим знак равенства между собой и этим капиталом. Любой проект фонда мы готовы закрыть, если видим, что он неэффективен. Но в том, что проект «PRO Женщин» нужен, мы с Игорем были уверены всегда. Это инструмент, который помогает женщинам реализоваться, стать самодостаточными, сильными. Ведь у женщин огромный потенциал, и наше сообщество помогает его раскрыть. Эффект виден уже сейчас – но наши планы, конечно, гораздо масштабнее. На сегодняшний день сообщество развивается не только в России, но и по всему миру.
В управлении фондом есть свои сложности. У нас с Игорем иногда расходятся мнения, и тогда нужно время, чтобы договориться. Я склонна к сомнениям, к тревогам. Игорь с удовольствием сразу же пробует что-то новое. Я оцениваю ситуацию с точки зрения рисков, а он – с точки зрения возможностей. Чтобы принять решение, я стараюсь собрать всю возможную информацию. В этом смысле мы с Игорем хорошо друг друга дополняем. Мне непросто, будучи руководителем, отдавать распоряжения, потому что я все время сомневаюсь, но обмен мнениями помогает сделать выбор. Я сторонник совещательных решений: когда мы прорабатываем инициативы вместе с коллегами, воплощать их потом гораздо проще.
Процесс формирования команды в «Рыбаков Фонде» занял долгое время. Сначала была большая текучка кадров – ведь филантропической деятельностью мы с Игорем начинали заниматься с нуля и всему учились на практике. Нам важно, чтобы людям резонировала филантропия на уровне ценностей, чтобы хотелось посвящать этому свое время, свою жизнь. Потому что в работе фонда есть специфика: здесь, в отличие от бизнеса, нет показателей результативности – оборота, выручки, прибыли. Для человека в бизнесе, помимо заработка, основной смысл работы должен быть в достижении результата, который можно увидеть, описать или посчитать, – а если этот результат нематериальный, то смысл своей работы нужно конструировать в голове и верить в него. Без веры ничего не получится. Вера дает силы заниматься своим делом и дальше – искренне, не для галочки или отчета.
В Советском Союзе не существовало понятия благотворительности как деятельности, направленной на исправление ошибок, потому что считалось, что нет никаких ошибок, нет болезней, бедности – коммунистическая партия уже обо всем позаботилась. Тем не менее общественная деятельность приветствовалась. Помню, как в детстве я обожала демонстрации за ощущение единения, помню субботники, когда мы собирали макулатуру, металлолом. То же чувство единения я испытываю на собраниях сообщества – только оно наполнено совсем не идеологией «долга», а общим желанием сделать так, чтобы нам нравилось, что с нами происходит. И мы чувствуем, что можем повлиять на качество и содержание нашей жизни. Через пару лет после начала работы фонда мы уточнили миссию, и теперь она звучит так: поддержать и защитить интересы семей всего мира на пути к качественному образованию, успеху, процветанию и благополучию.
Точка старта
Нас, рожденных в СССР, во многом воспитывало государство – наши родители не занимались формулированием и формированием жизненной позиции, всем была выдана единая идеология. Родители доверяли своих детей государству, и откровенных разговоров о жизни, кроме штампов «обещал – сделал», не было. Все женщины работали и были уравнены в правах с мужчинами, во всяком случае на уровне деклараций.
Женщины должны были трудиться, хотели они того или нет. Я думаю, моя мама работала только потому, что была обязана, оставаясь по натуре домохозяйкой, женой, матерью. Хотя, как дочь металлурга и жена металлурга, она прекрасно разбиралась во всех вопросах своей профессиональной деятельности и после института активно работала до рождения двойняшек – меня и Ани. У меня в памяти не отложилось, что мама самореализуется в профессии. И от нее я никак не могла эту установку – самореализовываться – получить. Но зато она исходила от папы, который из металлургии ушел в образование и двадцать лет возглавлял Нижнетагильский филиал Уральского политехнического института. Папина установка на самореализацию как будто была во мне скрыта много лет. И не так давно она сработала, когда мы запустили образовательные программы в «Рыбаков Фонде».
Как мне кажется, в ранней юности я не была готова к жизни. В восемнадцать лет уехала из родительского дома, и все законы мироздания пришлось постигать на собственных ошибках, решения находить интуитивно. Мне очень важно быть на связи с миром. И чтобы его не бояться (потому что жить в страхе – это ад), хочется влиять на то, что происходит вокруг. Мир несовершенен. Когда я уехала от родителей, мир меня пугал. Я не понимала, как с ним взаимодействовать, у меня было ощущение, что мир – это хаос, что вокруг угроза, агрессия, я не могла разобраться, как все устроено, – и это вызывало у меня большой страх. Выбрав, как и моя сестра, Уральский политехнический институт, я вскоре ушла из него и через год подала документы в Санкт-Петербургский университет технологии и дизайна.
Мы с Игорем познакомились рано, нам было по девятнадцать лет. Мы были студентами и учились в разных городах – я в Санкт-Петербурге, он в Долгопрудном, в МФТИ. Мы продолжали общение на два города, пока я доучивалась. А потом переехала к нему в Москву, и через некоторое время мы поженились. Игорь на тот момент уже состоялся как предприниматель, и поэтому у меня не было необходимости работать ради заработка.
Я не понимала, как важна самореализация, думала: если есть – хорошо, нет – ничего страшного. Еще два года я училась дизайну, получала второе высшее, но при этом в себе очень сомневалась, мне не хватало уверенности, энергии, чтобы что-то сделать, запустить, создать самостоятельно. Для меня предпринимательство – это способ взаимодействия с миром, и мне было важно, чтобы мой будущий бизнес приносил конкретную пользу людям. Мы с подругой открыли швейную мастерскую, где проектировали и шили костюмы для рекламных кампаний, но в 1998 году из-за обвала курса рубля нам не заплатил крупный заказчик, и бизнес прогорел.
Для меня это был болезненный опыт – деньги на первоначальные вложения я одалживала у Игоря и, конечно, не смогла их ему вернуть. После этого я устроилась на работу в рекламное агентство. Робко думала о том, как же мне реализоваться как дизайнеру, работала для того, чтобы приобрести опыт, но больших амбиций не демонстрировала. И после рождения первой дочери целиком и с удовольствием посвятила себя семье и материнству.
Когда женщина не впускает в свою жизнь ничего нового – ни людей, ни новых видов деятельности, – она будто капсулируется в маленьком мирке, в котором ей может быть комфортно. Зачастую мир за пределами этой капсулы ее дико пугает. И чем дольше женщина остается в своей капсуле, тем сложнее ей выходить в этот мир. У нее появляется ощущение, что внешний мир катится к какой-то катастрофе. А на самом деле мир остается таким, каким был всегда. Не хороший, не плохой, не добрый, не страшный – просто мир как он есть.
