Тем временем Рафалович балагурил, вернувшись к незатейливому расспросу молодежи о делах в столице, и при каждом удобном случае травя байки про свою флотскую жизнь. Не забывал он и собственные анекдоты, прямо или косвенно касающиеся пятой графы в его паспорте. На сорок третьем году жизни он наконец-то нашел свою истинную аудиторию, а не каких-то пришибленных комсомольцев, которым по долгу деятельности приходилось рассказывать о переменах и перспективах нового экономического курса.
По виду Космоса и Пчёлы, их возрасту и возможностям он предполагал и был уверен, что их занятия далеки от присказок Ёлки про кооператоров и коммерсантов, но все мы на чем-то поднимались… И поэтому Рафалович, держа хорошую мину, и покручивая в ладони выкуренную пачку драгоценного «Беломорканала», чувствовал себя в своей тарелке. Эти, по крайней мере, знали, когда нужно смеяться — реакция хорошая, что похвально…
— А вот, про свадьбу, кстати, Космос, обрати внимание! — Ёлка и Лиза не без удивления переглядываются, видя, как Холмогоров меняется в лице, приготовившись услышать совет о том, как не опьянеть раньше, чем после десятого тоста. — В еврейской семье, когда дочь замуж выдают, знаешь, как происходит все? Знаешь, астронавт ты наш?
— Таки если бы Лизка из ваших была, то я бы там, стопудово не откупился, — не ведающий чьих-то национальных традиций Космос только поводит плечами, одновременно выхватывая из блюдца Лизы обломок печенья, — а пришлось бы по-абрековски — воровать, сразу.
— Лёня! Ну что ты, а? Опять мозги пудрит, и ладно бы только мне, он за парня взялся! — Чернова толкает грузную фигуру бывшего офицера в бок, пытаясь остановить этот фонтан еврейской мудрости. — Не напугай мальчика своими бреднями про дядю Моню и тётю Сару, ему оно не надо.
— Ну, короче, шмон такой, слушайте, пока Елена Владимировна моя вас не покусала! Как говорят у нас в Одессе. Ты просишь руки нашей Софочки, а смогешь ли, Мойша, семью содержать? Да? Точно надумал, нас же ведь шесть человек! Вот и ты, Космос! Надумал? А то у нас — та же ситуация… Шесть морд, и все жрать хотят!
— Дядя Лёня, поверьте, он к нам привык, — со стороны невесты на свадьбе шесть человек: считая Лизу, виновницу торжества и счастливую будущую жену, — почти восемь лет мучений со мной, и четырнадцать Витей! Они с первого класса вместе…
— Шесть человек меня теперь точно не остановят, — Кос с теплотой в синем взгляде смотрит на просветленное лицо Лизы, и не без гордости замечает, бросая камень в огород Пчёлкина. — Вот у этого жука кишка тонка оказалась, а пыхтел и разводил в стороны, брательник.
— И бедная Лиза чуть не сошла с ума, — с тоской в мягком голосе вспомнила Лиза, пытаясь в очередной раз донести до брата, что он был не прав. — Но откуда мне знать, может, Витя просто хотел пожалеть Космоса, и это мужская солидарность, ведь знает же меня, терпел, особенно когда голодный ходил…
— Я вспомню все упреки, когда ваши дети придут за положенной долей в наследстве. И расскажу им всё про их непутевого папашку. И мамке, кстати, тоже достанется, — Пчёла совершенно флегматично отвечает другу, пытаясь не вестись на его подколы. Открыв перед Рафаловичем пачку любимого «Самца», Витя предложил сменить систему координат, потому что долго в домашней обстановке высиживать не мог. — Ёлка Владимировна будет не против, если мы втроем совершим променад на проспект Калинина? Верну всех целыми и невредимыми!
— Про завещание тебе думать рановато. Иди, гуляй! Но не приноси мне сюрпризов, мне пока одной свадьбы хватит, вторую не выдержу… — Чернова и рада остаться наедине с племянницей, наверняка зная, что Лизе нужно многое ей сказать. — Но ровно в двенадцать добрая хвойная Ёлка превращается в злобную колючку. Как фея-крестная, только в руке скалка…
— Пока машину подгоню, — Космос, коротко поцеловав Павлову в порозовевшую теплую щеку, звякнул ключами от «Линкольна», найденными в кармане черных брюк. — Не скучай, алмазная…
— Надеюсь, что не успею! — проговорила Елизавета, когда Космос, нацепив на себя зимнее пальто, прошагал к выходу из квартиры.
— Всё-таки сплавили, вот бабы, — Раф, привыкший поддерживать градус юмора среди окружающих, подмигнул Вите, соглашаясь на перекур от квартирных стен, — ладно, по коням, братцы! Кому и что, а нам, молодым и красивым, водку пить…
— Дай пять, дядя Рафа! — оживленный Пчёлкин в очередной раз пожимает ладонь старшего товарища; они всегда понимали друг друга с полуслова, — а Лизкам мелким сидеть дома, возле тётушки и вязать братцу носочки…
— Я тебе рубашку сошью, смирительную, если не успокоишься, — Лиза подталкивает брата поторопиться, а Елена, напоследок помахав Рафу кулаком, безапелляционно заявила:
— Они идеально подходят друг другу, не зря привезла сюда этого вождя и учителя. Ну, чего глаза как у той любопытной обезьяны из мультика? Теперь на допросе я?
— Да простит меня Космос, — посмотрев в сторону коридора, и убедившись, что они остались вдвоем, Лиза кинулась с места, вспоминая, какими вопросами решилась завалить свою ленинградскую гостью, — у меня кое-что для тебя есть, и, наверное, ты меня по головке не погладишь.
— Надеюсь, это не справка об отчислении?
— Не дождешься, родная!
— Какая неделя?
— Шутка не по адресу!
— Конечно, надо было спросить Космоса, когда он там постарался.
— Ёлочка, не выдумывай!
— Ладно, выкладывай, и помни, что через час я превращусь в тыкву, если не повезешь меня гулять!
— Слишком много у тебя по расписанию превращений.
— Как вы меня терпите? Мегеру…
— Погоди, я что достану… — заветную тетрадь отца, от которой Космос так нетерпеливо желал избавиться, Лиза спрятала от него на полке с банками от крупы. Туда бы космонавтика на выезде точно бы не потянула свои лапы. Потому что кулинарный навык Космоса ограничивался минимальным набором: поджарить яичницу, порезать докторскую колбасу с белым хлебом и заварить чаю. Ну и разогреть то, что специально оставлено для него на плите. — Вот, целехонькая… Ты, может, никогда не видела её, но мы случайно перебирали. У меня рука не поднимается порвать или сжечь.
— Почему же? — Чернова прекрасно знает, что это за тетрадь. На чем она заканчивалась, какой датой, кто её законный владелец. Лиза и Космос не единственные лица, к которым в руки попал почти сакральный предмет, исписанный крупным размашистым почерком. — Читали? Скажи мне…
— Читали, и Кос сказал мне, что прошлое должно остаться там, где ему самое место… Но я же догадываюсь о чем писал папа, я же тоже слышала те разговоры родителей, делая вид, что я уроки делаю. Мама тогда перед Ленинградом кричала на него, говорила, что надо скорее уехать… Потому что то дело… все равно бы кончилось отменой приговора, и папа бы ничего не смог сделать! А его раздражало, что после смерти деда к нему стали относится, как в мальчику для битья…
— Эта сволочь настигла бы Лешку в любом городе, — Ёлка, беря с подоконника нетронутый блок сигарет Космоса, вскрыла его ножичком, добираясь до заветных красно-белых. Спасающих, когда нервы пытались задушить в чиновнице всякий здравый смысл. — Жуткое дело… Уверена, что хочешь узнать об этом, милая?
— А когда ещё узнаю? — Лиза хлопнула по столу ребром ладони, невольно раздражаясь. — Прошло восемь лет! Ты мне и слова не рассказала, кто виноват? Ни имен не знаю, ничего, и только эта тетрадь, из которой кто-то половину повыдирал…
— А я знала, что рано или поздно прочитаешь всё, и обезопасила себя от дальнейших последствий.
— Умно! Только вот я лучше других помню, что папа дотошно вел дневник, и не мог пропустить дат.
— Записи прерываются за пару десятков дней до аварии на трассе, ты мне это хочешь сказать?
— Хочу! И знаю, что только ты ответишь мне на волнующие вопросы. Пчёлкины никогда не заговаривали со мной о родителях, и я понимаю, что они делали это ради заботы обо мне, но…
— Ты думаешь, что Валентина хоть что-то знала? Что Таня действительно рассказала ей про то, что было с вами, когда вы в январе восемьдесят третьего переехали в Ленинград?
