– Брат, ты, наверное, думаешь, что такие лавочники на рынке, как я, простофили или невежды. Ты веришь в то, что из нас можно выудить хотя бы парочку ничтожных копеек. И ты прав. Это действительно реально, когда клиент, которого мы считаем гостем, колеблется, сомневается или же просто поддаётся уговорам извне. Но восточная торговля – это древняя психология, которой, поверь, овладели все здешние продавцы. Этот магазин перешёл по наследству мне от отца, который перенял семейное дело у деда. У нас в крови видеть насквозь тех, кто купит птицу за любые деньги. Отсутствие акцента, невзрачная внешность, начищенные до переливающегося сияния ботинки и скучный галстук синего цвета говорят о том, что ты – пресный дипломат из какого-то славянского государства. Скорее всего, только прибывший на место работы. Ты безнадежно одинок и ищешь себе не просто повод для местного хвастовства, не просто товарища по охоте, а друга. И ты знаешь, что уже его обрёл. Этот сокол необычен и горд. Он подходит тебе.

– Но не кажется ли вам, что его цена немного завышена? Я же могу выбрать кого-то подешевле.

– Боюсь, нет. Его скорость, оперение и родословная завораживают не меньше взгляда. А другого ты уже не возьмёшь, поэтому стоимость останется прежней. Но за великолепное знание языка и настойчивость я подарю тебе талисман.

Мужчина отошёл за прилавок и достал что-то похожее на большой доисторический клык. Я почувствовал запах, который прежде никогда не слышал. Он не был уникальным, но был другим.

– Этот дорогой фимиам[2] для искушённой арабской публики называется «Ногти ангела». Береги его отважнее, чем сокола. Храни дома от чужих глаз, и твоя жизнь круто изменится. Однако будь аккуратен, ведь свойства ониха способны подменить судьбу, искалечив её или облагородив.

Взяв сокола, которому пришлось от нехватки свободного места в кармане сунуть в клюв фимиам, я услышал шёпот желудка, склоняющий меня к обеду. Зайдя в ресторан, я очутился в аутентичной атмосфере Востока. Меня посадили на пол, принесли бедуинский чай, кальян с цитрусами и мясо тушёного верблюда. Дружелюбные арабы предложили мне комплимент от заведения: закуску для сокола из лягушатины и птичьей грудки. Затем я заказал таббулех с булгуром и перечной мятой, макбус с тимьяном и томатами и вымоченную в сахаре вермишель с кардамоном балалет. На десерт по настоянию официанта были поданы финики, козье молоко и пончики лукаймат с йеменским мёдом из цветов зизифуса. Слегка суматошно докурив кальян, я неспешно выполз из забегаловки и заметил, что начало темнеть. Просторные мощеные улицы, подсвеченные старыми потрескивающими фонарями, нежно выдворили меня к выходу, возле которого я прыгнул в такси и уехал в новый дом, чтобы, наконец, начать новую жизнь.

Целый год я потратил на акклиматизацию и избавление от эффекта «джетлага». Мой организм не мог перестроиться в течение недели, как это благополучно происходит почти у всех приезжих людей. Меня тошнило каждый день, но ни одно обследование не выявило признаков какого-либо недуга. И казалось, будто бы всё внутри сопротивлялось моему обоснованию в Дохе. Родители не поздравили меня в январе с днём рождения, но и это не могло огорчить их единственного сына, ведь он жил там, где мечтал. У меня появились свои «восточные» привычки: начинать и заканчивать свой день с бедуинского карак-чая, смотреть на барракуд и каракатиц, погружаясь с аквалангом на выходных, ездить на соколиную охоту вместе с заносчивым соседом Афзалом. Моей зарплаты хватало и на дорогие рестораны, и на роскошные лимитированные вещи, и на циклично сменяющихся женщин с накачанными губами, приехавших на быстрые, но весьма «эффективные» заработки. Я вращался в круговороте денег и богатства, и это искушало меня.

Но переживать не стоит. Из-за бесконечных табу в этой стране грешные мысли превратились в непозволительную и почти забытую роскошь. Пропустить на закате дня рюмочку после истошных криков начальника на работе, как это принято у нас, в Дохе строго запрещено. Ни алкоголя, ни других непристойных крайностей в этом месте нет. Здесь нельзя смотреть на бирюзовую океанскую гладь и янтарно-облепиховое солнце в искажённом наркотиками поролоновом цвете. В сознании я построил себе мир без приправ и усилителей вкуса, который вдруг оказался смертельно ядовитым. За прожитый год в самом богатом арабском государстве моё недоумение свыклось даже с тем, что холостяков могут обоснованно не впустить в торговые центры, а ставки или другие проявления азарта способны привести к сотне ударов плетью, согласно решению шариатского судьи.

Работа вытаскивала меня из затянувшейся скуки или же нежно вгоняла в неё. В посольстве я мог храпеть в неудобном стуле из микрофибры, до ночи работать над новым проектом или же в отсутствие дел поливать японскую фатсию, тамаринд, гибискус и другие стоявшие возле кабинета пресс-атташе цветы. На приёмы нашего дипкорпуса меня, естественно, приглашали, однако с неохотой и ноткой презрения. Это не раздробляло ландшафт моей засорившейся душонки, ведь все мероприятия были поразительно похожи, словно единоутробные близнецы.

Сначала наш посол, Евгений Валерьянович, вместе с очаровательной тонкокостной супругой, которая каждый четверг пририсовывала ему рога с советником или секретарем-референтом, встречали прибывших гостей. Затем обслуживающий персонал разносил затвердевшие канапе с укропом, творожным кремом и атлантическим лососем, которые из этикета принимал каждый, но никто никогда не ел. После этого женщины отделялись от мужчин и отчаянно начинали обсуждать их вредные привычки, педантично снимая белые шелковые перчатки, чтобы поправить одинаковые, будто скопированные друг у друга, прически. Вечера проходили за закрытыми дверями, и это позволяло мне изредка чувствовать себя безбожным злорадствующим масоном или вяленой, как дипломатический протокол, воблой с прогнившей до костей головой. В конце приема приезжие гости получали незамысловатые, однако символичные подарочки в виде матрешек, раскрывающих многослойные принципы большинства переговоров на дипломатическом поприще. Меня укачивало от круговорота сплетен, лихо закрутившегося меж посольств разных государств, ведь я знал и про нетрадиционные наклонности британского посла, и про скудость ума и незнание английского языка главы представительства Украины, и даже про то, что в прошлом году накурившийся марихуаны дипкорпус соседнего государства в составе трёх высокопоставленных государственных деятелей, безудержно используя неприкосновенность, превысил допустимую скорость, сбив насмерть афганскую беженку и двух её детей восьми лет.

Я уставал от русских, подтягиваясь к чистокровным катарцам, которые в своей уникальной непохожести на граждан иных стран умели довольствоваться невинными представлениями. Фаворитом местных развлечений на протяжении многих лет являлись верблюжьи скачки, на которых я впервые оказался зрителем лишь спустя год после переезда в Доху. Я отправился на стадион в Аль-Шахании, чтобы увидеть как роботы-жокеи верхом на одногорбых самках поднимают пустынную пыль с бедуинской земли.

Охровое махровое солнце, давящее на виски, сливалось с утренним рыжим покалывающим песком. Стая породистых скакунов промелькнула лишь за один взмах ресниц арабской девушки, неприступно сидевшей возле меня. В бессмысленно-несуразных попытках заговорить с той, которая мне никогда не ответит, я забыл, что пришел на стадион ради просмотра скачек. Однако спустя пару секунд мне навязчиво напомнили о цели моего пребывания на удушающей жаре:

– Победителем наверняка станет лекарь, – внезапно сказал сосед по трибуне.