— Если ты сделаешь это, тебе некуда будет бежать. Негде спрятаться. Он найдет тебя. И твоя смерть будет мучительной. Медленной, — пообещала я. Мой голос звучал гораздо увереннее, чем я ощущала на самом деле.

Кто знает, насколько я ценна для Кристиана? Вероятно, я была чрезвычайно бесполезна. Он мог уже знать о моей связи с Грегом Харрисом и планировать мою казнь. Но он думал, что я принадлежу ему. Как бы сильно я ни ненавидела этот факт, сейчас это было действительно чертовски важно. Большие боссы мафии не терпели, когда кто-то трогает его девушку.

Мудак держал пистолет еще несколько секунд, может быть, потому, что не хотел сразу отказываться от своей мужественности, или бравады, или чего там еще, черт возьми. Но потом он опустил его.

Мое дыхание не замедлилось, и тело не расслабилось. Я продолжала сжимать нож, пытаясь удержаться от того, чтобы обогнуть стойку и зарезать его. Потребность покрыть себя его кровью была почти невыносимой. Мой гнев, ярость, которую я испытывала всю прошлую неделю, жгла горло.

Я не узнавала это чувство в своем теле. Ярость. Я практически почувствовала, как нож проникает сквозь плоть, чувствовала его кровь на своих руках. На лице.

Я воздержалась от этого.

Едва ли.

Только когда красная пелена рассеялась из моего поля зрения, я увидела темную тень в дверном проеме.

Феликс.

Стоял там.

Наблюдал.

Наблюдал, блять.

Я уставилась на него, гадая, как долго он там пробыл. Конечно, его не было там, когда этот человек собирался, черт возьми, изнасиловать меня. И когда он ударил меня по лицу.

— Лоренцо, — произнес Феликс, все еще глядя на меня, сосредоточившись на горячем, пульсирующем участке моей щеки.

Мужчина, которого, как я догадалась, звали Лоренцо, не заметил Феликса в дверях. Слабый инстинкт самосохранения для того, кто, по-видимому, должен был стать главой этой семьи. Я была в его присутствии около пяти минут и поняла, что этот маленький кретин не сможет возглавить отряд бойскаутов, не говоря уже о целом преступном мире.

— Кристиан хотел бы тебя видеть, — продолжил Феликс резким и холодным голосом.

Я не могла оторваться от взгляда Феликса, но краем глаза заметила, как Лоренцо пошевелился. У него было достаточно чувства самосохранения, чтобы не бросать вызов Феликсу. Если бы мужчина, о котором идет речь, обратился ко мне с такой же просьбой, я бы тоже к нему побежала, хотя сейчас я была в ярости.

— Я заберу твое оружие, — сказал Феликс, когда Лоренцо двинулся к нему.

И снова Лоренцо не стал сопротивляться, без возражений передав пистолет стоическому мужчине. Хотя он не смотрел на меня, я увидела, как бледность кожи Лоренцо стала почти серой от страха, реальность того, что сейчас произошло, поразила его.

Я смотрела, как он исчезает в коридоре.

Ходячий мертвец.

Кристиан

Я едва мог дышать. Едва видеть.

На протяжении многих лет я совершенствовал свой самоконтроль. Это было не трудно. Потеря контроля случалась только тогда, когда позволяешь себе чувствовать. Когда позволяешь себе заботиться о чем-то.

О ком-то.

С тех пор как я вошел в этот дом и почувствовал запах крови двадцать пять лет назад, меня не заботило ничего, кроме мести. Когда стало ясно, что я этого не получу, я отключился. Полностью.

Я едва ли был человеком. Что сделало меня хорошим Доном. Великим Доном. Что бы ни случилось с бизнесом, с конкурирующими семьями, с моими людьми, у меня все было схвачено. Никогда в жизни я не хотел разнести комнату на части голыми руками.

Мои глаза были прикованы к мужчине, сидевшему передо мной.

Только он не был мужчиной.

Со времен Изабеллы мне не хотелось разорвать другого человека. Насилие было частью моей работы. И зная, что он сделал, зная, что он мог сделать, я хотел убить Лоренцо голыми руками. Я хотел покрасить стены его гребаной кровью.

Дело было не в неуважении, которое он проявил ко мне, как к главе этой семьи. Это было из-за Сиенны.

— Ты прикоснулся к тому, что принадлежит мне, — сказал я, заговорив впервые с тех пор, как Лоренцо вошел в комнату.

Моя ярость никак не проявилась. Я бы этого не допустил.

— Ты не только прикоснулся к моей невесте, ты оставил на ней синяк, — продолжил я, моя кровь горела.

Я видел Сиенну лишь мимолетно. Я повернулся к ней спиной, не разговаривал с ней. Потому что, если бы я это сделал, то не смог бы контролировать себя. Я бы перерезал горло Лоренцо прямо там.

Феликс отрывисто объяснил, что произошло. Хотя никто другой не заметил бы перемены в его обычном тоне, я знал этого человека достаточно долго, чтобы распознать. Он был взбешен. Чертовски напуган.

Феликс видел самые отвратительные поступки, которые люди могли совершить друг с другом. Он совершил почти каждое из этих деяний. Большинство из них по моей просьбе.

Он никогда не боялся.

Но сейчас – да, за Сиенну.

Все в этом доме связано с Сиенной. Она заразила нас своей грудью, задницей, изгибом губ и движением бедер при ходьбе.

Она повлияла на Феликса, на мужчину, в котором не было души. У него проявлялись признаки чувств к моей женщине. Но сейчас не об этом.

Итак, Феликс был с Сиенной, а я здесь.

— Сегодня ты кое-что доказал, — продолжил я. — Ты доказал, что твой отец принял правильное решение десять лет назад. Ты не был мужчиной тогда, и не стал мужчиной сейчас.

Лоренцо пристально смотрел на меня, вцепившись в подлокотники кресла. Он хранил молчание… на сегодня. Но я знал, что это не продлится долго. Эта вспышка гнева ожидалась давно. Сиенна вынесла на себе всю тяжесть десятилетий обиды и ненависти. Сиенна приняла на себя основную тяжесть моего решения покончить с ним. Это на моей совести.

— Кровь не делает тебя Доном, ты это знаешь, — тихо сказал я. — Ты должен был это заслужить. Ты должен был доказать своему отцу, что можешь сохранить семью. Что ты будешь держаться за империю, на создание которой ушли десятилетия, — я наклонился вперед. — Ты не смог. Я не должен быть главой семьи так долго. Было решено, что я передам бразды правления тебе, когда ты достигнешь совершеннолетия. Когда ты бы доказал, что достоин этого.

Я стиснул зубы.

— Вместо этого ты вел себя как ребенок, закапывая себя, и уже нет возможности на то, что ты будешь сидеть здесь.

Я ждал, что он начнет нести еще какую-нибудь чушь, но он просто сидел с сердитым видом, с красным лицом, злостно выдыхая через нос.

Лоренцо был в ярости. Он хотел причинить мне боль. Убить меня. Это было ясно. Но, хотя он, возможно, был не в себе, у него есть достаточно чувства самосохранения, чтобы понять, – его жизнь сейчас на волоске, и если он попытается что-нибудь предпринять, то умрет.

— Ты знаешь, что любой другой на твоем месте сейчас бы истекал кровью на моем полу, — спокойно продолжил я. Мне стоило больших усилий сохранять голос тихим и спокойным. Стоило больших усилий не схватить пистолет и не выстрелить ему в гребаное лицо, когда я подумал о синяках на руках Сиенны. И отметины на щеке. О страхе и вине в ее глазах.

Мои кулаки сжались.

— Единственная причина, по которой ты сейчас не истекаешь кровью, заключается в том, что я люблю и уважаю твоего отца. И мать. Я не поступлю так с ними, не отниму единственного ребенка, который у них остался.

Именно тогда Лоренцо потерял контроль. И чувство самосохранения рухнуло.

— Пошел нахуй! — взревел он, опрокидывая кресло на пол. — Кристиан – герой. Сын, которого всегда хотел мой отец. Человек, который украл у меня все. Ты просто уличная крыса, твоя кровь не чиста. Ты украл у меня трон, — вокруг его губ были пятна крови, а голос был хриплым, слова слегка искажались.

Сиенна, черт возьми, чуть не откусила ему язык. Гордость пронзила меня насквозь. Она не милая девица. Она бы убила его, если бы Феликс не вошел в кухню. Лоренцо был слишком труслив, чтобы нажать на курок. Она – нет. И именно поэтому она моя. Вот почему я, блять, никогда ее не отпущу.