Уля медленно пробиралась ко входу в диспансер и все никак не могла придумать, что именно скажет, чтобы получить квиток.

– Фамилия? – устало спросила ее тетушка в тяжелых очках.

– Сафронова.

Мужчина, получивший печать на нужных ему бумажках, стоял совсем рядом и что-то просматривал в записях. Он с интересом поднял взгляд на ее голос, потом опустил, но продолжал слушать, что она говорит. Уля точно это знала.

– В списках нет, давайте полис.

Уля протиснула тонкую карточку в прорезь стекла. Тетушка принялась печатать, прижимая лицо к монитору.

– На прием, консультацию или за справкой? – спросила она, замерев над клавиатурой.

– Что? – Уля не могла отделаться от мысли, что злобный мужик вслушивается в каждое ее слово.

– Зачем пришла? Медицинскую книжку оформлять? Или на прием?

– А есть разница?

За спиной начали переговариваться. Она задерживала очередь, привлекая к себе все больше внимания.

– На прием, – чуть слышно выдохнула Уля.

– Что?

– На прием, – сказала она громче, явственно слыша, как насмешливо хмыкнул стоявший у двери мужик.

Щеки пылали, когда Ульяна спустилась по скрипучей лестнице и выбежала наружу. Моросил дождь. Мужик успел дойти до припаркованной на углу машины, но все-таки обернулся, бросил любопытный взгляд. Ульяна дернулась, свернула в маленький сквер, который прятал здание диспансера от остальных улиц, и села на скамейку лицом к двери лечебницы. Люди входили и выходили. У каждого из них своя жизнь. И смерть тоже своя. От нее-то Уля и мечтала сбежать. Но как войти в кабинет врача и сказать ему правду?

– Я вижу чужую смерть, – проговорила Ульяна. – Я. Вижу. Чужую. Смерть.

Это звучало бредом. Детским розыгрышем. В лучшем случае ее отправят домой. В худшем – запрут в комнате с теми, кто не умеет разделять вымысел и правду. И ладно бы только с людьми, но и со смертями их тоже. Лекарства могут помочь, а могут и нет. Тогда Уля и правда сойдет с ума.

Контрольный час проверки ее кабинета Фоминым давно наступил. Но Уля даже не подумала взять выходной или прикинуться нездоровой. Телефон резко завибрировал в сумке. На секунду Уле показалось, что звонит мама. Что она, распознав в ночном звонке отчаяние, решила сама найти Улю, поговорить, помочь, простить. Но по ушам ударил голос Аллочки:

– У тебя большие проблемы.

Уля сдавленно хмыкнула. Она сидела на скамейке у психоневрологического диспансера, сжимая в ладони бумажку с адресом и квиток на прием. Аллочка первый раз в жизни оказалась права. У Ули и правда были проблемы.

– Я знаю, – выпалила она.

– Что?

– Я знаю, у меня проблемы. И?

– Совсем с ума сошла…

Уля просто не сдержалась. Она закинула голову и засмеялась.

– Прости. Я не над тобой, – проговорила она, утирая слезы. – Так у меня проблемы?

– Да. Фомин недоволен твоим отчетом, плюс прогул, плюс клиенты на тебя жалуются, они приходят к нам за спокойствием… – Аллочка говорила заученным тоном, но сбилась. – А ты действуешь им на нервы. И мне. И всем.

– Так я уволена?

– Пока нет. Отдел кадров не хочет тебя увольнять за один прогул. – Выходит, Фомин уже отдал приказ от нее избавиться, но это оказалось не так-то просто. – В общем, бери отпуск за свой счет. А через две недели посмотрим.

Ульяна отложила телефон. Вот и все. Решение приняли за нее. Как прожить две недели навязанного отпуска с четырьмя тысячами в кармане, если через шесть дней наступит крайний срок оплаты комнаты? Ответ – никак.

Просить денег не у кого, съезжать некуда, жить не на что. Все эти «не» превращались перед глазами Ули в красную мерцающую стрелку, прямо как в мультиках, которые запоем смотрел Никитка. И указывала она на дверь диспансера.

Уля уже поднялась на ноги, когда по дорожке, ведущей к зданию, проехал уазик с красным крестом на боку. Распахнулась задняя дверь, двое крепких мужчин вытащили наружу упирающегося парня. Тот извивался, дергался и сучил ногами. Все лицо его занимали бешеные глаза с лопнувшими капиллярами. Пока санитары тащили его внутрь, он молчал, но, стоило двери распахнуться, парень раскрыл рот и принялся орать, отталкивая от себя руки, которые равнодушно тащили его внутрь.

– Говорящие деревья! – вопил парень. – Деревья! Я слышу их голоса!

Курившая на крыльце дама в тесной куртке посторонилась и осталась стоять так, со стыдливым интересом поглядывая на происходящее в холле. Парень еще кричал что-то, медленно замолкая.

– Вкололи ему, видать, – просипел идущий мимо дед. – Повезло. – И пошел дальше, мерно лопоча под нос.

Уля с ужасом проводила его взглядом. Теперь ей казалось, что все кругом больны. Каждый стоящий тут, затягивающийся сигаретой и мокрым воздухом осеннего утра, идущий, едущий, принесший справки на подпись, словом, любой из них нездоров. И не только здесь. Вообще все кругом тащат в себе груз мучительной болезни, просто кто-то умеет скрывать его, а кто-то нет. В этом и есть наука жизни – прятать сумасшествие настолько глубоко, чтобы самому поверить в свою нормальность.

Но Уля не справлялась. И выхода было два – пойти сейчас в больницу, где еще бьется затихающий парень, или закончить все самой. Не тянуть муку. Не видеть больше ничего. Шагнуть вниз с высокого моста. Или на жужжащие под скорым поездом рельсы. Что угодно, только бы не чувствовать полынь, разливающуюся вокруг, как талая вода.

Уля выронила из рук смятый квиток и пошла к станции.

– Я не сделаю этого, – шептала она, пока ноги несли ее к станции.

Мимо проехала скорая, тетушка, идущая впереди, шарахнулась в сторону и наступила прямо в лужу. Уля ушла от столкновения, но обернулась и посмотрела тетушке прямо в глаза – карие и водянистые.

– Я не сделаю этого, – повторила она, надеясь и страшась, что в ответ ей пахнет полынью.

Это было бы знаком. Четким и понятным, будто его огромным транспарантом развернули в небе. Если сейчас, пока она идет к станции, чтобы закончить все одним махом, во встреченном незнакомце появится смерть, Уля шагнет вниз с моста. Отдаться случаю было удивительно приятно. Так долго она сама принимала решения, выворачиваясь наизнанку, лишь бы протянуть, выстоять, смочь. Чтобы все рухнуло за одни сутки. Ее уволят с работы, выгонят из комнаты, а денег не хватит даже на еду. Выходит, она проиграла.

Но полынь медлила. Тетушка отвела взгляд, выбралась из лужи и поспешила по своим делам. И все остальные – тоже. Восточного вида парень с точеным лицом. Рыжеволосая девушка с длинной косой, в ее руках надрывался мобильный, и она смотрела на экран с таким восторгом, что Уля залюбовалась. Потасканная девица в мини. Грузная тетка в несуразном пальто. Мужик без куртки. Две щебечущие девочки с рюкзаками. Стайка китайцев с фотоаппаратами и счастливым прищуром. Женщины-мужчины-дети. Старик в тяжелом полушубке. Хромая овчарка с порванным ухом. Все они шли мимо, не замечая Улю, рассеянно скользя по ней взглядом или смотря в упор. И ни в одном из них не было полыни.

«Я не сделаю этого», – поняла Уля.

В голове зазвучал насмешливый голос Аллочки. Она торжествовала, сообщая дурные новости, не потому что Уля была врагом. Просто ей нравилось, когда у другого случалась беда. Так она чувствовала себя лучше, защищеннее остальных. По шее пробежали колючие мурашки. Город тянул к Ульяне цепкие пальцы, а под ногтями, как во сне, была людская грязь.

Ульяна дошла до станции, купила билет и начала медленно подниматься по ступеням. Те были разбитыми, железки на них оголились. Каждый шаг давался труднее предыдущего. Пот струился по спине, в ушах громыхал пульс. Кто-то толкнул Ульяну в плечо, пробегая мимо, и она споткнулась. Кирпичная крошка больно впилась в ладони. Уля долго не могла встать, все дула на рассеченную кожу, очищая ссадины от грязи. Ранки нужно было промыть, чтобы ко всем проблемам не добавилось заражения. Но Уля продолжала сидеть на лестнице и смотреть, как набухают кровью ссадины.

– Вам помочь? – раздался озабоченный голос.

Через силу Уля подняла голову. Парень в кожаной куртке протягивал ей руку.