Только она смогла разглядеть, что всё было в моем билете правильно. Абсолютно всё: и номер поезда, и время, и фамилия, и станция. Всё. Только год был не тот. Мне продали билет на будущий год, а не на текущий, назад в будущее, проверяйте билеты на отходя от кассы. Будто сам Воланд посмеялся надо мной из окна поезда номер 666, который уходил уже через шесть минут. И что бы вы думали, какой выход у меня был? Да ровно никакого. По всем канонам железнодорожного царства, виновником всей этой истории, несмотря даже на тот факт, что продажа билетов ранее чем за месяц запрещена, начальницей поезда был назначен, разумеется, я. А мне уж и удивляться не приходилось.

Ну и что мне оставалось делать? Ещё одной ночи скитаний в Саранске с переполненными гостиницами я бы не пережил. Те более что благодать Господня, она тоже границы имеет. И делать было нечего, кроме как бежать за новым билетом на поезд. После всех наших разбирательств и оценки ситуации, времени на покупку билета у меня оставалось ровно пять минут. Да-да, именно 5 минут, как в той песне Николая Трубача, я её потом долго напевал про себя:

«… На перроне, у вагона,

только 5 минут…»

Но сдаваться было не в правилах вашего покорного слуги, и я опять, как и по дороге в Саранск собрал волю в кулак, как и свои сумку, плащ, шарф и остатки сил, и повторил чудо с замедлением петли времени.

В те годы ещё не придумали сотовых телефонов, но если бы они были, позвони мне кто-то в тот момент, я бы, как герой Данилы Багрова в бессмертном «Брате 2», на вопрос в трубке: «Что делаешь?» обязательно крикнул бы: «Бегу!». И я опять бежал. Красный, потный, сметающий всё на своём пути. А оставалось-то не много, не мало, а всего 4 минуты. Пробегаю мимо привокзальных ППС-ников. Видя их лица, которые явно хотят меня остановить, кричу им:

– Потом, всё потом!»

Они плюют и отворачиваются. Остаётся три минуты, я у кассы. А в мордовской кассе как назло аншлаг. У маленького окошка в стене бесновалась кричаще-бушующая толпа тётушек с узлами в косынках, деревенских седобородых дедов в штанах, заправленных в сапоги, мам с ноющими детьми, солдат и подозрительных личностей в кепках. Короче вообще полный Армагеддон.

Я кричу им всем:

– Граждане дорогие, смилостивитесь, пропустите бедолагу без очереди, поезд уходит, жена рожает, всё упало, всё пропало!

По очереди раздаётся недовольный гул, а до отправления уже остаётся всего две с половиной минуты. Добрая бабушка внушительных размеров, стоящая у окна, входит в моё положение и цыкает на народ:

– Ну что разверещались? Не видите, человек спешит! А вам куда торопиться-то? На погост ещё успеете! – и отходит от белого окошка, освобождая мне место.

Бабка эта была явно в авторитете, потому что от её зычного командного голоса очередь сразу притихла.

Я пулей подлетаю к кассе, излагаю вечно недовольной билетёрше свою срочную потребность и кидаю в окно заранее в бреющем полете приготовленные деньги и паспорт. Та молча, медленно, я бы даже сказал цинично, начинает выписывать билет, забивать фамилию из документов, что-то неторопливо спрашивать и переспрашивать. Я нервничаю, пытаюсь её ускорить, а она только зло подглядывает на меня исподлобья маленькими, сверлящими как дрель глазками. И вот, драгоценный билет выписан, билетёрша кладёт его на паспорт и протягивает стопкой мне. Я хватаю драгоценную ношу и тащу её из окна в свою сторону. Остаётся одна, последняя минута до отхода поезда. И тут… Билетёрша как будто вспомнив что-то вцепилась в билет и паспорт мёртвой хваткой, ни дать, ни взять бульдог. Я тяну их к себе, она к себе. Время замедляется в бесконечной битве взглядов и перетягивании билета. Я тащу стопку документов к себе, тётка упорно перетягивает их обратно в кассу, впившись как пиявка сильными пальцами.

– Подождите, гражданин, возьмите сдачу! – голосом палача, занёсшего топор над жертвой говорит она.

До отхода поезда остаётся 45 секунд…

И начинает отсчитывать сдачу. Медленно, методично, издевательски. Я кричу:

– Да оставьте Вы эту сдачу себе, Господи, поезд же уходит!

– Успокойтесь, гражданин, мне ваши деньги не нужны! – она со взглядом маньяка, ненавидящим, беспощадным, как паук на муху, попавшую в паутину, высыпает на билет с паспортом кучу никому не нужной мелочи.

Я буквально вырываю документы и рассыпающуюся на ходу мелочь из её рук. Время остановилось. Остаётся ровно тридцать секунд… Я как спринтер после сигнального выстрела на старте, с места подрываюсь и бегу. Мимо гудящей и проклинающей меня очереди, мимо бабок с баулами, мордовских торговок пирожками, мимо недовольных милиционеров. Поезд уже трогается. Проводники выставили зелёные флажки. И только самый последний вагон, как будто специально для опоздавших бедолаг, что-то тянет и не закрывает подножку, на которую я и вскакиваю на последней секунде перед отправлением. Сую билет в нос ошалелой проводнице, пробираюсь через весь поезд, мимо кричащих детей, чемоданов, дембелей, как в фильмах про войну или революцию, в свой, уже плацкартный вагон, и падаю там, как был, одетый и с зажатыми в вытянутой руке билетом и паспортом. Закрываю глаза и лечу в небытие, на поезде без номера в город без названия.

Глава 3.

Странный пассажир.

– Вот-вот, граждане, и я вам про тоже! А вы знаете, что на свете есть самое основное зло и от чего оно происходит? От богатств, от злата-серебра, да от власти всяческой! – раздался с другой стороны, сзади от нас, скрипящий, каркающий голос.

Мы с моим приятелем, Родионом, недоумевая переглянулись и повернулись на его звук. Да что такое. Вагонные персонажи тянулись к нам, как мухи на мёд. Правда мухи летят не на мёд, но какая разница. Я уже ничему не удивлялся и просто молча принимал тот факт, что мы оказались во временной петле пространственно-временного континуума призрачного римского метро, в которую мы попали как кур во щи, и по которому ехали, словно по замкнутому кругу, как по спирали, уже не первый час. Метро играло с нами, как кошка с мышью.

По ходу здесь как в компьютерной игре – пока не пройдёшь всех и не дойдёшь до босса выбраться из лабиринта невозможно. Слева от нас сидел итальянский бомж, во всей своей, так сказать, красе. В этом пассажире всё было аутентично, как и положено в межнациональной гильдии бездомных – небритость, беззубость, лохмотья, неизменный пакет с нехитрым скарбом – пустыми бутылками, банками, тряпками и прочей ветошью… Только стоп! Во, что с ним не так! Бомж, который по всем метафизическим законам должен благоухать немытым гниющим телом на весь вагон, яко авгиева конюшня, совершенно никак не пах. Вот ни на молекулу. Мы с Родионом опять переглянулись и удивлённо посмотрели на нового «собеседника».

– Что, странно, да? Запах не чувствуете? А это первый признак вируса.

– Какого такого вируса? – наморщив брови спросил Родион.

– А ничего, скоро узнаете! Скоро все узнают! – пророчествовал бомж, – Скоро упадёт тень егбипетская на град сей и не останется на нём камня на камне! И не будет места от стонов и скрежета зубов грешников. Потому что грядёт Он!

– Хватит каркать дед, без тебя тошно. Ты, собственно, кта?

–Я-то? Да я, мил человек, директор.

– Директор? Ишь ты! И что же ты директируешь? Мусорки или свалки? А, я понял, ты глава Роспотребмусорнадзора и систематически совершаешь санитарные наезды на помойки?

– А ты не смотри на то, какой я сейчас. Было время, когда моё имя гремело на всю Орловскую волость!

– Прямо-таки и на всю? – спросили мы, поперхнувшись смехом.

Итальянский непахнущий бомж-директор Орловской волости – это ещё одна неожиданность сегодняшней бесконечной ночи. Я толкнул Родиона в коленку и шепнул ему на ухо, чтобы не слышали появляющиеся со всех сторон персонажи:

– Слушай, а тебе не кажется, что наше ночное путешествие очень напоминает, ну так, чисто слегка, диссотиативное множественное расстройство личности? Вся эта затянувшаяся поездка, Дракулы и бомжи-директора?