– Воронов, я вижу, вы добросовестно подошли к изучению Дела.

Рука Веры Гавриловны двинулась к классному журналу – поставить Воронову оценку «отлично». Виктор, вместо того чтобы торжествовать, вполголоса сказал:

– Я тщательно изучил Дело, а вот следователь, который его расследовал, подошел к своим обязанностям спустя рукава, халатно.

Железная леди замерла и побледнела. Со стороны могло показаться, что Воронов обвинил в халатном отношении в расследовании Дела лично ее, а не следователя Кировского РОВД. В классе повисла мертвая тишина. Вождь, описывая этот момент, сказал: «Если бы мне на голову ворона села и стала в черепе дырку долбить, я бы не пошевелился». Несколько секунд Железная леди молчала, потом сказала с неприкрытой угрозой в голосе:

– Потрудитесь объяснить ваше дерзкое заявление. Вы еще не начали изучать профильные предметы, а уже даете оценку действиям должностных лиц. Слушаю вас, Воронов!

Воронов был готов ответить за свои слова. Он знал, как Железная леди отреагирует на его выпад в отношении коллег. Воронов спокойно подошел к учительскому столу, взял уголовное дело, нашел нужную закладку.

– Фамилия обвиняемого Пушкарев. В одном подъезде с ним, в 32-й квартире, жил помощник прокурора Центрального района Козловский. Зачитаю его показания: «В мае месяце, число точно не помню, я беседовал с Пушкаревым, и он клятвенно пообещал прекратить хулиганские выходки, вести себя примерно, спиртным не злоупотреблять. Я поверил ему, но, как оказалось, Пушкарев только готовился к решающему штурму. В июне он три дня подряд напивался до невменяемого состояния, стучал во все двери подряд, выражался громкой нецензурной бранью. Из моей соседки, семидесятилетней старушки, он пообещал «выбить пыль». Мне через дверь кричал на весь подъезд: «Выходи, сволочь, я тебе глаз выколю. Будешь, как циклоп, одной фарой светить». Ни на какие замечания Пушкарев не реагировал».

Воронов закрыл уголовное дело.

– Пушкарев прекрасно знал, что Козловский – должностное лицо, сотрудник прокуратуры. Он угрожает прокурору причинением тяжких телесных повреждений, но следователь не дает этому никакой правовой оценки.

Вера Гавриловна с облегчением выдохнула:

– Виктор, вы не правы.

Приятели Воронова вытаращили глаза. Оказывается, Железная леди знала слушателей по именам! В ее устах имя слушателя означало высшую похвалу, которой только может быть удостоен ученик.

– Дебошир угрожает Козловскому не как прокурору, а как жильцу подъезда. В его действиях нет угрозы должностному лицу. Я не возьмусь квалифицировать действия Пушкарева с точки зрения уголовного права и предлагаю оставить этот вопрос до следующего семинарского занятия.

Следующим защищал реферат Рогов. Железная леди почти не слушала его, перелистывала дело по обвинению Пушкарева, смотрела, в каких местах Воронов оставил закладки. Сватков при ответе пару раз сбился, но Вера Гавриловна не стала делать ему замечания. Защиту реферата Вороновым Железная леди оценила на «отлично».

Чтобы разрешить спор, на следующий урок она пригласила преподавателя с кафедры уголовного права, бывшего следователя. Он разъяснил, что в действиях Пушкарева по отношению к прокурору нет состава преступления. В конце своего выступления преподаватель сказал:

– Я бы на месте следователя вынес суждение, подстраховался. Но в этом конкретном деле прокурор последовательно дает показания, что Пушкарев – обычный хулиган и выходки его не связаны с работой Козловского в прокуратуре.

Получилась патовая ситуация – частично Воронов оказался прав. Чтобы не поставить Веру Гавриловну в затруднительное положение, Виктор посмотрел в свои записи и виновато сказал:

– Действительно, Козловский в собственноручно изложенных показаниях говорит, что слова «прокурор» Пушкарев ни разу не произнес. Каюсь, не обратил на это внимания. Впредь буду более тщательно изучать показания свидетелей.

С этого дня Воронов стал любимчиком Железной леди. Она прощала ему и запах табака, и мелкие погрешности при ответе. Но, самое главное, Виктор сумел отвести излишнее внимание преподавателя к делу об изнасиловании несовершеннолетней Дерябиной. После доклада Рогова дело по обвинению Долматова было возвращено в архив кафедры теории государства и права. Для составления реферата в другие группы оно не попало.

…Припомнив обстоятельства, при которых в первый раз увидел Дело, Воронов сказал:

– В следующий раз Железная леди достанет его из архива только на будущий год. Я не могу столько ждать. Мне оно нужно сейчас.

– Забудь ты об этом Деле! – посоветовал Рогов.

– Не могу. Пока я не выясню все, не успокоюсь. Лучше посоветуй, как его можно украсть с кафедры? Я знаю, где оно хранится, но не пойму, как попасть в архив.

– Ты серьезно решил украсть Дело? Это англичанка тебя так завела?

– Все вместе.

– Сам ты Дело не украдешь. Ты дверь в архив не откроешь. Но я знаю человека, который может это сделать.

– Кто такой? Наш, со школы?

– Лебедь.

– Да ну к черту! Какой из Лебедя вор, – отмел предложение Виктор. – Он спалится и нас за собой потянет.

– Не спеши! – возразил приятель. – Если он попадется, ему и отвечать. Нас он к краже не притянет. Мы всегда сможем возразить: зачем нам архивное дело, если мы по нему реферат уже написали? Тем более что с Лебедем буду говорить я, а не ты.

– Не потянет он, – упорствовал Воронов.

– Послушай, как было дело. Лебедь угостил меня яблоком. Я удивился, говорю: «Ты разбогател? Еще вчера последний хрен без соли доедал, а сегодня уже яблоками угощаешь?» Лебедь был поддатый, похвалился, что у него есть ключ, которым можно открыть все врезные замки с горизонтальным расположением замочной скважины. Простенькие замочки, не навороченные. На кафедре теории государства и права именно такие замки. В это воскресенье их группа в караул заступает. Если сторгуемся с Лебедем, он достанет тебе Дело.

Воронов подумал и решил:

– Поговори с ним, хуже не будет.

Алексей Лебедев во всех отношениях был уникальным парнем. Ему было двадцать шесть лет, чем он занимался до поступления в школу, Лебедев не рассказывал, но по нему чувствовалось, что он сменил множество профессий и нигде не смог реализовать себя. Сразу же после поступления Лебедев стал жаловаться одногруппникам на состояние здоровья. Не обращаясь в санчасть, он диагностировал у себя вегетососудистую дистонию, эрозию желудка и начальную форму астмы. Его стоны так надоели парням, что однажды сосед по комнате не выдержал и со злостью сказал:

– Тебя послушать, ты давно сдохнуть должен, а ты живешь! Объясни, ради бога, как ты военно-врачебную комиссию-то прошел? Я перед поступлением трижды ее проходил, и каждый раз врачи что-то находили: то сердце не так стучит, то левый глаз косит. Если у меня, совершенно здорового мужика, врачи находили изъяны, то тебя они должны были отправить в дом инвалидов, а ты в школу поступил!

Лебедев на какое-то время перестал жаловаться на больное сердце, потом опять взялся за свое.

Но не здоровье Лебедева было главной его изюминкой, а финансовое положение. Отслужив в армии, Лебедев женился, завел двоих детей. Перед поступлением развелся и стал выплачивать алименты. По закону с него должны были высчитывать 33 процента от всех видов заработка, но не менее 20 рублей на ребенка. Лебедев получал стипендию в размере 40 рублей 80 копеек. Итого, за вычетом алиментов, на руки он получал всего 80 копеек. Из этой суммы выплачивал комсомольские взносы – 10 копеек. Оставшиеся 70 копеек составляли его месячный бюджет.

Теоретически на эту сумму можно было прожить. Слушатели, получавшие стипендию, находились на полном государственном обеспечении. Им было положено трехразовое питание, форменное обмундирование и бесплатное проживание в общежитии. С питанием проблем не было. В школе повара готовили однообразно, зато вкусно и питательно. При желании можно было съесть две порции или даже три. За количеством тарелок на раздаче повара не следили.