— Ага. Она точно думала, что ты похоронила его труп у себя на заднем дворе.

Подавленная от этой мысли, я вздыхаю.

— В любом случае, в письме нет ничего, что могло бы им помочь. Мой настоящий вопрос... почему?

— Зачем иметь сейф, в котором нет ничего, кроме письма?

— Ага. — Слоан на мгновение задумывается. — Ну, я имею в виду, что после того, как вы бы с Дэвидом поженились, у вас, вероятно, были бы всевозможные важные документы, которые могли бы там оказаться. Свидетельство о браке, свидетельства о рождении, паспорта, что угодно.

— Я думаю, да. Я не получила бы свой маленький сейфик после этого.

То есть, после того, как он исчез. После того, как моя жизнь закончилась. После того, как моё сердце перестало биться навсегда.

Воспоминание о том, как Кейдж пристально смотрел на меня через стол «У Майкла», напоминает мне, что, в конце концов, это было не к добру. Я так не думала, но, возможно, в старом вибраторе ещё теплится жизнь.

Кейдж. Кто ты?

— Да, это всё, — говорит Слоан. — Это должно было стать сюрпризом.

— Дэвид ненавидел сюрпризы. Ему даже не понравилось бы, если бы он зашёл за угол дома и обнаружил меня стоящей там. Он бы наполовину выпрыгнул из своей кожи.

— Но этот сюрприз был не для него. Он был для тебя. И если бы кто-то мог подумать, что сейф станет приятным сюрпризом для его новой невесты, это был бы Дэвид. У него была душа счетовода.

Это замечание заставляет меня улыбнуться.

— Он действительно сделал это.

— Ты помнишь тот раз, когда Дэвид подарил тебе бумажник на день рождения?

— С купоном на двадцатипроцентную скидку на массаж ног внутри? Как я могла об этом позабыть?

Мы смеёмся, потом замолкаем. Через мгновение я тихо говорю:

— Слоан?

— Да, детка?

— Ты думаешь, я сломлена?

Её ответ твёрд.

— Нет. Я думаю, что ты крутая сука, которая прошла через такое дерьмо, через которое никто никогда не должен проходить. Но сейчас это уже позади. С тобой всё будет в порядке.

— Ты обещаешь?

— Обещаю.

Будем надеяться, что она права.

— Отлично. Если это говоришь ты, то нет причин сомневаться.

— Я уже много лет твержу тебе, что ты должна меня слушать, остолопина. Я намного умнее тебя.

Это замечание заставляет меня усмехнуться.

— Ты даже ни на йоту не умнее меня.

— Умнее.

— Не-а.

Звуча самодовольно, Слоан отвечает:

— Да, да, да, и у меня есть доказательства.

— Мне не терпится это услышать, — бормочу я.

— Ваша честь, я представляю суду следующее неопровержимое доказательство: влагалище обвиняемой.

Я усмехаюсь.

— Как мило. У вас имеются наглядные пособия для подтверждения этого вещественного доказательства?

Она игнорирует моё замечание.

— Которое обвиняемая безостановочно долбила с помощью личных устройств для удовольствия, настроенных на высокие вибрации, с тех пор, как она встретила некоего Кейджа... или как бы его там ни звали. Скажи мне, что я ошибаюсь.

Я сердито говорю:

— Что у тебя за навязчивая идея относительно состояния моей вагины?

Теперь голос Слоан звучит ещё более самодовольно.

— Так я и думала.

— К вашему сведению, Адвокат, я не пользовалась никакими устройствами на батарейках с тех пор, как повстречала этого человека.

— Хм. Только свои пальцы, да?

— Убирайся, злая ведьма.

— Извини, но ты застряла со мной.

— Почему каждый телефонный разговор с тобой заканчивается тем, что я хочу найти здание повыше, с которого можно сигануть вниз?

Слоан смеется.

— Это любовь, детка. Если это не больно, значит, оно ненастоящее.

~

Забавно, как небрежное замечание может оказаться в будущем, как какое-то ужасное пророчество, такой совершенно точной правдой.

Нат

Проходит месяц. Затем ещё один. Проходит День благодарения. Преподавание занимает меня днём, а Слоан, Моджо и моё искусство занимают всё моё время по вечерам.

Я снова начала рисовать. Не те тщательно выверенные пейзажи, которые делала раньше. Я переключилась на абстракции. Смелые, яростные штрихи цвета на холсте, эмоциональные и безудержные. Пейзажи – это всё о том, как я вижу, но эти... это всё о том, как я чувствую.

Я никому их не покажу. Они больше похожи на духовную рвоту, чем на искусство. Предполагаю, что это этап, который пройдёт, но сейчас я полностью в нём.

Это намного дешевле, чем терапия. Да и работает лучше.

Письмо Дэвида на какое-то время выбило меня из колеи, но к тому времени, как наступит декабрь, я окажусь в таком месте, где буду благодарна за эту последнюю весточку от него. Это последнее послание из загробного мира.

Я наконец-то смирилась с тем, что Дэвид никогда не вернётся.

Слоан была права: с ним произошёл несчастный случай. В то утро он отправился в поход и оступился. Тропы были неровными. Местность крутая. Каньоны Сьерры были изрезаны древними ледниками, прорезавшими гранит, и некоторые из них уходят глубоко вниз на четыре тысячи футов с самых вершин.

Каким бы опытным ни был Дэвид в дикой местности, это не могло спасти его от одного узкого участка каменистой тропы, которая осыпалась под его весом и открыла ему путь в бездну забвения.

Другого правдоподобного объяснения этому нет.

Мне потребовалось пять лет, чтобы принять это, но теперь, когда это сделала, я чувствую себя... ну, не совсем спокойно. Не уверена, что когда-нибудь смогу побывать там. Возможно, приму это. И буду благодарна.

Благодарна за всё, что у нас было, даже если этому не суждено было длиться всю жизнь.

Во всяком случае, всю мою жизнь.

И если временами я уверена, что чувствую, как кто-то наблюдает за мной, то списываю это на то, что ангел-хранитель присматривает за мной сверху.

Единственный альтернативный вариант заключается в том, что я страдаю паранойей, а я и вправду не готова иметь с этим дело.

Когда за две недели до Рождества в мою дверь звонят, уже шесть часов вечера. На улице темно, снег идёт, не переставая, а я никого не жду, поэтому удивлена.

А ещё я как раз собираюсь вынуть печенье из духовки. Ещё минута, – и они будут готовы, две, – и они сгорят до хрустящей корочки. Плиту не меняли с тех пор, как дом был построен в шестидесятых, и я почти уверена, что в неё вселился дьявол.

Я спешу к двери, снимая с крючка прихватки для духовки. Когда открываю дверь, отвлекаюсь. Я опускаю глаза вниз, поэтому первое, что я вижу, – пара больших чёрных ботинок, припорошенных снегом.

Я поднимаю взгляд от ботинок, чтобы увидеть ещё больше чёрного: джинсы, рубашку, шерстяное пальто с поднятым воротником. Глаза, смотрящие на меня, на тон светлее, чем чёрные, но они могли бы быть и чёрными, потому что в них горит тьма.

Кейдж.

Моё сердце ухнуло вниз и застряло где-то в районе коленных чашечек.

— Ты, — громко произношу я.

— Да. Я.

Его голос – тот же низкий, приятный гул, бархатное поглаживание по моей коже. Этому парню следует найти вторую работу в качестве диджея на порнорадиостанции, если такая есть.

Когда я просто стою и смотрю на него как сумасшедшая, Кейдж говорит:

— Ты уронила свои прихватки.

Это правда. Мои весёлые красные рождественские прихватки с оленями и Сантой валяются на пороге между нами, брошенные по причине моего шока при виде Кейджа.

По крайней мере, я не проглотила язык.

Прежде чем успеваю оправиться от удивления, Кейдж наклоняется, подхватывает прихватки одной из своих больших лапищ и выпрямляется. Но он не возвращает их мне. Кейдж стоит и держит их так, словно это ценная вещь, и он отдаст их только взамен на цену подороже.

— Ты вернулся. То есть, ты здесь. Что ты здесь делаешь?

Не совсем по-соседски, но я думала, что больше никогда не увижу Кейджа. Я думала, что мне никогда не придётся иметь дело с истерически визжащими гормонами, которые он всегда разжигает одним своим присутствием.