Я подняла руку, чтобы схватить его за шею, прижать еще ближе ко мне, чтобы он не отодвинулся от меня.

— Ты делаешь это прямо сейчас, — прошептала я. — Ты ведешь себя так нежно, как только можешь. Мне больше ничего не нужно, кроме тебя.

— Нам нужно поговорить о…

Я приложила палец к его губам, прежде чем он успел произнести ее имя. Я не могла сейчас слышать это.

— Да, — согласилась я, чувствуя под всем этим кипящее пламя ярости. — Но не сейчас.

Он вглядывался в мое лицо. Я знала, что Джей был не из тех людей, которые откладывают трудные разговоры. Особенно только потому, что кто-то другой не хочет этого.

Но он кивнул, наклоняясь вперед, чтобы поцеловать меня в макушку.

— Не сейчас, — согласился он.

— Ты можешь кое-что для меня сделать? — прошептала я, цепляясь за него.

— Что угодно.

Я отстранилась, чтобы посмотреть на него.

— Трахни меня, — прохрипела я.

Его глаза потемнели.

— Это я могу, Стелла.

И он это сделал.

Дважды.

Неделю спустя

На похоронах моей матери присутствовало мало народу. Очень, блять, мало. Рен, Ясмин и Зои, конечно же. Они прибыли в тот же день, бросив все без колебаний, когда я позвонила им с новостями. Рен принесла с собой виски двадцатилетней выдержки, любимое виски моего отца. Она напилась с ним в первую ночь, когда приехала, залечивая его эмоциональные раны так, как могла только Рен. Зои организовала похороны и поминки, а Ясмин уладила все юридические вопросы, связанные со смертью, а их было очень много. И все трое они вместе со мной заняли комнату моей матери в лечебнице, давая мне по мере необходимости порции водки. Так что да, у меня были самые лучшие подруги.

Но как долго они продержатся, если мой разум начнет разрушаться, если я начну отходить от того, кем была раньше?

У меня внезапно возникли болезненные мысли о собственных похоронах, о том, кто будет присутствовать на них, и я возненавидела то, что у моей матери не было подружек, которые могли бы помочь ей пережить трудные времена в ее жизни. Затем у меня возникла эгоистичная, ужасная мысль о том, как выглядели бы мои похороны, если бы я пошла по ее стопам, потеряв себя и потеряв всех в своей жизни.

Я подумала: хорошо, что на ее похоронах было так мало посетителей, потому что отец отказался позволить мне оплатить похороны, и он, черт возьми, не собирался позволять Джею тратить на это ни цента. Очевидно, это какая-то мужская гордость, и как бы сильно меня все ни бесило, это мой отец. Я пыталась спорить с ним, но потом он взял и разбил мне сердце.

— Это моя обязанность как ее мужа, Стеллс, — объяснил он с усталыми и полными печали глазами. — Я был ее мужем все эти годы. Муж заботится о своей жене. Защищает ее. Я не мог защитить ее от демонов в голове, не мог исправить ее. Но это я могу сделать для своей жены. Это одна из последних вещей, которые я сделаю для нее, а потом буду заботиться лишь о тебе, — он обхватил мою щеку ладонью, и его глаза устремились туда, где Джей стоял снаружи с телефоном у уха. — Я знаю, что сейчас есть другой человек для этого, но я всегда буду рядом. Несмотря ни на что.

— И ты всегда будешь нужен мне, пап, — прохрипела я. — Всегда.

Он обнял меня, когда я разрыдалась, злясь на себя за то, что не смогла сдержаться, чтобы не расстраивать отца. Но опять же, Джей всегда был рядом – не то чтобы я жаловалась, – и папа, возможно, горевал, но он также был альфа-самцом, мужчиной со среднего запада, чьи ценности были устаревшими, но сильными, он не собирался позволять другому мужчине видеть его слабым.

— Он молодец, — сказал папа, когда наконец отпустил меня и вытер слезы с моих глаз.

Он кивал на Джея, который стоял, прислонившись к машине, и наблюдал за нами. Джей, который был здесь все время. Который не произнес ни слова во время службы, почти не произнес ни слова за всю неделю, но это не имело значения. Он был рядом.

Но моя ярость кипела позади горя из-за женщины, чье имя не хотела называть.

— Он позаботится о тебе, — продолжил папа, оглядываясь на меня. Он снова коснулся моей щеки. — И я понимаю, что такое современная женщина, и ты можешь позаботиться о себе, — добавил он, прежде чем я успела прервать. — Ты можешь позаботиться о себе, даже очень. Но приятно знать, что кто-то есть рядом, когда тебе этого не хочется. Для тех случаев, когда ты изнемогаешь, пытаясь позаботиться о своем отце, чья работа также заключается в том, чтобы заботиться о тебе.

У меня в горле стоял комок, который лишь отчасти был вызван тем, что я увидела человека, копающего землю на гроб моей матери, немного больше из-за печали в глазах отца, и, к сожалению, в основном из-за Джея.

Да, здесь, на могиле моей матери – ее свежей могиле, если уж на то пошло, – больше всего ранил мое сердце и душу человек, чей бриллиант я носила.

Я ужасна.

Но ничего не могла с собой поделать. Не имело значения, что он всегда был здесь, что я тосковала по нему, что он заставил меня кончить, зажав рот рукой в три часа ночи, что-то прогнило между нами. Разъедало нас изнутри.

И то, что разъедало нас, разъедало и меня, потому что я облажалась. Я так тесно сплелась с ним, что не знала, где заканчиваюсь я и где начинаемся мы. Это то, от чего меня предостерегала бы каждая книга по самопомощи – и Зои – но было уже слишком поздно, черт возьми.

Итак, я была на похоронах своей матери, перед моим скорбящим отцом, думая о том, как мой жених предал меня, наняв работать женщину, с которой он когда-то трахался.

— Да, — сказала я своему отцу. — Он позаботится обо мне.

Папа обнял меня, оставив гадать, лгу я или нет.

Это уже совсем другое дело… Я не знала, где кончается ложь и начинается правда.

***

В Верне мы провели еще один день, прежде чем вернулись в Лос-Анджелес.

В дом Джея. Дом, который должен был стать нашим. Я знала, что не смогу сесть в самолет, не поговорив с ним. Нам нужен разговор, который я откладывала всю неделю, потому что справиться со смертью мамы было легче.

Папа вернулся к работе, потому что неделя отпуска была его максимумом, даже когда я была дома. Он занимался починкой вещей, стрижкой травы, садоводством и приготовлением пищи, но моему отцу нужно было работать, нужно было чем-то заниматься, чувствовать себя полезным.

Не было никакого оправдания, чтобы не вести этот разговор. Мы не могли поговорить в доме отца, он был слишком маленьким и душным. Я не знала, куда еще пойти, поэтому попросила Джея отвезти нас сюда, в место, где я не была десятилетиями.

Во время поездки мы не разговаривали. Рука Джея лежала на моем бедре, а мои глаза были устремлены в окно. Как только мы приехали, я потратила пять минут, чтобы найти в себе силы выйти из машины. Джей молча ждал рядом со мной. Как только я набралась храбрости и вышла, Джей последовал за мной.

— Раньше мы приходили сюда и кормили уток, — нарушила я молчание, глядя на пруд, который четко жил в моих воспоминаниях как волшебное место с лилиями, утками и деревьями. Вода теперь мутно-зеленого цвета, деревья желтеют и умирают, и не видно ни уток, ни кувшинок. Какая-то метафора.

— Я рада, — сказала я шепотом, глядя на воду. — Это ужасная, ужасная правда. Но я рада, что моя мать умерла. Я чувствую облегчение. Я рада, что ей не приходится ежедневно бороться с собой. Облегчение от того, что мой отец не мучается чувством вины, не влезает в долги, не снимает пенсию. Больше всего я рада, что у меня больше нет перед ней никаких обязательств. Мне не нужно ее навещать. Не нужно притворяться, что у меня не бегут мурашки по коже каждый раз, когда я вижу ее, задаваясь вопросом, разделяю ли я ее судьбу. Я рада, что мне не придется смотреть в знакомые глаза на худшее из возможных будущих.

Именно тогда я наконец нашла в себе силы посмотреть на Джея. В его глазах не было ни осуждения, ни отвращения. Конечно.

Еще одна вещь, которую я любила в Джее. Я могла сказать ему правду. Настоящую. То, что большинство людей скрывали. Я могла сказать ему все, что угодно, а он сам делал вещи похуже, и глазом не моргнув.