В восточной части Пятой авеню, между 50-й и 51-й улицами, возвышается величественный собор Святого Патрика, историческая ценность которого объясняется тем, что именно здесь вы с Эриком сидели на ступенях и ели замороженный йогурт.

Случись вам наткнуться на эту неоготическую-все-еще-действующую-Римско-католическую церковь, вы мысленно сразу же перенесетесь в те древние дни, то есть на несколько лет назад, когда вы наконец-то снова начали ладить, впервые, казалось, за целую вечность. Эта вылазка на Манхэттен напоминала о старых добрых временах, и ты улыбалась, не замечая, как сладкая липкая смесь банана и лесного ореха тает и стекает по твоей руке.

В какой-то момент Эрик посмотрел на тебя, широко улыбаясь, и со словами «У тебя тут…» потянулся к твоему лицу, а ты инстинктивно отпрянула от его руки. Ты ничего не хотела этим сказать – плечо дернулось само по себе, – но это мгновенье перечеркнуло весь день.

Вы с Эриком посмотрели друг на друга в тени того собора, и ты заметила, как вытянулось его лицо. Оно вытягивалось так часто, очень по-эриковски.

«Что мы делаем?» – спросил Эрик, а ты покачала головой и сказала: «Я не знаю».

После этого вы очень долго сидели на ступенях собора, не говоря ни слова. Затем вернулись в квартиру Эрика и занялись сексом. Но было уже слишком поздно. Что-то сломалось.

Нью-Йорк насквозь пропитан историей. Взять, например, Waverly Diner в Гринвич-Виллидж. Именно там вы с Китом проболтали всю ночь за блинчиками, улизнув с вечеринки, которую Эмили устраивала на свое двадцатишестилетие.

Вам с Китом хотелось обсудить всё на свете. Это было сразу после расставания с Эриком, а Кит был так на него не похож. Кит был полной противоположностью всему, что олицетворял Эрик.

Если бы ты тогда мыслила здраво, то наверняка догадалась бы, что в итоге напрасно причинишь Киту боль. Но в ту ночь все было идеально. Ты хотела Кита, и тебе казалось, что ты каким-то образом его заслужила. Тебе казалось, что вся твоя жизнь была последовательной подготовкой ко встрече с этим мужчиной.

Ты до сих пор иногда проходишь мимо Waverly Diner в Гринвич-Виллидж, на авеню Америк, но редко бываешь там и тем более не заказываешь блинчики.

Есть ли другой город, столь же испорченный своей историей, настолько же замаранный кровью прошлых сражений? Однажды, шатаясь по Restoration Hardware[6] на перекрестке Девятой и Тринадцатой авеню, убивая время перед прогулкой по Хай-Лайн с родителями Бориса, ты лениво взяла попавшуюся под руку лопатку – и она внезапно напомнила о ссоре, произошедшей два года назад на кухне у Кита.

Разговор начался довольно невинно, с того, что Кит спросил: «С чем ты хочешь омлет?» – и каким-то образом закончился через два часа, когда он выкрикнул: «Я не думаю, что ты на самом деле меня любишь; я думаю, ты просто до смерти боишься остаться одна», а ты, воинственно размахивая лопаткой, на одном дыхании выпалила: «Я и так одна; ты не представляешь себе, насколько я одна», будто утверждая победу в споре.

Лопатка, попавшая тебе в руку в Restoration Hardware, выглядела точно так же как та, ее форма казалась неожиданно знакомой, а вес в руке ощущался угрожающе мощным, и, когда ты объяснила Борису жутковатое значение этого артефакта, он поморщился и сказал: «Если мы хотим вместе двигаться вперед, тебе рано или поздно придется перестать оглядываться назад».

Ты уже встречалась с Шоном, когда Борис позвонил среди ночи, пьяный, и спросил, не хочешь ли ты на Статен-Айленд. Ты никогда не была на Статен-Айленде, и он никогда не был там, и поскольку Борис должен был вот-вот переехать в Филадельфию, казалось, это было идеальное время для посещения Статен-Айленда.

Борис звал тебя переехать в Филадельфию вместе с ним, но это было слишком далеко, слишком быстро, слишком похоже на Бориса и попросту слишком. Вместо этого ты выбрала Нью-Йорк. Ты рассталась с Борисом, сняла квартиру в Бушвике и начала встречаться с Шоном, симпатичным барменом из Union Pool. Ты не думала, что когда-нибудь увидишь Бориса вновь, но в свою последнюю ночь в Нью-Йорке он, пьяный, позвонил тебе на ночь глядя, чтобы позвать в приключение.

Правда заключается в том, что на Статен-Айленде смотреть особо нечего, тем более после полуночи. Плыть туда на пароме ужасно романтично, но как только путь окончен… ну, есть лифт на последний этаж терминала, и, если станет скучно, можно проехаться на нем обратно вниз.

В здании парома стоит аквариум, а на нем табличка, информирующая обо всех трудностях, сопряженных с установкой аквариума в здании терминала Статен-Айленда. Это очень большой аквариум и тяжелый настолько, что пол пришлось укреплять металлическими балками. «Этот аквариум – серьезное дело; в его установку было вложено немало сил, – сообщает табличка, если память тебе не изменяет (ты с тех пор ни разу там не была). – Мы поставили его для вас, гости Статен-Айленда, так что было бы здорово, если бы вы это ценили!»

Ты помнишь, как стояла рядом с Борисом и читала табличку. Можно было подумать, что в последнюю совместную ночь захочется сказать друг другу гораздо больше, но оказалось, что к тому моменту вы и так уже сказали все что могли. И вместо второго круга объяснений вы стояли рядом молча и читали табличку на основании аквариума.

«Добро пожаловать на Статен-Айленд, – скорее всего, говорилось там. – Надеемся, вам у нас понравится! Возможно, если бы все было по-другому, если бы один из вас не уезжал из города навсегда, вы могли бы как-нибудь прийти сюда снова. Возможно, это место могло бы стать особенным для вас, чем-то большим, чем точка на карте, где вы однажды побывали, просто потому что а почему бы и нет? Но, с другой стороны, наверное, не стоит слишком сильно об этом задумываться. Просто наслаждайтесь моментом. У вас впереди обратная поездка в Манхэттен, и если вы слишком загрузите себя всякими „если бы да кабы“, паром просто потонет».

Эта земля, Нью-Йорк, известный голландским поселенцам как Новый Амстердам и коренным алгонкинам[7] как Ланапехокинг, переполнена своим толком не погребенным прошлым. Туннели метро уже почти непригодны для движения, их завалило грудой похожих друг на друга воспоминаний. Если тебе случится пронестись по ветке L мимо станции «Лоример» в Уильямсберге, на платформе ты увидишь молодую женщину с растрепанными волосами и размазанным макияжем, ждущую поезда, – это ты в одну из тех шести недель, когда в три часа ночи возвращалась домой от Шона нетвердой походкой, держа в руке туфли на высоком каблуке, потому что не хотела быть девушкой, которая остается на ночь.

Город кишит триггерами, и чем дольше ты здесь живешь, тем больше наземных мин за собой оставляешь. GAP на Астор Плейс, туалет в Crocodile Lounge – шансы наткнуться на дымок от погасшего пламени прошлой любви рекордно высоки, и они продолжают возрастать с каждым важным мгновением, проведенным с еще одним важным для тебя человеком.

Но из всех мемориалов павшим героям и трагическим жертвам твоего капризного сердца – список их поспорит размерами и утомительностью с густонаселенным кварталом – существует лишь одно место, куда ты точно никогда не сможешь вернуться.

Ты знаешь, где оно, и изо всех сил стараешься избегать его, чтобы ничто не могло напомнить, что же там произошло. Это место – уже перебор. Оно проглотит тебя целиком, этот вакуум, эта яма, это непритязательное двухэтажное здание в Кэррол Гарденс, где расположена квартира с одной спальней, которую гораздо более юная ты и мужчина, теперь записанный в твоем телефоне как «НЕ ЗВОНИ ЕМУ», однажды по глупости назвали «домом».

Иногда ты представляешь, как НЕ ЗВОНИ ЕМУ тоже туда не идет. Ты воображаешь, как вы вдвоем не идете туда в одно и то же время и не встречаетесь на улице рядом с домом; как ты не пользуешься возможностью сказать ему о том, как он тебя ранил, как не объясняешь ему, что, хотя сейчас тебе уже все равно – абсолютно, абсолютно все равно, – ты просто хотела убедиться, что он не будет вести себя так же дерьмово со следующей девушкой, ради ее же блага.