Все это было странно, и хотя у Эллы кружилась голова, а ноги дрожали, хотя она чувствовала, что какая-то ее часть умерла, что никогда больше она не сможет назвать отца папой, – она все же взбежала по лестнице и заперлась в комнате, будто все еще была хорошей девочкой, которая всегда поступает правильно.

С того вечера она выучила правила: не ходить вниз, если папа пьет. И Бруклин она тоже не дает. Иногда Элла сидит вот так на лестнице, чтобы не пустить вниз сестру, если вдруг ей захочется перекусить чего-нибудь перед сном, и еще, чтобы убедиться, что мама в порядке. Элла знает, что остановить отца ей не под силу, и все же наблюдение за ним дарит ей мнимое чувство безопасности. Если бы случилось что-то действительно плохое, то она позвонила бы 9-1-1, и полиция бы сразу приехала. Но по большей части отец пьет и болтает, а мама слушает и иногда отвечает, и в конце концов он, покачиваясь, поднимается наверх и отправляется спать. К этому моменту Элла уже прячется у себя в комнате, заперев дверь. Тем не менее она узнаёт его шаги и каждый раз радуется, что ее комната, как и комната Бруклин, находится в дальнем углу лестничной площадки, а не прямо рядом с комнатой родителей.

Однако на этот раз всё куда хуже, чем обычно, и Элла все равно вынуждена смотреть. Она будто видит автомобильную аварию в замедленной съемке и дожидается момента, когда можно будет подбежать и оказать помощь. Элла совершенно цепенеет, глядя, как лицо матери меняет цвета с темно-лилового до болезненно-белого, как обезжиренное молоко. Если она позовет на помощь, будет только хуже, но если не позовет, когда… если…

Она набирает на телефоне 9 и 1, и палец замирает над единицей.

Он отпускает маму и идет в свою «пещеру», а Элла не двигается с места. Какое-то мгновение мать стоит застывшей статуей, потом сгибается пополам и трясется – и наконец медленно возвращается к жизни, будто оттаивая от заморозки. Горбит плечи, сжимает руки в кулаки, приглаживает волосы, заправляя светлые пряди за уши. Тихо бормоча что-то под нос, мама быстро заканчивает уборку на кухне. Как только посудомоечная машина запускается и по кухне растекается запах лимонов, мать открывает ноутбук и ее взгляд стекленеет. Она называет это «работой», но Элла умеет проверять историю браузера, так что она в курсе, что мама просто смотрит на продажи «Дрим Виталити», залезает на какой-то форум «Утраченные связи» на древнем сайте под названием «Крейгслист», публикует отстойные мемы и фотографии их замечательной жизни в соцсетях – и это вообще не походит на работу. Элла спросила ее как-то раз, что это за «Утраченные связи», предположив, что мама изменяет отцу. Оказалось, она просто ищет свою лучшую подругу со школы, которая давным-давно исчезла из маминой жизни.

Элла не стала бы ее винить, если б оказалось, что у мамы есть другой мужчина. Наоборот, это ее почти обрадовало бы, ведь роман на стороне означает скорый развод. А значит, больше не будет таких вечеров, как сегодня.

Впрочем, теперь уже ничего не случится. Они в безопасности. Папа до поздней ночи будет заниматься своими делами у себя в «пещере». Элла сдерживает зевок и торопится в свою комнату.

Проснувшись, она смотрит на экран телефона: там все еще открыт быстрый набор.

9

1

Элла думает, что когда-нибудь ей все же придется набрать и последнюю цифру, но сегодня она стирает их, будто прошлой ночи не было.

Мама в кухне, стоит у окна, но едва ли она смотрит на бассейн. Она уже приготовила завтрак и собрала коробочки с ланчами. В маленьком мусорном ведре, где они собирают мусор на вторичную переработку, нет пивных бутылок. Элла думает: а спала ли мама вообще? Она такая красивая, и куда моложе многих мам, но действительно выглядит уставшей. Элла видела на Ютубе пару роликов о макияже и могла бы помочь, но не хочет ранить чувства мамы – особенно после того бреда, который папа наговорил ей про ботокс, и про спа, и про то, что мама должна выглядеть как жена дяди Брайана Марисса, которая боготворит Кардашьян.

– Доброе утро, Элли, – говорит мама с извиняющейся улыбкой.

– Доброе утро, мамзи, – отвечает Элла, радуясь, что они сохранили этот маленький ритуал, который появился, еще когда Элле было меньше лет, чем Бруклин сейчас. – Доброе утро, Бруки.

Когда она садится за стол, мама ставит перед ней стопку блинчиков с сиропом и кружку с растопленным маслом – все как любит Элла. Она почти испытывает вину, что мама, которая вынуждена столько терпеть, находит в себе силы делать что-то приятное. Элла не знает, как выразить это словами, поэтому просто говорит «спасибо».

– Мамочка, ты грустная, – говорит Бруклин (невнятно, потому что во рту у нее кусок блинчика). Элла радуется, что это сказала сестра – ведь от пятилетней девочки это не звучит оскорблением.

– Мне снились плохие сны, – признается мама и улыбается Грустной Маминой Улыбкой.

– И мне! – кричит Бруклин, будто это что-то хорошее.

– И мне, – бормочет Элла. Потому что это правда.

Мама притягивает Бруклин к себе и обнимает (наверное, это очень липко), а потом приглаживает маленькие, еще детские волосики на лбу. Элла только смотрит, ее лицо застывает в некрасивой гримасе. Ей невыносимо, что мама больше не обнимает ее так, – и в то же время Элла сознает, что обязательно отшатнулась бы от подобной попытки вторгнуться в ее личное пространство.

– Всем время от времени снятся плохие сны. – Голос у мамы мягкий, нежный и чуточку глухой. – Просто постарайся думать сегодня о чем-нибудь радостном.

– А можно мы сегодня купим замороженный йогурт, когда будем ехать домой?

Мама вздыхает, предвещая отрицательный ответ.

– Вряд ли, милая. Весь этот сахар для тебя вреден, к тому же ты совсем не берешь себе йогурт, а просто наливаешь в стакан сладкий топпинг.

– А мне нравится йогурт, – не удержавшись, говорит Элла. Конечно, ей вовсе не нужно мамино согласие: она может приехать в магазин в любое время, когда захочется, и купить замороженный йогурт на деньги, которые получила, подрабатывая няней.

Мама встряхивается и выворачивается из цепких объятий Бруклин.

– Может, завтра. А сейчас уже пора в школу.

Они спешат на выход, и мама, хмурясь, смотрит на солнце, а потом нащупывает в сумочке большие солнцезащитные очки. Элла застывает у дверцы своей машины – старой, но респектабельной «Хонды-Цивик». Она в курсе, что ей очень повезло, что у нее есть машина, и что маму, должно быть, тошнило от необходимости возить Эллу в школу (по пятнадцать миль туда и обратно) каждый день в течение полутора лет, пока Элле не исполнилось шестнадцать. И все же сейчас ее бесит, что Бруклин поедет в школу с мамой и они проведут это время вместе, пока Элла будет рулить в гордом одиночестве.

– Ты уверена, что все в порядке? – спрашивает она, придерживая дверцу рукой. Мама улыбается ей, но улыбка выходит фальшивой.

– Конечно, милая. А что не так?

И хотя Элла прекрасно знает, что не так и почему мама не должна, просто не может быть в порядке, – слова застревают в горле. Она просто кивает и садится в машину.

В тот день за обедом происходит самая странная вещь в мире.

Просто драка двух мальчишек. И все же есть в этом что-то… неправильное.

Джордан Стек в самом деле тот еще кретин и все время ввязывается в драки, так что его участие не удивляет. Но Томас Кантон – тощий бестолковый пацан, он даже пару кругов на стадионе не может навернуть, чтобы не начать хрипеть. На уроках он почти всегда молчит, а если говорит, то будто бормочет шепотом. И вот на глазах у Эллы Томас встает, со скрипом отодвигая стул, – и все недоумевают, что же на него нашло, – и бросается на Джордана, как лев на газель или, точнее, как чихуа-хуа на ничего не подозревающего младенца. Это происходит так внезапно, так дико, с такой слепой яростью, что Джордан (который куда крупнее Томаса) падает на пол между столов. Томас наваливается на него сверху, седлает и снова и снова бьет головой о землю. Ребята мгновенно стягиваются к месту драки, они как акулы, почуявшие кровь. Парни орут: «Дерись! Сражайся! Бей в ответ!», а девчонки сначала требуют, а потом уже и умоляют драчунов остановиться. Но драка не прекращается.