– Послушай, – говорит она. – Я много думала. Отчасти сама, отчасти… в беседе с Верховным Жрецом Кенни Соргенфреем.

– В беседе? Какой беседе?

– В одной из многих бесед, Питер.

– Почему ты много беседуешь с Кенни Соргенфреем? Предполагается, что ты просто возлежишь с ним – не обязательно с ним беседовать.

– Иногда после возлежания мы беседуем.

– Это не обязательно. Это не входит в ритуал. С каких пор это надо делать?

– Некоторые парни, – говорит она с надрывом в голосе, – любят поговорить после, вместо того чтобы просто засыпать. Вообще-то это довольно мило.

– Окей, вы беседуете. И о чем же вы беседуете?

– Как ты знаешь, Кенни возлежит со многими невестами – типа, с большинством невест, – и он говорит, что обычно не встречает невест с таким количеством… сомнений.

Итак, есть еще одна вещь, которую я знаю об отношениях: когда тебе говорят «У меня есть сомнения», это даже хуже, чем когда тебе говорят «Послушай».

– У тебя есть сомнения?

– Да, у меня есть некоторые сомнения.

Внезапно у меня появляется ощущение, что я говорю с какой-то другой Дороти – с новой, непохожей на прежнюю, Дороти, с которой я не умею разговаривать. Я пытаюсь посмотреть ей в глаза, но она не смотрит на меня.

– Ты беседуешь, у тебя есть сомнения – что с тобой происходит?

– Последнее время ты так много времени проводишь в каменоломне. Мне кажется, я тебя совсем не вижу, и… Я думаю, что это не знаменует ничего хорошего для нашего брака.

– Это «не знаменует ничего хорошего»? Кто вообще говорит «знаменует хорошее»? Это Кенни Соргенфрей сказал?

– Ну, он это сформулировал, но я сама уже думала, что знаменование из этого всего и правда не слишком хорошее.

– Я из кожи вон лезу в каменоломне, чтобы сделать идеальную свадьбу для тебя.

– А мне так не кажется. Мне кажется, что ты работаешь допоздна, потому что не хочешь проводить время со мной.

– Ты думаешь, я не хочу проводить время с тобой?

– Я просто говорю, что мне так кажется!

– Так если я не хочу проводить с тобой время, почему я вообще на тебе женюсь?

– Я не знаю! – кричит она. – Какие у тебя на то причины?!

В голову немедленно приходит сотня Ужасных Мыслей, но у меня не получается призвать хотя бы одну Хорошую Мысль, даже если бы моя жизнь зависела от этого. Поэтому вместо этого я выкрикиваю самую не-Ужасную Мысль из всех Ужасных Мыслей, пришедших мне в голову, которая звучит как: «У меня на то нормальные причины!»

Я никогда раньше не слышал, чтобы кто-нибудь говорил что-то с таким презрением, с каким Дороти выплюнула мне в лицо:

– У тебя на то нормальные причины?

– Да, – говорю я. – Нормальные. Типа я люблю тебя и хочу провести с тобой всю оставшуюся жизнь. Ну вот все эти тупые клише, что, даже когда я злюсь на тебя, я люблю тебя и что лучший момент каждого дня – это просыпаться рядом с тобой. И меня убивает, что это все – нормальная, типичная фигня влюбленных, потому что я хочу верить, что наша любовь особенная – что она больше и интереснее всех остальных, – но жестокая правда в том, что моя любовь к тебе именно такая – последовательная, предсказуемая и скучная.

Я вижу, как Дороти немного смягчается, что хорошо, потому что я не знаю, что еще сказать.

– Ты поэтому хочешь козлов на нашей свадьбе?

– Что касается всех этих козлов… я пообещал твоему отцу, что они у нас будут. Мне пришлось попросить у него еще денег, потому что я купил Яйцо Обета от Феликса Вожновски, а я не мог его себе позволить.

Дороти подносит руку ко рту. Ее глаза расширяются.

– Ты купил Вожновски?

– Да, – говорю я. – Это глупо. Все это глупо, но… Я люблю тебя.

Дороти улыбается.

– Ну, в этом нет ничего глупого, – говорит она отстраненным тоном, который, как я знаю, она использует в те моменты, когда хочет выглядеть невозмутимой, но, поскольку ее голос дрожит, а глаза блестят от слез, это выглядит так искренне, как только может быть.

– Нет? – спрашиваю я, и она качает головой.

– Ты шутишь? – она говорит мягко и нежно. – Я, блин, в восторге.

Так, позвольте сказать, если раньше я считал Дороти красивой, то теперь, когда я стою у алтаря и вижу, как она входит в Хорошую Церковь в свадебной мантии – а за спиной у нее виднеются витражи, – тут уж хоть до ста лет доживи, а все равно ничего прелестнее не увидишь. И в этот момент я думаю: это самый лучший из всех возможных способов отпраздновать свадьбу, потому что это свадьба с Дороти.

Мой младший брат сам проводит жертвоприношение – мы останавливаемся на пятидесяти козлах, хорошее круглое число, – и все проходит без сучка и без задоринки, однако спустя полчаса, пока тетя Эстель читает стихотворение Гертруды Стайн, оказывается, что один из козлов не умер до конца, он сваливается с жертвенного алтаря и начинает волочиться по проходу туда-сюда, блея, визжа и разбрызгивая кровь повсюду. Младший брат вскакивает с места и пытается справиться с ним, но этот скользкий паршивец отлично смазан кровью и кишками остальных сорока девяти козлов. Кровь брызжет повсюду, а моя мать наклоняется ко мне и шепчет: «Именно поэтому надо было нанимать профессионального заклателя».

Естественно, один из парней в Визжащем Хоре не выдерживает. Он начинает Реветь, Рыдать и Размахивать Руками. А затем его сосед начинает Реветь, Рыдать и Размахивать Руками. Не успели оглянуться, как все двенадцать лезут через скамьи с закатившимися глазами – и все Ревут, Рыдают и Размахивают Руками.

Тем временем тетя Эстель все еще читает стихотворение Гертруды Стайн, она не знает, что делать, поэтому просто читает все громче и громче.

Моя мать наклоняется ко мне и шепчет: «Бога ради, поможешь ты уже своему младшему брату или нет?»

Я выбегаю в проход, и мой брат загоняет козла прямо ко мне в руки. Я поскальзываюсь на крови и падаю на задницу, но крепко держу извивающееся существо, чтобы оно не сбежало. Брат дрожит, и я слишком поздно понимаю, почему большинство пар ждут окончания свадьбы, прежде чем отдать церемониальный нож для заклания самому младшему кузену, чтобы тот выбросил его в ущелье. Это мне всегда казалось очень блеклым окончанием церемонии, поэтому мы отправили маленького Такера домой пораньше, но теперь я все понимаю. Нож нельзя было уносить слишком рано.

– Что теперь? – спрашивает брат.

– Я не знаю! – кричу я, стараясь получше обхватить бьющееся в конвульсиях животное. – Ты у нас главный эксперт по козлам!

Затем Дороти выкрикивает что-то, что я не могу расслышать поверх всего этого хаоса и голоса тети Эстель. Дороти кричит снова и показывает на евнуха в конце зала, и я ору брату: «Яйцо!»

Он бежит туда и пытается вырвать большую серебряную штуку из рук евнуха. Евнух поклялся Богу Вина защищать яйцо до конца церемонии любой ценой, поэтому он не отдает его без боя, однако брат бьет его кулаком по лицу, и тот отшатывается. Меня передергивает от мысли, как это все выглядит со стороны родственников Дороти – не говоря уже о Боге Вина, если Он действительно существует, – и я уверен, мама считает, что хорошо воспитывала детей и им никогда не опуститься до такого, но иногда отчаянные времена требуют двинуть евнуху по лицу и стащить у него гигантское серебряное яйцо, чтобы пристукнуть им козла.

К этому моменту Визжащий Хор занимает Рыданиями и Размахиванием Руками весь проход, поэтому у брата остается иного выхода, как обежать весь зал, чтобы вернуться к нам с козлом.

Я ложусь на спину и пытаюсь расположить извивающееся животное таким образом, чтобы брат смог быстро проломить череп. Он замахивается яйцом, но козел судорожно вглядывается ему в лицо, и внезапно брат тает.

– Давай! – кричу я, пока козел брыкается у меня в руках и пинает живот. – Чего ты ждешь?

– Я не могу, – говорит мой брат. – Я не могу этого сделать.

Он падает на колени и обнимает яйцо как младенца. Мне жаль его, но еще я не могу не думать обо всех тех деньгах, которые мои родители спустили на ветер, отправив его в университет учиться на факультете жертвоприношений.