Около трех утра я услышала, как папа ушел к себе в комнату. Поскольку сразу после этого никто не постучал в мою дверь, я стала гадать, увидел ли он записку, прочитал ли. Сон в ту ночь так и не пришел.

В половине девятого утра под дверью у меня раздался его голос.

Папа сказал:

– Малыш, спускайся, давай вместе выпьем кофе. Кстати, записку твою я нашел.

Его удаляющиеся шаги звучали почти так же громко, как стук моего сердца. Внизу, за столом, он начал так:

– Я позвоню твоей матери. Срок-то большой?

Я ответила:

– Еще недельки три будет.

Он улыбнулся:

– Наверняка твоя мама вернется сегодня же.

Слова «нервы» и «испуг» не слишком подходят для того, чтобы описать мое состояние.

Еще до темноты в дом вошла моя мамочка-красавица. Поцеловала меня, оглядела.

– Да какие тут три недельки…

– Восемь месяцев и неделя! – тут же доложила я.

Потом мама спросила:

– И что за парень?

Я ответила. Она спросила:

– Любишь его?

Я ответила:

– Нет.

– А он тебя любит?

Я ответила:

– Нет. Но он единственный, с кем у меня было, причем только один раз.

Мама приняла решение:

– Нет никакого смысла губить сразу три жизни; пусть у нас в семье будет замечательный малыш.

Она была медсестрой по образованию, и, когда у меня начались схватки, она меня побрила, присыпала тальком и отвезла в больницу. Врача на месте не оказалось. Мама представилась медсестрам, сказала, что она тоже медсестра и поможет с родоразрешением.

Она забралась вместе со мной на родильный стол, велела согнуть ноги. Зафиксировала мне колено плечом и принялась рассказывать скабрезные анекдоты. Когда делалось совсем больно, она выпаливала самую ударную строчку, я смеялась, а она говорила:

– Крепись.

Когда показалась головка, мамочка спрыгнула со стола и крикнула:

– Выходит! И волосики у него черные!

Я удивилась: а она чего ожидала?

Когда малыш родился, мама его подхватила. Вымыла вместе с другими медсестрами, завернула в одеяльце и принесла мне.

– Ну, малышка моя, вот и твой красавец малыш.

Папа сказал, что домой она вернулась такая измотанная, будто сама родила пятерню.

Она страшно гордилась своим внуком и мной тоже. Я никогда ни на миг не пожалела, что родила ребенка, который пришел в любящую семью с бесстрашной, обожающей его, изумительной бабушкой во главе. В итоге я и сама стала собой гордиться.

Звали его Марк. Был он высок ростом и хорошо сложен. Будь привлекательные черты внешности лошадьми, на Марка можно было бы усадить всю Королевскую канадскую полицию. Марк преклонялся перед чемпионом по боксу Джо Льюисом. Он уехал из родного Техаса и нашел работу в Детройте. Он собирался заработать денег, нанять тренера и стать профессиональным боксером.

Станок на автомобильном заводе отхватил ему три пальца, на мечте был поставлен крест. Когда мы познакомились, он рассказал мне эту историю и объяснил, почему его называют Марк Двупалый. Он не таил обиды по поводу своей разбитой мечты. Со мной разговаривал мягко и часто оплачивал няньку для моего сына, чтобы я зашла к нему в гости в его съемную комнатушку. Он был идеальным поклонником. Любовником с неспешными руками. С ним я чувствовала себя в полной безопасности.

Через несколько месяцев таких ласковых отношений он как-то вечером встретил меня с работы и пригласил съездить к заливу Хаф-Мун.

Машину он поставил на утесе – через стекло было видно, как свет луны дрожит на водной ряби.

Я вылезла из машины и, когда он сказал: «Подойди сюда», подошла не раздумывая.

Он сказал:

– Ты встречаешься с другим, а мне все время лгала.

Я расхохоталась. И все еще хохотала, когда он меня ударил. Я не успела даже вдохнуть, а он ударил меня обоими кулаками по лицу. Падая, я успела увидеть звезды.

Когда я очнулась, оказалось, что он почти полностью меня раздел и прислонил к скальному выступу. В руке у него была тяжелая доска, а сам он плакал.

– Я так к тебе хорошо относился, подлая, низкая тварь.

Я попыталась к нему подойти, но ноги не держали. Тогда он ударил меня доской по затылку. Я потеряла сознание. Каждый раз, очнувшись, я видела, что он по-прежнему плачет и бьет меня – и снова теряла сознание.

О том, что произошло в последующие часы, рассказываю с чужих слов.

Марк посадил меня на заднее сиденье и отвез в афроамериканский район Сан-Франциско. Поставил машину перед ресторанчиком Бетти Лу, подозвал каких-то зевак и показал меня им.

– Вот как поступают со лживыми паскудными шлюхами.

Они меня узнали, пошли в ресторан. Сказали мисс Бетти Лу, что дочка Вивиан сидит у Марка на заднем сиденье машины и уже неживая вроде.

Мисс Бетти Лу была близкой маминой подругой. Мисс Бетти Лу позвонила моей маме.

Никто не знал, где Марк живет и работает, не знали даже его фамилию.

Мама моя была владелицей бильярдных и игральных клубов, а у мисс Бетти Лу были связи в полиции – так что они рассчитывали, что найдут Марка быстро.

Мама моя дружила с главным профессиональным поручителем в Сан-Франциско. Ему и позвонила. Но в досье у Бойда Пучинелли не оказалось ни Марка, ни Марка Двупалого.

Однако он пообещал Вивиан, что поищет.

Очнувшись, я обнаружила, что лежу в постели и у меня все болит. Дышать, пытаться говорить было просто мукой. Марк сказал, это потому что у меня ребра сломаны. Губы я раскровянила, когда их закусывала.

Он заплакал, сказал, что любит меня. Принес опасную бритву, приставил себе к горлу.

– Не заслуживаю я того, чтобы жить. Лучше покончить с собой.

Я бы стала его отговаривать, но голоса не было. Тут он приставил бритву мне к горлу.

– Не могу тебя оставить в живых, чтобы тебя поимел еще какой негритос.

Говорить я не могла, дышать было больно.

Тут он вдруг передумал.

– Ты три дня ничего не ела. Нужно тебе сока дать. Ты какой любишь – апельсиновый или ананасный? Просто кивни.

Я не знала, что делать. Как заставить его ненадолго уйти?

– Схожу в угловой магазин, куплю тебе сока. Прости, что сделал тебе больно. Как вернусь – начну тебя лечить и вылечу, обещаю.

Я смотрела ему вслед.

Только когда он ушел, я поняла, что нахожусь в его комнате, где раньше часто бывала. Я знала, что квартирная хозяйка живет на том же этаже, и подумала: если ее дозваться, она поможет. Я вдохнула, сколько могла, и попыталась крикнуть – ни звука. При попытке сесть стало так больно, что повторять я не стала.

Я запомнила, куда он положил бритву. Если дотянуться, можно будет покончить с собой – хоть не дам ему порадоваться, что он меня убил.

Я начала молиться.

Я вплывала в молитву и выныривала обратно, вплывала и выплывала из беспамятства, а потом услышала в коридоре крики. Узнала мамин голос.

– Ломайте. Ломайте эту сукину дверь. Там моя девочка.

Дерево застонало, треснуло, дверь поддалась, в проеме показалась моя мама. Увидела меня и потеряла сознание. Единственный раз в жизни, как она мне потом призналась.

Вида моего лица, распухшего вдвое, и зубов, впившихся в губу, она не выдержала. И упала. Вслед за ней вошли три здоровенных бугая. Двое подняли ее, у них на руках она более или менее очухалась. Они поднесли ее к моей постели.

– Доченька, доченька, прости меня! – От каждого ее касания я невольно морщилась. – Вызывайте скорую. А я придушу этого гада. Прости меня.

Как и все матери, она чувствовала себя виноватой за все страшное, что случалось с ее детьми.

Я не могла говорить, не в силах была даже к ней прикоснуться, но никогда не любила ее так сильно как в тот миг в душной вонючей комнатенке.

Она погладила меня по лицу, по руке.

– Лапушка, чьи-то молитвы были услышаны. Никто не знал, как найти этого Марка, даже Бойд Пучинелли. Но Марк пошел в магазинчик за соком, а тут два пацаненка ограбили табачный лоток.