- Не то чтобы спасал… Так пустяки. Но с Китнисс лучше не спорить, - он усмехнулся и взглянул на меня. – И кстати… Хеймитч рассказал мне о твоей… о ней. Мне жаль, что все так получилось. Правда, жаль.

Я кивнул. Последнее, что мне хотелось бы обсуждать с ним, так это мои отношения с Энни.

- Было бы куда хуже, если бы она была здесь.

- Мне ли не знать, - печально улыбнулся он и взглянул на Китнисс, которая испуганно хмурилась сквозь сон.

- Кошмары? – спросил я.

- Да… каждую ночь. До того, как объявили о Квартальной Бойне, ей становилось лучше, а потом опять все началось сначала.

- Ужасно жить, когда кошмары и во сне и наяву, - вдохнул я.

- Так ты поэтому спать не хочешь? У тебя тоже? – я кивнул.

- А у тебя что, нет?

- Я свои кошмары рисую. Так что на мои выставки (если они когда-нибудь состоятся) лучше не приходить, - улыбнулся он.

- Повезло тебе. Уж лучше так, чем каждый вечер бояться закрывать глаза. Только я, к сожалению, рисую хуже соседских детей.

- Да ну, перестань. Бесполезный талант. По-крайней мере здесь, - он обвел руками вокруг себя.

- Не скажи. Можно нарисовать что-то, что будет греть тебя. Возможно, только ты будешь знать, что обозначает этот рисунок, но смотря на него, ты будешь понимать, что сдаваться нельзя.

- Да, можно, - усмехнулся он. – Только вот я холста с собой не прихватил.

Комок в моем горле немного ослаб и позволил мне искренне улыбнуться.

- Я об этом не подумал, - ответил я и увидел, как Пит вычерчивает на песке птицу. Сойку, как на броши Китнисс. – Хотя хорошему художнику и холст не нужен.

Он улыбнулся и открыл рот, чтобы что-то сказать, но потом передумал и замолчал.

- Да ладно, говори. Кто знает, сколько нам жить осталось? Так и помрем: я заинтригованный, а ты с чувством, что не все сказал, - он снова улыбнулся, но потом его лицо стало серьезным, и он повернулся ко мне.

- А что бы ты нарисовал, если бы умел? Ты ведь явно думал о чем-то, когда говорил мне о картине, которая вселяет надежду, - я не стал отвечать сразу, поэтому он снова заговорил. – Но если не хочешь, не отвечай. Это все равно твое личное.

Я помолчал еще немного, а потом все же ответил. Возможно, не будь мы сейчас на арене, на волоске от смерти, безумно запуганные, но выкроившие пару минут на то, чтобы поговорить, я бы не стал отвечать, но сейчас был именно тот самый редкий случай, когда сказать правду даже лучше. Пускай ее и услышат миллионы…

- Я бы нарисовал последний вечер перед Жатвой, - сказал я, и Пит удивленно поднял брови. - Это был волшебный вечер. Тихое море, крики чаек, смех детей где-то вдалеке, музыка, которая доносится с корабля, розовое закатное небо и… она.

Пит помолчал немного, вглядываясь в мое лицо, а потом отвел взгляд, грустно вздохнул и ответил:

- Я мог бы пообещать, что нарисую тебе такую картину, но мы вряд ли встретимся когда-нибудь, - он замолчал, а потом усмехнулся. – Я даже не уверен, что доживу до конца недели.

- Да уж… Это точно. Но если бы ты пообещал, у тебя был бы стимул победить.

Он улыбнулся и отрицательно помотал головой.

- Все дело в том, что она, - он указал пальцем на все еще спящую Китнисс. - Мой самый большой стимул проиграть, потому что жить без нее, это… Да что я тебе рассказываю? Ты и сам понимаешь.

- К сожалению, понимаю.

Молчание затянулось, и я решил предложить Питу лечь спать, чтобы отдохнуть перед завтрашнем днем, но он заговорил первый.

- Отец всегда говорил мне, что если происходит что-то плохое, то всегда нужно думать о хорошем, чтобы отогнать дурные мысли. Может быть, тебе это поможет? Представь себе картину того вечера. Пусть над нами сейчас и сияет голограммная черная картинка, представь себе, что это именно то самое розовое закатное небо. Тем более и море здесь есть. Попробуй. Все равно хуже не будет.

Я закрыл глаза и представил себе тот вечер, плавно перетекающий в ночь, а потом и в утро. Без лишних разговоров. Без ненужных людей. Только мы вдвоем. И все, что вокруг – пустяки.

“Ты же меня никогда не отпустишь?” – в глазах Энни неуверенность, будто она боится получить не тот ответ, который ожидала.

“Ты ведь и сама знаешь, что никогда.”

” Но почему?”

“Потому что я люблю тебя. А это сильнее и смерти и страха.”

” Да. Сильнее и смерти и страха,” - шепчет она ,скорее для самой себя.

Я открываю глаза и то, что вижу вокруг, снова нагоняет тоску, но потом я вспоминаю свои собственные слова и понимаю, что что бы ни случилось, я не буду один. Это успокаивает меня, и я улыбаюсь.

- Помогает? – шепчет Пит, о присутствии которого я уже забыл.

- Немного.

- Ну, тогда я рад, - он улыбается и протягивает мне руку, которую я сразу же с искренним удовольствием пожимаю. – Ты точно не хочешь, чтобы я тебя сменил?

- Нет, нет. Ты спи. Я разбужу вас утром.

- Ладно, - кивает Пит. – Спасибо, Финник.

- И тебе спасибо, - говорю я и наблюдаю за тем, как Пит осторожно ложиться рядом с Китнисс и кладет руку ей на талию. В тот же миг черты ее лица расслабляются и кошмар отступает.

Я отворачиваюсь и смотрю на море, хотя мысли мои сейчас находятся в тысячах километров отсюда. Я закрываю глаза и погружаюсь в воспоминания того вечера.

Уже ранним утром я понимаю, что Энни не станет сидеть, зажавшись в уголочке своей комнаты, а во все глаза и днем и ночью будет смотреть Игры.

Поэтому я поднимаю голову к ближайшему дереву, и с уверенностью в том, что там есть камера, шепчу: «Только держись, милая. Только держись».

Сама идея того, что Энни услышит мои слова, вселяют в меня бешеное желание продолжать бороться за жизнь, поэтому я поднимаюсь со своего места и начинаю этот день.

Возможно, мой последний день на этом свете.

========== Глава 6. Трезубец Бити ==========

- Я боюсь, что вы не сможете принимать морфлинг и дальше.

Доктор из Тринадцатого просматривает какие-то бумаги из папки, которую завели на меня, как только я сюда прибыл.

Мне не хочется говорить с ним, но приходится. Я едва приоткрываю рот и позволяю словам вылететь скорее по привычке, чем осознанно:

- Почему нет?

- Потому что вы здоровы. Ваши анализы в норме. Тест вы тоже прошли неплохо. Да, я не могу сказать, что с вами все в порядке, но… - я перебиваю его.

- Со мной не все в порядке.

Доктор устало кивает и переводит на меня свой сонный взгляд. Видимо, ему частенько приходится работать с такими психами как я. Особенно в последнее время.

- Мистер Одейр, я ведь и не говорю, что вам придется вернуться к обычной жизни. Нет, вам все еще придется находиться в больничном отсеке под моим наблюдением, но морфлинг вам больше не требуется.

Я молчу.

Морфлинг мне требуется.

Он мне необходим.

- Если хотите, я могу перевести вас в общую палату. Там вы сможете найти себе друзей. Написать заявление? – доктор снова переводит свое внимание на бумажки в папке и начинает что-то усердно писать.

Я пропускаю его вопрос мимо ушей.

- Почему мне тогда не разрешают лететь с Китнисс на планолете? Ведь я же здоров! А если не здоров, так дайте мне этого проклятого морфлинга!

- Мистер Одейр… - доктор начинает потирать переносицу, а потом снимает свои очки. – Сейчас вы находитесь на той ступени выздоровления, которую нельзя приравнять ни к болезни, ни к здравию. А насчет планолета… Я не имею к этому никакого отношения. Так что даже если бы я хотел, чтобы вы летели, меня бы никто не послушал.

- А вы бы хотели, чтобы я летел?

Доктор надевает свои очки, и его взгляд снова становится серьезным и сконцентрированным.

- Нет, - твердо отвечает он. – Я защищаю интересы своих больных, а вы все же относитесь к этой группе. Так что я бы настоятельно рекомендовал вам остаться, - он замокает, а через секунду добавляет. - Но мое мнение по этому вопросу никого не интересует.

- Так почему же вас тогда не волнуют мои интересы?! – мой голос срывается на крик, и мне приходится до боли сжать подлокотник стула, чтобы успокоится.