Я выбрала в толпе двух, как мне показалось, наиболее дружелюбных женщин и назначила их орудиями моего спасения – или, точнее говоря, моего осуждения и приговора. Извинившись и сказав, что мне одиноко, я попросила позволения присоединиться к их беседе. Они любезно согласились, поэтому я уселась прямо в шляпе и перчатках (которые мне никто не предложил снять) и стала слушать довольно утомительный разговор, в котором я не принимала участия, лишь с неизменно грустным видом отвечая на их замечания «да», «нет» или «не знаю». Несколько раз я сказала им, что все постоялицы кажутся мне сумасшедшими, но они не спешили принять к сведению мое оригинальное наблюдение. Одна из них сказала, что ее зовут миссис Кинг и что она южанка. Затем она сказала, что у меня южный выговор, и прямо спросила, действительно ли я с Юга. Я ответила: «Да». Другая женщина заговорила о бостонских пароходах и спросила меня, знаю ли я, когда они отходят.
На мгновение я забыла о своей мнимой душевной болезни и сообщила ей точное время отправления пароходов. Потом она спросила меня, кем я собираюсь работать и работала ли прежде вообще. Я заметила, как это печально, что стольким людям в мире приходится работать. Она ответила, что ей в жизни не повезло и пришлось приехать в Нью-Йорк, где она некоторое время правила гранки медицинского словаря, но пошатнувшееся здоровье не позволяет ей больше справляться с этой задачей, и теперь она возвращается в Бостон. Когда служанка предложила нам отойти ко сну, я сказала, что мне страшно, и снова выразила уверенность в том, что все женщины в приюте – сумасшедшие. Служанка настояла, чтобы я отправилась в постель. Я спросила, нельзя ли мне посидеть на лестнице, но она решительно ответила: «Нет, все в доме подумают, что вы сумасшедшая». Наконец я позволила отвести меня в комнату.
Здесь я должна представить вам новое действующее лицо в моем повествовании. Это та самая женщина, которая прежде работала корректором, а теперь возвращалась в Бостон. Звали ее миссис Кейн, и ее храбрость не уступала ее доброте. Она пришла ко мне в комнату, села и долго разговаривала со мной, ласково распуская мне волосы. Она пыталась уговорить меня раздеться и лечь в постель, но я упорно отказывалась это делать. Несколько обитательниц приюта столпились вокруг нас. Они по-разному выражали свою озабоченность.
– Бедная помешанная! – говорили они.
– Ну, она точно не в себе!
– Я боюсь оставаться под одной крышей с этой умалишенной.
– Она зарежет нас всех в постелях.
Одна женщина хотела послать за полицией, чтобы меня немедленно забрали. Все они были в неподдельном ужасе.
Никто не хотел нести за меня ответственность, а женщина, делившая со мной комнату, объявила, что не станет ночевать с «этой умалишенной» за все деньги Вандербильтов[2]. И тогда миссис Кейн сказала, что останется со мной. Я сказала, что была бы этому рада. Поэтому ее оставили со мной. Она не стала раздеваться, но легла на кровать, зорко следя за моими движениями. Она попыталась убедить меня лечь, но я боялась последовать ее совету: я знала, что стоит мне прилечь, я засну мирно и крепко, как младенец. На жаргоне бы сказали, что я неизбежно должна была «спалиться». Поэтому я упрямо села на край кровати, бессмысленно уставившись в пустоту. Моя бедная соседка пребывала в состоянии самом безотрадном. Каждые несколько минут она приподнималась, чтобы поглядеть на меня. Она сказала, что мои глаза ужасно сверкают, а затем стала расспрашивать, где я жила прежде, давно ли в Нью-Йорке, чем я занимаюсь и так далее. На все ее расспросы я отвечала только одно: я все забыла, и с тех пор, как у меня заболела голова, я не могу ничего вспомнить.
Бедняжка! Как жестоко я ее мучила и какое доброе было у нее сердце! Как я мучила их всех – одна из них видела меня в кошмарном сне! На второй час я сама испугалась женского крика из соседней комнаты. Я начала воображать, что в самом деле нахожусь в лечебнице для умалишенных.
Миссис Кейн проснулась и стала испуганно озираться и прислушиваться. Затем она отправилась в соседнюю комнату, и я услышала, как она расспрашивает другую женщину. Вернувшись, она сказала мне, что той женщине приснился кошмар. Ей снилась я. По ее словам, ей привиделось, что я бросаюсь на нее с ножом и хочу зарезать. Пытаясь спастись от меня, она, к счастью, смогла закричать, тем самым пробудившись от кошмара. Затем миссис Кейн вернулась в постель, немало встревоженная, но очень сонная.
Я и сама очень устала, но ради работы должна была собраться с силами и преисполнилась решимости бодрствовать всю ночь, продолжая играть свою роль, чтобы утром пожинать заслуженный успех. Пробило полночь. До рассвета мне оставалось продержаться еще шесть часов. Время текло томительно медленно. Минуты казались часами. В доме и на улице не раздавалось ни звука.
Боясь, что сон овладеет мной, я начала перебирать в памяти всю свою жизнь. Как странна она мне показалась! Любое событие, пусть оно кажется весьма значительным, – всего лишь очередное звено в цепи, приковывающей нас к судьбе, которую нам не дано изменить. Я начала с самого начала и снова пережила историю своей жизни. Воспоминание о старых друзьях вызвало приятное волнение; прежние враги, былые сердечные горести и радости воскресли в моей памяти. Перевернутые страницы моей жизни распахнулись вновь, прошлое стало настоящим.
Покончив с этим, я храбро обратилась мыслями к будущему, сперва гадая, что принесет мне завтрашний день, а затем строя планы по воплощению моего замысла. Я размышляла, сумею ли я перебраться через реку, чтобы исполнить свое причудливое намерение – стать заключенной в палатах, населенных моими умалишенными сестрами. А когда я там окажусь – что мне доведется пережить? А после? Как я выберусь на волю? Вздор! Я сказала себе, что меня вызволят.
Это была важнейшая ночь всей моей жизни. На несколько часов я лицом к лицу столкнулась с собственным «я»!
Я поглядела в окно и с радостью увидела первые отблески утренней зари. Светало, брезжил серый день, но по-прежнему было удивительно тихо. Моя соседка спала. Мне нужно было скоротать еще час или два. К счастью, я нашла приложение своей умственной деятельности. Как известно, Роберт Брюс[3] в изгнании поверил в свое будущее и приятно (насколько дозволяли обстоятельства) провел время, наблюдая, как паук плетет паутину. Паразит, заинтересовавший меня, был не так благороден, и, однако, я полагаю, что сделала несколько ценных естественнонаучных открытий. Я уже чуть было не прикорнула против своей воли, когда дремоту отогнал неожиданный испуг: мне показалось, что я слышу, как что-то ползет по стеганому покрывалу и падает с почти неразличимым глухим стуком.
Я имела возможность обстоятельно изучить этих любопытных существ. Они, очевидно, явились к завтраку и были немало разочарованы, не обнаружив главного блюда. Они семенили вверх-вниз по подушке, сбивались в кучки, будто вели между собой занимательную беседу, и все их поведение выдавало замешательство от отсутствия лакомого завтрака. После продолжительного совещания они наконец исчезли, отправившись на поиски другой жертвы, и мне оставалось только коротать бесконечно тянувшееся время за наблюдением над тараканами, чьи размеры и прыть меня весьма удивили.
Моя соседка давно уже спала крепким сном, но теперь она проснулась и выказала удивление, увидев, что я по-прежнему бодрствую и, по видимости, преисполнена энергии. Она, как и прежде, отнеслась ко мне с сочувствием. Подошла ко мне, взяла меня за руки, попыталась утешить, как могла, и спросила, не хочу ли я вернуться домой. Она оставалась со мной наверху до тех пор, пока почти все остальные не покинули приют, а затем отвела в подвал за кофе с булочкой. Молча проглотив завтрак, я вернулась к себе в комнату, где уселась с безучастным видом. Миссис Кейн тревожилась все сильнее.
– Что же делать? – восклицала она снова и снова. – Где ваши друзья?
