Тогда же Жуковский выхлопотал для Воейкова место профессора в Дерптском университете, куда тот и переехал вместе с тещей и свояченицей, т.е. с Екатериной Афанасьевной и Машей.

7.

Вообще этот год, 1815, можно считать судьбоносным для Жуковского. Во-первых, Маша переезжает в Дерпт, где через восемь лет встретит свою смерть. Во-вторых, весной Н.М.Карамзин представляет Жуковского ко двору. И очень скоро поэт станет высокочиновным придворным, оставаясь при этом тем же веселым и сострадательным человеком, заступником перед императорами за гонимых, сосланных, отверженных. Как отметит Вяземский в одном из стихотворных посланий, "Жуковский во дворце был отроком Белева: он веру и мечты, и кротость сохранил". Он будет просвещенным воспитателем и учителем Великого князя Александра Николаевича, будущего либерального реформатора. В-третьих, летом в Царском Селе Василий Андреевич знакомится с 16-летним Пушкиным. Искренняя дружба и глубокое взаимопонимание между ними сохранятся до конца дней. Наконец, осенью в Петербурге по инициативе Сергея Уварова (в то время - вольнолюбивого попечителя учебных заведений Петербургского округа, а через 20 лет - реакционного министра просвещения, автора пресловутой теории "официальной народности") возникает "Арзамас" - веселое литературное сообщество молодых талантливых поэтов: К.Батюшкова, П.Вяземского, Д.Давыдова, В.Л.Пушкина, Д.Дашкова, Д.Блудова, Ф.Вигеля, А.Тургенева, юного Пушкина и мн.др. "Арзамас" отражал литературную борьбу того времени: столкновение "шишковистов", стилистических "староверов", и "карамзинистов", новаторов - чьи позиции и отстаивали, искренне смеясь, члены сообщества. Встречи их начинались с чтения шуточного "некролога" одному из членов "Бесед любителей русского слова", объединявших "шишковистов"; все присутствующие надевали красные колпаки - знак свободолюбия; у каждого было свое "тайное" имя (настоящими именами "запрещалось" пользоваться на собраниях), взятое непременно из баллад Жуковского (например, сам Василий Андреевич прозывался "Светлана", Батюшков - "Ахилл", Вяземский - "Асмодей", В.Л.Пушкин - "Вот", А.Тургенев - "Эолова Арфа", лицейский Пушкин - "Сверчок" и т.д.); протоколы писались в стихах; заседания проходили в самых неожиданных местах, даже в каретах на пути из Петербурга в Царское Село; под конец съедался великолепный жареный гусь одним словом, это были остроумные, жизнерадостные молодые (и не очень) люди, собравшиеся поговорить о серьезных вещах "несерьезными" словами, и душой этой замечательной большой компании был Жуковский.

В этот год Василий Андреевич разрывается между Петербургом, Долбино (где живут Киреевские) и Дерптом. Он продолжает бороться за свое земное счастье, но надежд на брак с Машей у него почти не осталось. "Сердце ноет, когда подумаешь, чего и для чего меня лишили", - пишет он. Маша признается в письме к двоюродной сестре: "Когда мне случится без ума грустно, то я заберусь в свою горницу и скажу громко: Жуковский! И всегда станет легче". Конечно, он мог бы уговорить Машу бежать с ним и обвенчаться тайно, но это скорее походило бы на воровство, на достижение цели любыми средствами, а это противоречило их высоким духовным принципам, изменить которые они были просто не в состоянии. За 12 лет их любви, искренней, чистой и взаимной, но не дающей им право быть вместе, они научились довольствоваться малым: радоваться строчкам и рисункам, написанным любимой рукой, быть счастливыми, просто находясь рядом друг с другом и зная, что никакие земные беды не уничтожат их неземной любви.

А в Дерпте в это время начала разыгрываться подлинная драма.

8.

Жуковский знал Воейкова много лет, но даже не подозревал, что тот был запойным пьяницей, превратившимся после венчания в жестокого домашнего тирана, скандалиста и насильника. Не имея иного пристанища, Екатерина Афанасьевна с Машей вынуждены были жить под одной крышей с почти невменяемым зятем.

С самого утра он начинал кричать на всех, кто бы ни подвернулся ему под руку: слуги ли, домашние ли, - случалось даже, что он бил свою жену, Сашу, выросшую в семье, где детей никто и пальцем не трогал. Каково всё это было видеть Екатерине Афанасьевне? А Жуковскому, который часто гостил в доме Воейкова? Ведь получалось, что он сам, своими руками, отдал в объятия злодея веселую, жизнерадостную, полную светлых надежд 18-летнюю племянницу! Женясь, Воейков клятвенно обещал Жуковскому быть его "заступником" перед несгибаемой Екатериной Афанасьевной и помочь добиться разрешения на брак своей свояченицы. Но теперь начал жестоко тиранить Машу, запирая ее по нескольку дней в комнате, прочитывал и рвал все письма Жуковского к ней, даже умудрился выкрасть и прочитать ее дневник и потом вовсеуслышанье глумился над ее чувствами... Когда Жуковский приезжал к нему в дом на несколько недель, Воейков ревностно следил, чтобы они с Машей не оставались наедине и вообще не позволяли себе никаких "нежностей". Да, вот уж верного единомышленника нашла себе Екатерина Афанасьевна! Если бы только не страдания Саши - за себя и за сестру... Но удивительно то, что Саша не теряла своего обаяния и жизнелюбия: поэт Николай Языков, в то время студент Дерптского университета, много лет влюбленный в нее, вспоминал, что никогда не встречал столь веселой и жизнерадостной женщины, которая бы с такой ласковой улыбкой на лице переносила все жизненные невзгоды и беды. А Жуковский писал из Дерпта Александру Тургеневу: "Мне везде будет хорошо - и в Петербурге, и в Сибири, и в тюрьме, только не здесь... Прошедшего никто у меня не отымет, а будущего - не надобно".

Что оставалось делать Маше в этой невыносимой обстановке, под бдительным издевательским надзором зятя-деспота? Поэтому, когда профессор медицины Дерптского университета, умный и тонко чувствующий голландец Иоганн Мойер посватался к Маше, она, посоветовавшись с Жуковским и получив благословение матери, приняла его предложение, чтобы просто вырваться из дома, в котором самодур Воейков тиранил ее и Екатерину Афанасьевну. Маша признавалась своей двоюродной сестре: "Бог хотел дать мне счастье, послав Мойера, но я не ждала счастья, видела одну возможность перестать страдать". В эти же дни Жуковский понял, что "на свете много прекрасного и без счастья", и это станет его кредо до конца дней.