Богиня странно посмотрела на него.

И посылает князь Андрей к брату своему, князю Дмитрию, тайно письмо небольшое, в нём же написано так: «Знаешь, брат мой возлюбленный, что отец наш отверг нас от себя, но отец наш небесный, Господь Бог, сильней возлюбил нас и просветил святым крещением, дав нам закон свой, чтобы жить по нему, и отрешил нас от пустой суеты и от нечистой пищи; мы же теперь чем за то Богу воздадим? Так устремимся, брате, на подвиг благой для подвижников Христа, источника христианства, пойдём, брате, на помощь великому князю Дмитрию Московскому и всем православным христианам».

Сказание о Мамаевом побоище

Пятый день подряд не происходило вообще ничего. За окном резали глаз всё те же яркие дни конца июня. Хунбиш сидел один в квартире Жоржа. Целыми днями смотрел телевизор, лежал на диване, пробовал выстроить хоть какие-то версии относительно предметов богини. Снова изумлялся тому, что в одежде, коже, волосах не был набит пыльный песок. Что нет привычных летом скачков температуры – от испепеляющего жара дня к выматывающему холоду ночи.

Его тревожило, что о нём все забыли.

Когда ему было шесть лет, он выменял у Баги свистульку. На велосипедный звонок. Это была какая-то птица. С дырками в хвосте, на боку и в одном глазу. Она была коричневого цвета, но мама сказала, что это охра. На голове у неё было что-то вроде пышной причёски, с облезшей позолотой на неровностях. Наверное, птичку красили окунанием в краску, а позже на голову нанесли дополнительный цвет, который со временем почти весь сошёл.

Трогать её было очень приятно. Хунбиш крутил её в кармане, перебирая пальцами, доставал, особым движением оглаживал длинный хвост. Он скоро выучил все её изгибы, углубления, шероховатости. Свистеть она почти не свистела, а может, он просто не научился это делать. Из её бока вылетали только шуршание и шелест.

Потом, в первом классе, в самом начале учебного года, учительница забрала свистульку себе, и положила в ящик стола – чтобы он не отвлекался. Хунбиш пробрался к столу на перемене, открыл, но птички там уже не было. Лежали какие-то бумаги, несколько коробков спичек, рогатка, перочинный нож. Он спросил у учительницы, и она сначала рассердилась, что он открыл её стол, а потом обеспокоилась и тоже перерыла все его внутренности – при нём. Но нет. Кто-то взял свистульку. Хунбиш так и не узнал, кто это был.

Целую неделю после уроков он ходил по жарким улицам, пиная мелкие комки засохшего цемента, лежал у железнодорожных путей, слушая пустоту. Тоска затопила его сладким томлением и одновременно тяжёлой, вязкой бессмысленностью – словно горячей битумной смолой. Придавила, зажала. Ему даже не было жалко игрушки. Он был в отчаянии, что вещь, которой он передал так много своих прикосновений, сейчас принадлежит кому-то другому. Мама обеспокоилась тогда. Даже ходила разговаривать с учительницей. Но без результата. Со временем эта тоска ослабла, но совсем из сердца не ушла.

И вот теперь она снова зашевелилась в его груди. Накрыла тяжёлым одеялом беспросветной хандры.

Щёлкнул замок, и в квартиру зашла филиппинка. Она приходила ежедневно в обед, примерно в одно и то же время, готовила еду и наводила символический порядок. Была она микроскопической, смуглой, с низко посаженными ушами и блестящими чёрными волосами. Разговаривать она категорически отказывалась. Ни на русском, ни на английском. Только застенчиво смеялась в кулак.

Хунбиш снова ощутил накатывавшую на него весь день решимость разобраться в происходящем. Вышел к ней в коридор. Увидев его, филиппинка радостно улыбнулась – искренне, словно бы вернувшемуся из долгой поездки любимому человеку. И тут же, без промежуточных этапов, смущённо отвела глаза в сторону. Направилась на кухню.

– Добрый день, – сказал Хунбиш, и она спиной дала понять, что слышит, но отвечать не будет. – Как дела?

Она стала вытаскивать продукты из сумки, делая вид, что не замечает его. Ключи от квартиры она положила тут же, на стол.

– Как тебя зовут? – спросил он, но она никак не отреагировала. – Где твоя хозяйка? Когда она придёт? Она тебе звонила? Можешь приготовить сегодня хушуры? Ты меня слышишь?

Он развернул её за плечо лицом к себе. Она испугалась и беззвучно зашевелила губами. В ушах тускло покачивались длинные серёжки.

– Почему ты молчишь? – он повысил голос. – Ты же всё слышишь. И понимаешь. Скажи хоть что-нибудь. Так, – решительно заявил он. – Я беру вот это.

Он взял со стола ключи от квартиры.

– Нет! – крикнула она. У неё оказался приятный мягкий голос. – Сир, не делать! Нет! Нельзя! Сир!

– Ага, значит ты умеешь разговаривать, – сказал Хунбиш, почему-то приходя от этой мысли в мгновенное бешенство. – Посмотрим, что ты скажешь вот на это.

Он вышел в коридор, обулся и стал возиться с замком.

– Сир! – она пробовала помешать ему, цепляясь за локти, но силы были слишком неравны. – Сир, не нужно! Так нельзя! Пожалуйста! Сир!

Наконец Хунбиш справился с замком и на мгновение замер, пытаясь понять, что же ему делать дальше. Ничего не придумал и поскакал через две ступеньки наверх. Дверь в квартиру богини была не заперта. Не веря в такую удачу, он вошёл внутрь.

– Эй! – закричал он. – Алло! Есть тут кто-нибудь?

За его спиной появилась плачущая филиппинка, и Хунбиш развернулся.

– Как тебя зовут? – спросил он, стараясь, чтобы его голос звучал успокаивающе. Она плакала, и слёзы капали на её розовый спортивный костюм. – Ну, не плачь. Я не хочу сделать ничего плохого. Просто меня держат тут уже несколько дней. Они не имеют права. Ты это понимаешь? Скажи, понимаешь?

Она часто закивала головой. Одна слезинка упала на его руку.

– Как тебя зовут? – повторил он.

– Эми, – ответила она, растерянно водя рукой по мокрому лицу.

– Вот ты какая умничка, Эми, – сказал Хунбиш, и осторожно коснулся её волос. – Вот что. Послушай. Мне нужно уйти. Я не сделаю ничего плохого. Просто возьму свои вещи, и уйду. Хорошо?

Он осмотрелся. Его рюкзак стоял около дивана. Сверху на нём лежали паспорт, кошелёк и телефон.

– Сир, не надо, – сказала Эми, жалобно глядя на него. – Плохо. Пожалуйста! Сир!

У Хунбиша возникло острое чувство, что он сердится на беззащитного ребёнка. Поэтому он решительно взял свои вещи и рассовал их по карманам. Раскрыл рюкзак. На первый взгляд, всё было на месте. Сделал шаг на выход, и заметил, что на журнальном столике всё так же лежат предметы задания. Подошёл к ним. Филиппинка, всхлипывая, следовала за ним мелкими шажками, не отставая.

Всё было здесь. Береста в рамке. Глянцевые билеты, сцепленные друг с другом. Две тёмные монеты с неровными краями. Заламинированный лист с грустным бородачом. Гипсовый бюст курчавого человека. Пушкин. Он взял одну из монет, легко потёр пальцами. Зачем-то как эксперт положил на ладонь и посмотрел вскользь, сбоку. Опустил их рядом и сделал пальцем восьмёрку по контурам.

Вот из-за этих вещей… какими бы они там ни были ценными – из-за этого его держат под замком, на выпуская на улицу? Из-за них отобрали паспорт и телефон?

– Вот что, – сказал он Эми. – Я ухожу. Если… если обо мне спросит… (он понял, что не знает, каким именем назвать богиню), если спросят, скажи, что мне жаль. Ну, всего хорошего. Жоржу привет. Пока.

Он направился к выходу.

– Сир, сир! – опять запричитала филиппинка. – Нельзя! Нехорошо! Так не делать! Это плохо, сир! Пожалуйста!

Он вышел за дверь, а потом вспомнил про ключи в кармане. Возвращаться обратно и переступать через порог не хотелось.

– Вот, я кладу ключи здесь, смотри, – сказал Хунбиш, и оставил их на внешнем коврике. – Пока. Береги себя.

Прыжками через две ступеньки он оказался на улице.