Мы идем еще с полчаса, а потом Диадема не выдерживает и падает на землю.

— Привал! Пожалуйста, дайте передохнуть! — она откидывается на землю, устеленную еловыми иголками, и часто дышит, будто только что пробежала кросс. Мирта хватается руками за голову и завывает от злобы.

— Надо поговорить! — кричит она и подходит к Катону.

— Сейчас не самое лучшее… — он не успевает договорить, как она дергает его за руку, чтобы он наклонился, и начинает говорить что-то на ухо. У него задумчивое лицо, и он иногда кивает. А когда Мирта отстраняется, он произносит: «Ладно».

— Что, оставите меня здесь? — спрашивает Диадема.

— Если бы! — смеется Мирта и делает на очередном дереве небольшой надрез.

— Пит, у тебя в рюкзаке аптечка. Пойди и посмотри, что можно сделать с ее ногой, — он указывает мне на лежащую Диадему. — Линда и Марвел просмотрите все в округе, мы с Миртой разведем костер. Переночуем здесь, а на рассвете выдвигаемся.

Все обреченно кивают, не в силах оспорить его решение. Не решаюсь ему говорить, что последнее, чем мне хочется заняться в жизни, так это возиться с ногой Диадемы.

Она продолжает лежать на спине, поджав здоровую ногу.

— Дай мне воды, — говорит она, когда я начинаю копаться в рюкзаке в поисках аптечки. Достаю бутылку и даю ей, а потом нахожу небольшую коробочку с красным крестом. Содержимым этой коробки в таких условиях можно только добить человека, но уж никак не спасти. Три упаковки бинтов, йод, вонючая мазь, которая помогает при ушибах (если верить надписи на тюбике) и вата.

— Ну что, доктор? — Диадема улыбается мне и садится ближе.

— Не знаю, смогу ли помочь, но постараюсь. Сними обувь.

К моему удивлению, она кивает и послушно стаскивает с себя ботинок, сопровождая это действие стонами.

Дело хуже, чем я думал. Лодыжка у нее распухла и посинела, будто бы внутрь поместили маленький шарик. Стараюсь ощупать это место, но стоит мне дотронуться, как она взвизгивает и отдергивает ногу. Понятия не имею, что делать.

— Жить буду? — она смотрит на свою ногу и тоже находится в небольшом шоке.

— Думаю, за ночь пройдет, — вру я. Ничего не пройдет. Утром станет только хуже. Вспоминаю, как мой брат, когда я был еще совсем маленьким, вывихнул руку в локте. Он прибежал в нашу общую комнату и попросил меня, чтобы я ему помог, потому что боялся, что родители его отругают. Тогда я прокрался на кухню в аптечку и украл пару бинтов, но брат не мог сам перевязать руку и попросил меня. До сих пор помню, как ужасно торчала его кость. Весь локоть был синий, и внутри будто бы шарик надули. Утром его рука еще больше распухла, он не мог ею шевелить, и пришлось сказать родителям. В больнице сообщили, что у него вывих, и кость нужно вставить на место. Тогда я не понимал смысла этих слов, но уже очень скоро на всю больницу раздался душераздирающий вопль. Потом брат рассказал мне, что трое держали его за плечи, а четвертый дергал руку. И это, по его словам, было самое ужасное, что он испытывал в жизни.

Если ей тоже не вставить кость на место, она не сможет завтра даже наступить на ногу. Катон не станет оставаться здесь из-за нее и, возможно, решит оставить ее в лесу. Но есть и другой вариант: в том, что она не сможет идти, обвинят меня. Катон разозлится из-за того, что придется жертвовать кем-то из своей команды и убьет меня. А сейчас, когда мой план так идеально работает, глупо рисковать из-за соблазна оставить эту блондиночку в лесу. Поэтому я решаю сказать им о вывихе.

— Катон, — громко говорю я. — Ты должен это увидеть сам.

Он возвращается через минуту и садится около Диадемы. Немного поднимаю ее штанину, чтобы было видно щиколотку. Катон чертыхается.

— И что теперь делать? — спрашивает он.

— Нужно дернуть ее ногу так, чтобы кость встала на место. У моего брата было точно такое же только на руке.

— Ну так сделай это!

— У меня у одного не получится, — я развожу руками. — Это не очень приятно. Надо, чтобы все держали ее, очень крепко прижав к земле. Я буду держать ногу, а ты дернешь.

— Насколько это неприятно? — стонет Диадема.

— Довольно-таки неприятно, — решаю, что не стоит сообщать ей, что мой брат до сих пор считает тот день худшим в жизни. Она падает на землю, закрывает глаза ладошками, будто сейчас заплачет. — Ладно, давайте. Сделайте это быстро.

Катон подзывает всех и объясняет, что они должны делать. Мирта садится на нее сверху, придавливая коленями плечи, Линда придавливает к земле ее бедра и держит вторую ногу, а Марвел крепко сжимает ее руки над головой. Я обхватываю руками ее колено и бедро.

Катон изучает здоровую стопу Диадемы, сравнивает ее с ушибленной и сообщает нам, что понял, какую кость надо вставить на место.

— Пит, скажи честно, это очень больно? — почти плачет девушка.

— Эмм… — я не нахожу нужных слов, — лучше закуси во рту край куртки.

Она кивает мне и сует воротник в рот. Мы крепче сжимает ее.

— Давай, — говорю я Катону. Он еще раз смотрит на торчащую кость и обхватывает стопу руками.

— На счет три, — говорит он, будто бы ему самому сейчас будет больно, и начинает считать себе под нос. — Раз… Два… — я крепко прижимаю ее колено к своей груди. — Три… — наконец произносит он и дергает Диадему за ногу.

Сказать, что я еще в жизни не слышал такого ора, значит, ничего не сказать. Она выплевывает воротник своей куртки и заходится в рыданиях. Еще она пытается сбросить с себя нас всех, но я не отпускаю ногу, а все остальные по-прежнему прижимают ее к земле.

— Получилось? — спрашиваю я. Катон осматривает стопу со всех сторон и прощупывает кость.

— Вроде бы, получилось. Сам посмотри, — он перехватывает у меня ногу, и я начинаю разглядывать стопу.

«Шарик» сразу уменьшился в размерах, да и в целом нога стала выглядеть приличней. Я решаю, что больше она нас к себе не подпустит, поэтому прошу передать мне мазь и бинты. Стараюсь наложить ей на ногу тугую повязку, но она вырывается, и получается немного коряво. До утра сгодится.

Когда я отпускаю ее ногу на землю, все тоже начинают ослаблять свою хватку. Диадема, не переставая, плачет, и, как только освобождается от наших рук, подтягивает к себе покалеченную ногу и начинает поглаживать ее, будто убаюкивает ребенка.

— Когда ты сказал, что будет неприятно, — она бросает на меня злой взгляд. — То забыл упомянуть, что от такой боли можно сдохнуть.

— Если бы я упомянул, что от такой боли можно сдохнуть, не думаю, что ты бы охотно согласилась.

— Он прав, — говорит, к моему удивлению, Марвел, — зато тебе скоро станет лучше.

— Все, не ной! — Мирта закатывает глаза. — Ты на Голодные Игры попала, а не на конкурс красоты.

— Да, в этом ты права, — Диадема злобно улыбается, — если бы это был конкурс красоты, тебя бы тут не было.

— Не заставляй меня бить калеку, — усмехается Мирта, и прежде, чем Диадема успевает ей ответить, Катон расталкивает их. При этом Диадема падает на землю, а Мирта ударяется спиной о дерево.

— Вы обе уже меня достали! — орет он. — Сейчас мы команда! Подождите пару дней и сможете с чистой совестью попытаться перерезать друг другу глотки, а сейчас будьте добры не бесить меня!

Они опять обмениваются злобными взглядами. Мирта потирает плечо, которым стукнулась об дерево.

— Давайте поедим и будем спать, — предлагает Линда, и все соглашаются.

Засовываю в рюкзак свою бутылку с водой и аптечку, а краем глаза наблюдаю за Миртой. Она ждет, пока все разойдутся, и только тогда отходит от дерева, а проходя мимо Катона, толкает его в плечо.

— За что? — возмущается он.

— Ты сделал мне больно! — она говорит это, будто капризный ребенок.

Катон смотрит на нее с улыбкой. Его, вероятно, тоже забавляет ее интонация.

— А что мне оставалось делать? — он разводит руками. — Я же не виноват, что вы не понимаете с первого раза.

— Я ненавижу эту блондинку, — говорит она тихо, но с явной злостью.

— У тебя нет причин для ненависти, Мирта, — он кладет руку ей на плечо и поглаживает место ушиба. Она закрывает глаза от удовольствия. — И я уже говорил тебе, почему.