– Так в том и суть: я не думаю, что противоположно. Просто разные точки зрения на одно и то же.

Молчание. Мистер Фиш, кажется, признал собственное поражение и теперь решил сформулировать свое заботливое предостережение более прямо:

– Ты ведь понимаешь, что мало кто смотрит на мир так же…

Я не смог решить, как ответить на это заявление и чем оно было – наблюдением, одобрением, критикой?

– Ну и ладно. Я все равно придумал простой способ распознать своих, когда их встречу. Он называется «Камелотское тестирование».

Мистер Фиш поднял брови в немом «продолжай, пожалуйста».

– Итак, представьте, что можете стать кем угодно в Камелоте. Кого вы выберете? Артура? Ланселота?

– Полагаю, большинство людей выбирает Артура?

– Возможно. Но правильный ответ – Мерлин.

Мистер Фиш медленно улыбнулся.

– Хорошо, кажется, я понял. Просто хотел окончательно убедиться. И, кстати, – он опустил взгляд на часы, – не должен ли ты сейчас быть на соревнованиях колледжей?

– Вот черт!

– Спокойно, спокойно. Беги давай.

Подхватив портфель, я с энтузиазмом устремился навстречу тому, что и по сей день, почти полвека спустя, остается самым травмирующим эпизодом в моей жизни.

Раз в год между всеми шестью колледжами проводили турнир по фехтованию. Он должен был вот-вот начаться, а я – в нем участвовать. К сожалению, несмотря на это, на мне все еще была форма.

Бегом примчавшись в уже практически пустую раздевалку фехтовального зала, я стащил со стеллажа сумку с амуницией и начал переодеваться.

– Искусно опаздываем, я смотрю, – с приветственной улыбкой заметил Энтони, как всегда, немного желчно.

– Если я хочу вывести Николсона из игры, все средства хороши!

Энтони коренастый, на год меня старше, учится в другом колледже, родители венгры (мама была в Освенциме), равнодушен к науке, собирается стать юристом, не слишком увлечен фехтованием, встречается сразу с двумя девушками. Мой лучший друг. Каким-то чудом мы сошлись. К тому же Энтони – великолепный пародист.

– Скотт! – так он изображал, довольно гротескно, декана нашего колледжа, которого мы оба презирали. – Опять опоздал! Позор, позор, позор колледжа, школы, всего мира!

Мы оба сложились пополам от смеха. Я уже застегивал последние пуговицы на белом костюме для фехтования.

– Все в порядке?

Энтони окинул меня быстрым взглядом.

– Дивное видение в белом, – заключил он. – Удачи!

– Николсона мне не побить, но хотя бы постараюсь не выставить себя идиотом…

Схватив маску и рапиру, я выбежал в зал.

Спустя почти два часа я оказался в финале, напротив меня – Николсон: на год старше, лучший фехтовальщик школы. Рапирой он владеет увереннее меня, но фехтмейстеры разводили нас в предыдущих спаррингах – только поэтому я и забрался так высоко в таблице.

Как выяснилось, я в тот день был на коне, а вот Николсон оказался не в лучшей форме. У обоих было касание шеи, так что первый, кто уколет противника, сразу же выигрывал. Я ждал в конце дорожки, тяжело дыша и сняв маску, чтобы успеть передохнуть между подходами. Еще я пытался думать. Николсон распознавал все трюки в моем арсенале. Он был быстрее, умнее и опытнее. Я не сомневался, что он достанет меня первым.

Глубоко вздохнув, я попытался успокоиться. Думай! Если разобраться, фехтование – это как игра в шахматы, только на большой скорости. Для победы нужно только убрать с пути клинок соперника на время, достаточное для удара. Парирование – выпад. И способов парировать всего два: либо отбить оружие противника в сторону, либо закрутить и увести подальше. Одна проблема: противник, конечно, тоже это знает и всячески препятствует всему, что ты делаешь. Николсон двигался очень быстро. Как же его перехитрить?

И вдруг я осознал паттерн, по которому мой соперник двигается в бою. Когда мы начинали тур, атаки Николсона казались случайными. Но позже, под моим напором, он начал реагировать инстинктивно и, кажется, раз за разом выбирал любимые защитные ходы. Время вышло. Пора надеть маски.

– En garde! Allez![3]

Я тут же бросился в атаку, в безумную серию выпадов и контрударов, в которую вложил всю свою энергию, прекрасно зная, что смогу держать этот бешеный ритм максимум полминуты. Все или ничего.

Сделав агрессивный выпад, я вынудил Николсона на защитный ход. Есть! Он дважды парировал полукругом. Рассчитав, что будет и третий раз, я заранее уклонился от его рапиры, отбил ее в сторону и сделал выпад.

Он отскочил назад – ровно на столько, чтобы кончик рапиры его не коснулся. Но у меня были длинные ноги, а выпад оказался настолько быстрым, что инерция увлекла меня вперед. Качнувшись на правой ноге, я отвоевал еще несколько сантиметров.

– Touché![4]

Кажется, фехтмейстер разделял мой восторг. Мы с Николсоном одновременно сорвали маски и пожали друг другу руки. Он с улыбкой поздравил меня, а я едва осознавал, что все зрители сейчас с радостными воплями несутся прямо к нам.

– Отличный бой, Скотт! Ты стал достойным преемником, – великодушно отметил Николсон.

Я чувствовал воодушевление и гордость. Когда я добрался до четвертьфинала Чемпионата по фехтованию среди частных школ, мне говорили, что я могу занять место Николсона, пока тот сосредоточится на подготовке к экзаменам по специальности (они начинались через месяц). Но только он сам мог неофициально передать мне эстафету.

Декан нашего факультета – крупный, седовласый, устрашающий – протолкнулся сквозь толпу, чтобы, как я думал, поздравить подопечного с победой. Однако вместо этого он, отводя взгляд, дал фехтмейстерам знак отойти в сторону. Они сгрудились поодаль в углу, пока остальные зрители собрались вокруг нас с Николсоном. Я даже не заметил, как декан подошел снова.

– Скотт! Со мной!

Я прошел с ним через зал в раздевалку.

– Оставь здесь, – он взмахом руки указал на рапиру и маску, которые я сунул подмышку, а потом быстрым шагом вышел вон, даже не проверив, следую ли я за ним.

Так, в тишине, мы и шагали дальше, пока возле теннисных кортов он не ответил, наконец, на мой незаданный вопрос:

– Ты идешь со мной к директору.

Это был эвфемизм. Учителя всех степеней, в особенности деканы, ценили свою самостоятельность. У них было достаточно полномочий для применения телесных наказаний, и некоторые, в основном учителя старой школы, до сих пор применяли как орудия тапочки с твердой подошвой или старые кроссовки. Но в мое время только директор школы имел право наказывать тростью. Для большинства моих сверстников его работа состояла только в этом – помимо необходимости каждое утро приходить на школьный сбор, конечно.

Я даже не споткнулся, но почувствовал прилив тошноты и удивленно приоткрыл рот.

– Простите, сэр, могу я узнать почему?

– Дисциплинарный проступок, – рявкнул декан.

Результаты анализов пришли через две недели и оказались в рамках нормы. В этом были свои плюсы: врачи проверили мою кровь практически на все заболевания, которые можно было диагностировать таким образом, и ни одного не обнаружили. Минусы, впрочем, тоже были: направления закончились, а со мной все еще было что-то не так. И это «что-то» уже перешло в гораздо более утомительную стадию, чем просто плохо сгибающиеся пальцы ног. Теперь восхождение по ступенькам на пирамиду майя могло оказаться опасным.

Спустя шесть месяцев после первых симптомов частичный паралич моей правой ноги добрался уже до колена. И превратился в двусторонний: все в точности повторялось теперь и с левой ногой. Однажды, когда мы с Франсисом исследовали какой-то норвежский фьорд, я вдруг осознал, что заметно хромаю.

Но у команды изучавших меня в Англии врачей все еще не было ни малейшего представления о том, откуда взялась эта хромота (хотя, повторюсь, был прекрасный список того, откуда она точно не взялась). Невозможность поставить диагноз подтолкнула их к другому временному решению, казавшемуся на тот момент удачным: они дали букету моих симптомов достаточно впечатляющее название. Теперь я официально страдал от спастического парапареза, то есть онемения мускулов в ноге, провоцирующего частичный паралич.