Мы все затаили дыхание в тот момент, когда это осознание поразило ее. Неизбежный срыв. Потому что, несмотря на несколько приступов слез в больнице, Рен крепко держалась за свое горе мертвой хваткой. Она ничего не отрицала, но была странной. Она по-настоящему потеряла самообладание, когда развела костер на заднем дворе, сжигая все детские вещи, которые покупала за последние пять месяцев. Она смотрела на пламя сухими глазами и полным стаканом алкоголя, а потом флиртовала с пожарными, когда они приехали.

Карсон, несмотря на то, что следовал за Рен каждую свободную минуту, включая ночевку в машине за воротами ее дома, стал почти немым. Мне было физически тяжело смотреть на этого человека. Если его можно было назвать человеком.

Несмотря на зияющую пропасть боли своей подруги, моя жизнь вернулась к подобию нормы. Хотя с серьезным усилением безопасности и Джеем, отказывающимся «позволить» мне работать без какой-либо проверки. До всего этого я бы устроила серьезную ссору, но у меня был небольшой шрам на правой руке, доказывая, что ссора того не стоила. Я позволяла Джею «проверять» мою работу. Ни слова не сказала ни об усиленной охране, ни об оружии. Кроме того, теперь у меня были раздумья, как сообщить ему новость.

Сегодняшняя ночь хотела это сделать. Экстраординарная новость – хотя и невероятно горько-сладкая, учитывая то, через что сейчас проходила Рен, – пугала меня до чертиков, но также наполнила меня своего рода надеждой.

Я хотела поделиться эми чувствами с Джеем. Хотела что-то ему подарить. Больше всего на свете. Особенно сейчас, когда весь стресс конфликта лежит на его плечах. Он был более напряжен, чем обычно. Больше в своей голове. И он трахал меня с большей настойчивостью, с большей отчаянной интенсивностью. Как будто боялся, что каждый раз может оказаться последним.

Эта новость даст ему что-то другое. Что-то позитивное. Обнадеживающее.

Так что я вернулась домой пораньше. Включила музыку. Я даже приготовила поесть. Его любимое Оссобуко. Несмотря на то, что от запаха готовящегося мяса у меня скрутило живот, несмотря на усталость, которая сковывала тело, и страх перед тем, что могут принести эти новости.

Я не надеялась на какую-либо радость. По крайней мере, поначалу. Какие бы смутные остатки счастья я ни пробудила в Джее, за последние месяцы их нигде не было видно. Он скрывал от меня большую часть того, что происходило. И я не настаивала, потому что, честно говоря, не смогла бы с этим справиться. Я доверяла Джею. Доверяла ему позаботиться обо всем, о чем ему нужно.

Это было эгоистично – не подталкивать его, не давать ему возможности высказать и разгрузиться. Но единственный способ, которым я могла это сделать, – поссориться, загнать его в угол и вырвать из него всю информацию. У меня не было на это сил. Я надеялась, что эта новость как-то поможет ему.

Но в ту секунду, когда он вошел в дверь, я поняла, что это не та ночь. Черное облако последовало за ним. Поглотило его. Его лицо было осунувшимся, холодным, глаза закрыты.

Вместо того, чтобы пойти ко мне на кухню, как он обычно делал, он направился прямо к бару. Я смотрела, как двигается его спина, прикусила губу, выключая плиту.

Мои движения были нетвердыми, неуверенными, когда я шла к нему.

Джей не посмотрел на меня, вместо этого подошел к одному из белых кресел в гостиной. Одно из кресел, в котором целую жизнь назад мы часто сидели, свернувшись калачиком, и говорили о свадьбе и нашем будущем, как будто ждали всего с нетерпением.

Он прихватил с собой бутылку виски и поставил ее на боковой столик. Нехороший знак.

Все, что исходило от моего мужа, было колючим и опасным, поэтому, несмотря на желание прикоснуться к нему, я осторожно присела на подлокотник кресла.

Затем он посмотрел на меня. Мой великолепный, холодный и смертоносный муж. Его глаза были бездной, зияющей, но не пустой. Полные вещей, которые задевали каждый мой оголенный нерв, а боль отдавалась в кончиках пальцев.

Я поджала губы, дрожа, не зная, что сказать мужчине, за которого вышла замуж.

— Я знаю, как справляться с болью, — заговорил он вперед меня, осушая свой напиток. — Я не застрахован от этого, но привык. Привык к тому, что могу выдержать, — он поднял руку, чтобы убрать волосы с моего лица. — Было время, когда я страстно желал причинить тебе боль. Потому что ты ее не знала. Я хотел, чтобы тебе было больно, чтобы ты никогда не забывала меня. Хотел владеть частью тебя, — он наклонился, чтобы налить еще виски в свой стакан. — Пытался казаться хорошим и отпустить тебя. Конечно, сейчас я совершенно и полностью порочен, удерживая тебя здесь, со мной. В этой жизни. Теперь ты привыкаешь к боли, а ее причиняю не я. Это результат моей жизни. И я не могу найти способ разобраться с этим.

Моя кровь похолодела, желудок сжался от его слов. То, что пронизывало их насквозь. Конец.

Прощание.

Я выхватила стакан у него из рук и поставила на боковой столик. Я забралась к нему на колени, оседлав его и обхватив за шею, заставляя его посмотреть мне в глаза.

— Не получится, — сказала я. — Потому что у тебя нет другого выбора. Я твоя жена. Ты дал клятвы, Джей. Каким бы злым ты ни был, держись своих слов, Джей. Выполняй обещания. Ты обещал остаться со мной навсегда. Так что сделай все правильно.

Я не сказала ему в ту ночь.

Или в ту, что после.

***

Три недели спустя

Он не заметил.

Это маленькие, незначительные вещи, но Джей обычно замечал все.

И он не заметил, что я не пришла домой и не налила себе бокал вина, что было рутиной, которую я считала почти священной. Он всегда наливал мне вино, я изящно потягивала его, ждала, пока он выйдет из комнаты, и выливала все в раковину. Я понимала, что это было почти святотатством, учитывая, сколько стоили бутылки и насколько они были редки и желанны, но я не хотела рисковать. Не хотела потерять нечто драгоценное.

Он не замечал, что от малейшего прикосновения к моей груди я вздрагивала от боли, потому что всякий раз, когда он прикасался ко мне, это было с животным голодом.

Он также не заметил, что по утрам я ела сухие тосты и сладкий чай вместо тройной порции латте.

Он ничего не заметил. Потому что его мысли были где-то далеко. Он думал о растущей напряженности в отношениях с русскими, если это вообще можно назвать напряженностью. Они приказали напасть на меня и Рен, что, конечно, они отрицали, и Джей не смог найти никаких доказательств. Все было сложнее. Никого прямого объявления войны.

Джей объяснял мне все это в течение многих ночей, его слова были отрывистыми, выражение лица напряженным, а его рука – та, которая не касалась меня – сжата в кулак. Он был напряжен, готов к чему-то. Я не могла добраться до него, до той мягкой сердцевины. Он спрятал ее обратно, потому что был напуган.

Не за себя. Я знала, что Джей сталкивался в своей жизни с гораздо худшим, он не боялся ни за себя, ни за свой бизнес, ни даже за своих сотрудников. Он боялся за меня. Я только тогда по-настоящему начала понимать, почему он был самим собой. Почему он так тщательно структурировал свою жизнь, следя за тем, чтобы никто не приближался, никто не становился для него важным.

Потому что в его бизнесе люди, с которыми он вел дела – например, гребаная русская мафия – отбирали этих людей и ранили до тех пор, пока не осталось никаких уязвимых мест, которые можно еще ранить.

Однажды днем я размышляла обо всем этом дома, по телевизору шло какое-то дурацкое реалити-шоу, грызла свиные шкварки, потому что это было единственное, что я могла сейчас переварить.

Джозеф только что ушел. Он хорошо справлялся со всем, не задавал ни единого вопроса о телохранителях, которые следили за мной, или обо всех изменениях в моем расписании. Он просто делал свою работу, в дополнение к тому, что приносил мне травяной чай вместо кофе, не говоря ни слова.

Если бы Джозеф был натуралом, и если бы я не была его работодателем, и не была безумно и бесповоротно влюблена в другого мужчину, будучи замужем за ним, я бы точно с ним замутила.