– Почему ты не на работе? – спрашиваю я, сползая пониже, чтобы не привлекать внимания.

Маму зовут Маргарет Картер-Мэдисон – с таким именем ей следует быть как минимум президентом, но, хотя руководит она всего лишь маленькой начальной школой, всем постоянно что-то от нее нужно. С чем только не приходится иметь дело моей маме: родители, одержимые развитием своего шестилетки; миссис Смит, древняя руководительница пятого класса, которая убеждена, что динозавров никогда не существовало; регулярные эпидемии вшей – порой я просто не понимаю, как она умудряется сохранять спокойствие в любой ситуации. Говорит она тихо, поэтому в разговоре с ней приходится напрягать слух, а на театральных постановках малышей она не сидит в зрительном зале, изображая интерес, а аккомпанирует им на фортепиано. Она ужасно радуется каждому выступлению, хотя песни каждый год одни и те же.

Она не отвечает на мой вопрос, и я говорю:

– Я думала, если ты уедешь из школы до семи, произойдет какая-нибудь катастрофа.

– Но ведь это твой первый день нового учебного года, – говорит она, слегка пережимая с жизнерадостностью.

– И что?

– Я подумала, может, нам сходить в наш любимый японский ресторанчик? Ты прошла экватор старшей школы. Это надо отметить.

Мне становится не по себе. Я не понимаю, чего ради она так усердствует. Наш любимый японский ресторанчик? В последний раз мы были там в моем детстве. Мы туда захаживали, когда она еще не была директором школы и не работала сутки напролет, когда я еще могла заказать детское бэнто. Я не знаю, как себя вести, поэтому открываю бардачок и начинаю в нем копаться, просто чтобы занять руки. Коробок «Тик-така». Старые солнечные очки. Руководство по эксплуатации автомобиля.

Я закидываю «Тик-так» в рот и предлагаю ей. Она берет одну штучку. Я продолжаю поедать драже одно за другим, перемалывая его в мятную пыль. К тому времени, как мы подъезжаем к ресторану, коробок пустеет. Я убираю его обратно в бардачок и выхожу из машины.

Время – ни туда ни сюда: для обеда слишком поздно, для ужина слишком рано. Мы с мамой единственные посетители – хуже не придумаешь. Когда в ресторане больше никого нет, я начинаю думать, что, если бы не мы, официанты бы ели, болтали по телефону, включили бы музыку погромче, а мы своим присутствием лишаем их отдыха. Особенно я ненавижу, когда они караулят в углу, чтобы долить воды в опустевшие бокалы. От такого мне становится совсем грустно.

Мы изучаем меню, делаем заказ и разливаем чай из горячего металлического чайника в крошечные чашечки, и все это время мама готовится что-то сказать. Не знаю, как именно я это поняла, но ощущение витает в воздухе. Она смотрит на меня и улыбается.

– С кем ты сегодня обедала в школе?

Я беру крошечную чашечку и делаю глоток. Слишком горячо. Я отодвигаю ее в сторону и смотрю на мокрый круг, оставленный на бумажной подложке.

– Угадай.

Она молчит.

– Ну давай. Это же очевидно.

– Для меня не очевидно.

Я закатываю глаза.

– Очевидно, что я обедала одна.

Жизнерадостное настроение мамы улетучивается.

– Кейтлин.

Она произносит мое имя постоянно, но на этот раз – по-другому. На этот раз она звучит разочарованно, как будто у меня был выбор, как будто целая толпа выстроилась в очередь, чтобы поесть со мной, а я решила обедать в одиночестве.

– Что? – огрызаюсь я, но она молчит.

Через пару секунд официант приносит наш заказ. Я смотрю на свое громадное бэнто с горой темпуры, курицей в соусе терияки и роллами «Калифорния» и немного жалею, что нельзя, как раньше, заказать детское бэнто. Все то же самое, только порции поменьше. Я съедаю одну морковку в кляре и чувствую, что наелась.

– Марджи – это моя подруга с работы – знает хорошего психотерапевта. Ее дочка к ней ходит.

– А что не так с дочкой Марджи?

– Все так. Просто, как и у тебя, у нее сейчас трудный период.

– Ах, – протягиваю я саркастично, – трудный период.

Мама потягивает чай. Я кусаю ролл, и по подбородку течет соевый соус. Я промокаю его салфеткой – надеюсь, официант не стоит поблизости, глядя на нас.

– Не пойду я к психологу.

Мама грустно разглядывает свой рисовый боул. Интересно, о чем она думает.

До конца обеда мы почти не разговариваем, и мне немного жаль, что так вышло, но ведь она сама подняла эту тему. Не думает же она, что я буду рада любому ее предложению только потому, что она сводила меня в ресторан.

В пятницу вечером я сижу за столом с родителями и молча поглощаю ужин. Папа расспрашивает меня о первой неделе в школе тем же жизнерадостным тоном, которого уже много дней придерживается мама. Я отвечаю односложно, ожесточенно накалывая пасту на вилку. Скоро они начинают разговаривать между собой, и я выключаюсь из беседы. Когда я понимаю, что больше не выдержу, я встаю, скидываю недоеденную пасту в раковину и ставлю тарелку в посудомойку.

Я забираюсь на заднее сиденье своей машины и упираюсь коленями в распотрошенные чехлы. Я должна была получить права еще три месяца назад, но вместо того чтобы выполнять развороты в три приема, я смотрела, как гроб моей лучшей подруги опускается в землю. А теперь я не могу заставить себя позвонить в инспекцию и договориться о новой дате экзамена.

Машина настолько старая, что в ней установлен только кассетный проигрыватель. Кассета у меня одна. К счастью, это хорошая кассета. Брат Ингрид, Дэйви, как-то записал ее мне на день рождения. Это сборник с композициями незнакомых мне инди-групп. Песни незаметно перетекают одна в другую, но все они одинаково хороши. Я поворачиваю ключ зажигания, и из колонок рвется надрывный мужской голос. Пару минут спустя к машине выходит папа.

– Тебе что-нибудь задали на дом? Если сделаешь домашку сейчас, все выходные сможешь отдыхать.

– Нет, – лгу я.

Он поднимает повыше мой рюкзак, который держит в руке.

– Прихватил на всякий случай.

Немного помедлив, я достаю учебник математики и бумагу. Кассета переворачивается. Негромко играет гитара, женский голос начинает петь, мужской подхватывает. Красиво. Я пытаюсь решить задачу, но в машине нет калькулятора. Мне вдруг хочется, чтобы зазвонил телефон. Я представляю, как мама выходит с беспроводной трубкой и передает ее мне через окно машины. Я бы легла на сиденье. Слушала. Отвечала. Рассказала бы что-нибудь интересное. Но единственной, кто мне звонил, была Ингрид, поэтому я знаю, что это невозможно. Я выкручиваю музыку на максимум. Вся машина вибрирует, а колонки шипят и потрескивают, как будто у меня плохо ловит радио.

Я сбрасываю вещи с сиденья и вытягиваюсь в полный рост. Через люк в крыше видно темнеющее небо. Я представляю, что телефон лежит на сиденье рядом с моим ухом.

В чем была Вена в первый день? – спрашивает Ингрид.

Я не обратила внимания.

Ага, как же. Наверняка в чем-нибудь новом.

Она вела себя так, будто мы с ней незнакомы. Ее одежда интересовала меня в последнюю очередь.

Представь, как она чистит кошачий лоток.

Ты слышала, что я сказала? Всю неделю она вела себя так, будто ненавидит меня.

О боже, я придумала: представь, как она находит в холодильнике заплесневелые остатки еды.

Не хочу.

Как там без меня? Ты пряталась на большой перемене в библиотеке, вместе с ботанами?

Вообще-то я обедала с Алисией Макинтош. Она подарила мне топ с надписью «МИЛОСТЫНЯ» и сказала, что если я буду носить его каждый день, то она позволит мне ходить с ней и занимать ей очередь в столовой за диетической колой.

Ты скучала по мне?

Почему ты спрашиваешь?

Я хочу знать.

А то ты не знаешь.

Я хочу, чтобы ты это сказала. Мне будет приятно.

Иди в жопу.

Да ладно тебе. Скажи.

У окна машины возникает мама. Она машет рукой, привлекая мое внимание. Я не двигаюсь с места. Она показывает на часы – это значит, что уже поздно и она хочет, чтобы я вернулась в дом. Я продолжаю лежать. Закрываю глаза, мечтая, чтобы она отошла от машины. Я пока не готова.