Родители Елизаветы не стали чинить препятствия их любви, несмотря на очевидный мезальянс: разница в возрасте составляла 38 лет! Видя их сердечную привязанность друг к другу, Гергардт Рейтерн сказал Жуковскому, что окончательное решение принадлежит его дочери, а он, со своей стороны, не будет ни отговаривать ее, ни, наоборот, упрашивать.
Таким образом, в апреле 1840 г. состоялась помолвка. Жуковский срочно вернулся в Петербург, подал в отставку (хотя ему предложили новую работу: учить русскому языку немецкую принцессу, невесту Великого князя Александра Николаевича), завершил многие дела, в том числе и связанные с хлопотами о других людях, устроил детей Саши Протасовой-Воейковой, посетил могилу Маши в Дерпте, словно прося ее благословения, и, вновь окрыленный надеждой на личное, семейное счастье и очарованный взаимной любовью (без трагической невозможности встречать каждый день вместе), он возвратился в Эмс, к невесте, которую почти боготворил:
О, молю тебя, Создатель,
Дай вблизи ее небесной,
Пред ее небесным взором
И гореть, и умереть мне,
Как горит в немом блаженстве,
Тихо, ясно угасая,
Огнь смиренныя лампады
Пред небесною Мадонной.
(А ведь и Пушкин, обращаясь к своей невесте, Наталье Николаевне Гончаровой, сравнивал ее с Мадонной!)
В июне 1841 г. Василий Андреевич Жуковский обвенчался с Елизаветой Рейтерн в православной посольской церкви в Штургарте. Они поселились в просторном двухэтажном особняке в Дюссельдорфе, где впоследствии будет подолгу живать и работать Гоголь, где и сам Жуковский примется за монументальный труд: перевод на русский язык гомеровской "Одиссеи". Он будет так этим увлечен, что, может быть, впервые в жизни на время забудет о тех, кто остался на Родине. Вяземский, в отчаянье от своего бессилия в борьбе с Булгариным и официозом в литературе и со всеобщим доносительством в быту (Бенкендорф вскоре умрет, но дело его переживет его самого на добрые полтораста лет!), взывал к Жуковскому: "Не забывай, что у тебя на Руси есть апостольство и что ты должен проповедовать Евангелие правды и Карамзина за себя и за Пушкина".
А тем временем у Жуковских родилась дочь, которую назвали Александрой (смею думать, в честь любимицы и крестницы поэта Саши Протасовой). Но неожиданно у жены Василия Андреевича начинается затяжная нервная болезнь: ее раздражает яркий свет, громкие голоса, она не хочет никого видеть: ни новорожденную, ни мужа, ни родителей, на глаза ее постоянно наворачиваются слезы... Сейчас нам эта болезнь знакома под названьем "послеродовой депрессии" и лечится она курсом антидепрессантов, а тогда - только любовью и заботами ближних. В течение долгих месяцев Жуковский не отходит от постели жены, ухаживая за ней с тем милосердием и самоотречением, на которое только он был способен. И болезнь на время отступает.
Через три года у них родился сын Павел, который, когда вырастет, станет известным художником и сделает все, чтобы сохранить в памяти потомков добрые дела его отца, его стихотворные и графические архивы. Но в этом же году Жуковский пережил еще одну тяжелейшую утрату: умер самый близкий его друг, Александр Иванович Тургенев, с которым они познакомились почти полвека назад, в 1797 г., и прошли рука об руку долгий тернистый путь, радуясь счастливым мгновениям и удачам друг друга и поддерживая в минуту тревог и сомнений: "Мой пятидесятилетний товарищ жизни, мой добрый Тургенев переселился на родину и кончил свои земные странствия". Но эта же утрата напомнила Жуковскому о тех, кто еще нуждался в его помощи и заступничестве в этой жизни; он выбирается из "кокона затворничества" и вновь хлопочет об оставшихся в живых декабристах, добивается трехлетнего денежного пансиона для Гоголя и всерьез задумывается о возвращении в Россию. Но надеждам на скорый переезд не суждено было сбыться из-за вновь начавшихся мучительных меланхолических приступов болезни его жены: "Последняя половина 1846 г, - записал он в дневнике, - была самая тяжелая не только из двух этих лет, но и из всей жизни! Бедная жена худа как скелет, и ее страданиям я помочь не в силах: против черных ее мыслей нет никакой противодействующей силы! Воля тут ничтожна, рассудок молчит... Расстройство нервическое, это чудовище, которого нет ужаснее, впилось в мою жену всеми своими когтями, грызет ее тело и еще более грызет ее душу. Эта моральная, несносная, все губящая нравственная грусть вытесняет из ее головы все ее прежние мысли и из ее сердца все прежние чувства, так что она никакой нравственной подпоры найти не может ни в чем и чувствует себя всеми покинутою... Это так мучительно и для меня, что иногда хотелось бы голову разбить об стену!" В довершение к этому и сам поэт начал слепнуть.
Смерть от тифа старшей сестры окончательно подорвала силы Елизаветы, и отныне "черная меланхолия" навеки поселилась в ее сердце, вытеснив любовь к детям и к мужу. Ничто теперь не напоминало прежнюю очаровательную и доброжелательную девушку, которую несколько лет назад всей душой полюбил Жуковский, но эта же любовь питала его силы, помогая сносить тяготы ухода за душевнобольной женой.
А тут еще грянули революции в Европе! Жуковский не мог равнодушно видеть кровопролитие, но не мог и принять идеалов революционеров, чье утверждение требует таких немыслимых жертв. И он почувствовал, что дальше откладывать возвращение на родину нельзя, продал имущество, но в последний момент был остановлен письмом Вяземского, сообщавшего о страшной холере, свирепствующей в России. Ну, что ж - из двух зол... Пока же Жуковский купил дом в Баден-Бадене и переселился туда с семьей. Продолжая работать над окончанием перевода "Одиссеи", много времени он отдавал занятиям со своими детьми: родившись и живя в Германии, они - благодаря таланту и усилиям отца - прекрасно говорили и писали по-русски (не правда ли, нам, живущим за границей, более чем знакома ситуация "двуязычия" - вот на чей положительный опыт нам бы ориентироваться!). Жуковский сообщал: "Этот труд (занятия с детьми - Н.Л.) имеет для меня прелесть несказанную. Я составил особенного рода живописную азбуку, для которой сам нарисовал около 500 фигур, которые в одно время легким образом выучивают читать и писать и удерживать в памяти выученное. Теперь составляю наглядную арифметику, таблицы и карты для священной истории и атлас всемирной истории, по особенной методе, которая будет в своем роде нечто весьма оригинальное, практическое не для одних детей, но и для взрослых... Мой труд для моих детей, если Бог позволит кончить его, может со временем быть полезен и всем в домашнем воспитании; он охватит систематически весь круг сведений, которые нужно иметь".
