– Куратор говорит, мы что-нибудь придумаем. Можно взять кредит, получить грант или стипендию. Она говорит, пока я хорошо учусь, мы сможем выкрутиться.
– Ясно. Звучит здорово.
Но она все еще выглядит встревоженной.
– Значит, ты приехала на три дня, верно? – спрашиваю я.
Мейбл кивает.
– Думаю, завтра или послезавтра мы можем доехать на автобусе до торгового района. Смотреть там особо не на что, зато есть гончарная мастерская, в которой я купила эти миски, а еще ресторанчик и несколько продуктовых.
– Хорошо, звучит круто.
Она разглядывает коврик, будто находится мыслями не здесь, а где-то далеко.
– Марин, – наконец произносит она. – Скажу сразу, что я приехала сюда не отдыхать, а с конкретной целью.
Сердце ухает вниз, но я пытаюсь не подавать виду. Я выжидающе смотрю на нее.
– Поехали со мной домой, – говорит Мейбл. – Мои родители ждут тебя.
– Зачем? На Рождество?
– Да, на Рождество. А потом насовсем. То есть ты, конечно, вернешься сюда, но на каникулы будешь приезжать к нам. Наш дом может стать и твоим домом.
– А-а… – отвечаю я. – Когда ты сказала про цель, я представила что-то другое.
– Например?
– Да не знаю.
Я не могу признаться, что подумала, будто она больше не хочет меня видеть, – ведь на самом деле она хочет видеться чаще.
– Так ты согласна?
– Не уверена, что смогу.
Мейбл удивленно вскидывает брови. Мне приходится отвести взгляд.
– Наверно, я с ходу прошу слишком о многом. Можем начать с Рождества. Полетели со мной на пару дней, и посмотришь, как тебе там. Мои родители оплатят перелет.
Я мотаю головой:
– Прости.
Она сбита с толку. Все должно было быть иначе.
– У меня есть три дня, чтобы тебя переубедить. Просто подумай над моим предложением. Представим, что ты не говорила «нет». Представим, что ты пока не дала ответ.
Я киваю, хотя точно знаю, что не смогу вернуться, как бы сильно того ни хотела.
Мейбл подходит к столу Ханны и принимается снова все рассматривать. Затем расстегивает свою спортивную сумку и разбирает вещи. Потом возвращается к окну.
– С верхнего этажа открывается другой вид. Там по-настоящему красиво, – говорю я.
Мы поднимаемся на лифте в башню. Наверху я понимаю, что гувернантка из «Поворота винта» решила бы, что это место просто кишит призраками. Я стараюсь больше не думать о выдуманных кем-то историях. Тем более об историях с призраками.
Из окон башни открывается панорамный вид на всю территорию колледжа. Я думала, что тут нам будет проще разговаривать, потому что перед глазами столько всего. Но я все еще скована, а Мейбл – молчалива. Может, даже зла. Я вижу это по ее опущенным плечам и опущенному взгляду.
– А это кто? – спрашивает она.
Я смотрю, куда она указывает. Точка света.
– Смотритель, – говорю я.
Мы наблюдаем, как он приближается, делает несколько шагов и присаживается на корточки.
– Он что-то делает на дорожке, – говорит Мейбл.
– Да. Интересно, что.
Смотритель подходит к общежитию, задирает голову и машет нам. Мы машем в ответ.
– Вы знакомы?
– Нет, но он знает, что я здесь. Он вроде как присматривает за мной. Следит, чтобы я не подожгла колледж или не устроила дикую вечеринку.
– Оба варианта вполне вероятны.
Я не могу даже выдавить улыбку. Хоть я и знаю, что снаружи темно, а у нас горит свет, все равно сложно поверить, что он нас видит. Мы должны быть невидимыми, уж слишком мы одиноки.
Мы с Мейбл стоим совсем рядом, но друг друга не видим. Вдали переливаются огни города. Люди, наверно, заканчивают рабочий день, забирают детей из школы, готовят ужин. Они без усилий разговаривают – о важном и о пустяках. Кажется, расстояние между нами и всеми этими людьми непреодолимо.
Смотритель залезает в грузовик.
– Я боюсь ездить на лифте, – внезапно признаюсь я.
– В смысле?
– Это началось прямо перед твоим приездом, когда я собралась в магазин. Я уже хотела спуститься, но вдруг испугалась, что застряну и никто об этом узнает. Что ты приедешь, а мой телефон не будет ловить.
– Лифты здесь часто застревают?
– Не знаю.
– А ты когда-нибудь слышала о таких случаях?
– Нет. Но они же старые.
Мейбл подходит к лифту. Я следую за ней.
– Он такой роскошный, – говорит она.
Каждая деталь этого здания богато украшена. Выгравированные на латуни листья, гипсовые завитки над дверью. В Калифорнии нет таких старых построек. Я привыкла к простым линиям, к незамысловатым домам.
Мейбл нажимает кнопку, и двери открываются так, будто только нас и ждали. Я отодвигаю железную решетку. Мы заходим в кабину с деревянными стенками, освещенную люстрой. Двери закрываются. Мы третий раз за день оказываемся в замкнутом пространстве, но впервые – по-настоящему вместе.
На полпути вниз Мейбл нажимает кнопку «стоп».
– Что ты делаешь?
– Давай посмотрим, каково это, – говорит она. – Тебе это может быть полезно.
Я мотаю головой. Это не смешно. Смотритель видел, что мы в порядке. Он уехал. Мы можем проторчать тут несколько дней, прежде чем он забеспокоится. Я ищу кнопку, чтобы поехать дальше, но Мейбл говорит:
– Да вот она. Мы можем нажать ее в любую секунду.
– Я хочу нажать ее сейчас.
– Правда?
Она не издевается надо мной, а спрашивает серьезно. Правда ли я хочу так быстро уйти. Правда ли хочу спуститься на третий этаж, где нам некуда идти, кроме моей комнаты; где нас не ждет ничего нового, никакой вновь обретенной легкости или понимания.
– Ладно, – говорю я. – Может, и нет.
* * *
– Я много думала о твоем дедушке, – говорит Мейбл.
Мы уже несколько минут сидим на полу, прислонившись к противоположным стенкам лифта. Мы обсудили форму кнопок и то, как интересно преломляют свет кристаллики люстры. Мы перебрали в памяти разные виды древесины и остановились на том, что панели сделаны из красного дерева. Похоже, теперь Мейбл думает, что пора поговорить о более важных вещах.
– Боже, он был такой милый.
– Милый? Ну нет.
– Ладно, извини. Звучит как-то снисходительно. Но эти его очки! Свитера с заплатками на локтях! С настоящими заплатками, которые он сам пришивал, потому что рукава протерлись. Он был настоящим.
– Я понимаю, о чем ты, – говорю я. – Но это неправда.
Я не скрываю раздражения, и мне даже не стыдно. Каждый раз при мысли о нем внутри меня разверзается черная дыра, и я еле дышу.
– Ладно, – произносит она тише. – Я все неправильно делаю. Просто не так выразилась. Я пыталась сказать, что любила его и скучаю по нему. Знаю, мои чувства никак не сравнятся с твоими, но я все равно по нему скучаю. И я подумала, может, тебе приятно будет знать, что о нем думает кто-то еще.
Я киваю, не зная, что еще сказать или сделать. Я хочу выбросить его из головы.
– Жаль, что не было поминок, – говорит она. – Мы с родителями думали, что ты нас позовешь. Я уже собиралась бронировать билеты.
Теперь и в ее голосе сквозит досада. Потому что я повела себя не так, как должна была, и потому что у Дедули не было в семье никого, кроме меня. Родители Мейбл предлагали мне помочь с поминками, но я им не перезвонила. Сестра Жозефина тоже звонила, но я и ей не ответила. Джонс оставлял голосовые сообщения, которые я так и не прослушала. Вместо того чтобы горевать, как нормальный человек, я сбежала в Нью-Йорк, хотя до учебы оставалось еще две недели. Я остановилась в мотеле и целыми днями смотрела телик. Ела в одной и той же круглосуточной забегаловке и вообще не следила за временем. Вздрагивала от каждого телефонного звонка. Но стоило выключить мобильный, как я оказалась в полном одиночестве, – хотя в глубине души продолжала надеяться, что он вот-вот позвонит и скажет, что все в порядке.
Я боялась призраков.
Меня тошнило от самой себя.
Я укутывалась в одеяло с головой, а выходя на улицу, думала, что ослепну.
– Марин, – произносит Мейбл. – Я проделала весь этот путь, чтобы ты не смогла уйти от разговора.