У той больницы тоже была своя история, дело в том, что спроектирована она и все её корпуса были таким образом, что должны были составлять звезду, видимую с птичьего полёта с советских самолётов, гордо пролетающих над славным Саранском. Но пленные фашисты распорядились по-своему. Они сделали свой последний предсмертный «подарок» – каким-то образом изменили проект и технологию, и после окончания и торжественной приёмки госпиталя, когда государственная столичная комиссия вылетела обратно в Москву, члены комиссии из иллюминаторов к своему ужасу увидели, что больница в высоты представляет собой идеально ровную, геометрически вываренную, как и всё в Германии, свастику. После этого случая, конечно без суда и следствия, был расстрелян ряд высокопоставленных особ, в том числе секретарь местного горкома, главврач и даже главный архитектор города, а также все члены госкомиссии в полном составе, а кроме того кучу народа сослали в лагеря, благо они были здесь же, неподалёку.

Как могли свастику закамуфлировали, даже снесли несколько корпусов, и теперь с высоты глядя на больницу можно увидеть почти ровный крест, это единственное что смогли добиться строители, ведь совсем сносить госпиталь в те суровые послевоенные годы, когда поток инвалидов и больных хлынул со всех концов, городов и весей, не было никакой возможности.

*****

Мы, промокшие и замершие под проливным мордовским дождём, наконец добрались до неизвестной хрущобы и тяжело дыша поднялись на самый последний этаж. Помните эти последние этажи в хрущёвских домах? На них обязательно стояла лестница к квадратному люку в потолке, закрытому на замок, ключ от которого хранился у Андреича из последней, двадцатой квартиры, который потом выкрал, приехавший к ему на неделю внучок-хулиган Вовка из Наро-Фоминска. Мы с ним полезли на заполненный керамзитом и голубиным помётом чердак, где нашли среди птичьих перьев и мусора тёплое голубиное яичко. А потом, во дворе прямо за домом, чтобы никто не видел, раздавили это яйцо, а в нём оказался зародыш голубя, почти сформировавшийся, с клювом, крылышками, рахитичной полупрозрачной головкой, такой гадкий утёнок, но он всё равно был бы живой и стал бы голубем, если бы не мы. И мне захотелось плакать от своего подлого поступка. Тогда я первый раз в жизни узнал, что такое смерть невинного, и мне до сих пор стыдно за тот свой детский, но низкий грех.

Пётр, так звали того мордовского бедолагу, постучал в обитую деревянными штапиками, пролаченную по моде тех лет, с черными точками от выжигания, дверь квартиры. Открыл нам добродушный Митёк. По другом я его назвать не могу. Ну он реально был похож на представителя этого питерского направления художественного андеграунда, такой же добродушный, бородатый и в тельняшке на пузе.

– Заходите, гости дорогие! – радостно приветствовал он, хотя мы с ним даже не созванивались, как будто знал, что ровно сейчас и должны к нему нагрянуть гости ночным визитом.

Митёк щедро и добродушно заставил нас раздеться до трусов, развесил намокшие вещи над батареей и принялся отпаивать чаем с мордовской водкой, которая, впрочем, так и называлась, судя по этикетке, водка «Мордовская». Потекла мирная беседа интеллигентных людей об искусстве, вере, любви, детях и предназначении в жизни. Как оказалось, наш хозяин художник-иконописец, расписывающий церкви, мордовский Андрей Рублёв. Он показывал нам свои прекрасные искренние работы, рассказывал о своём непростом труде, который выполнял по зову сердца, по предназначению души, за какие-то пожертвования и прихожанские копейки. Митёк поведал, как они с бригадой восстанавливают храмы, как возрождается вера на Руси. От его рассказов мне опять, как и в предыдущую ночь, становилось тепло и уютно на этой крохотной кухоньке в компании добрых мирных людей, моих новь обретённых друзей.

Было уже поздно, Петя извинился и ушёл домой к семье, чтобы доспать несколько часов перед работой завтра, мой добрый хозяин настойчиво пытался уложить меня в свою кровать, а сам лечь на раскладушке, но я наотрез отказался и после его упорного сопротивления всё-таки занял прокрустово ложе. Было удивительно мягко и беззаботно. Я лежал в ночной тишине под стук дождя в окно и думал, как это здорово, что не переведутся никогда на Руси, в самых неожиданных местах, такие хорошие и добрые люди, готовые отдать последнее ближнему. Что они могут встречаться только здесь, в Российской глубинке, в этих унылых обшарпанных домах. Как сказано в Евангелие: «…они не от богатства своего отдают, а от бедности своей…», тем ценнее становится дар их.

Уже второй раз за эту поездку я почувствовал, как вкусна простая пища бедных людей и как мягко их скромное ложе. Как будто это не раскладушка в маленькой хрущёвке на пятом этаже, а огромная двуспальная кровать в царском дворце. Под эти благостные мысли и мерную барабанную дробь капель в окно, я уснул, и опять всю ночь летал как птица по голубому безоблачному небу над землёй, а внизу простирались бескрайние плодородные поля и такие маленькие крохотные деревья, дома, люди…Именно за такие встречи и за такие сны будем благодарить мы господа Бога и именно в них и есть смысл нашей жизни.

*****

И все казалось должно бы было завершиться благополучно, но… Всегда возникают эти самые «но» … Вся наша жизнь есть борьба света и козней лукавого. Понятно, что после такой благодати, так просто эта история закончится никак не могла. Купив билет на обратный путь в историческом сердце Саранска, на самом что ни на есть центральном железнодорожном вокзале, я, уже ничему не удивляющийся, спокойно прошёл к своему вагону. В этот раз, учитывая прошлые ошибки, разумеется, слегка заблаговременно. Более того, я пришёл задолго до отправления и длительное время бесцельно шатался под настороженными взглядами вокзальных милиционеров по привокзальной площади, курил, ужинал пирожками с картошкой, купленными тут же, у перронных товарок. И вроде ничего не предвещало беды. Паспорт был проверен, а до отправления состава оставалось целых двадцать минут.

Я спокойно прошёл билетный контроль, похихикал с проводницей на какую-то тему и преспокойно прошёл к своему месту, готовый упасть в небытие и проснуться в точке назначения. И тут, как гром среди ясного неба. Всё моё купе было полно, не было куда и яблоку упасть. На самом моём месте, отчётливо напечатанном на розовом билете, на моей любимой нижней полочке, расположился лютый мордовский фермер с внешностью доисторического мастодонта. Он уже переоделся в домашнее, разложил на столе традиционные варёные мордовские яички, копчёную мордовскую курицу, палку мордовской колбасы и пузырь самогона и сдавать свои позиции, судя по недюжинному росту и агрессивному выражению лица, явно не собирался.

Про таких в паспортах в советские годы так прямо и писали в графе национальность – «мордвин». Вот правильные были порядки в Союзе, всё своими именами называли, боролись, так сказать, за сохранение национальной культуры, независимость и традиции исчезающих народов. Это потом, только в Российской Федерации на волне натальной и гендерной без- дискриминации, всех сделали гражданами РФ, а по сути, как были они мордвинами, так ими и остались. Кстати, почему у нас в России все фермеры такие богатыри, даже мордовские? Видимо, чтобы сделать нашу и без того напряжённую жизнь сложнее. Увидев на своём законном месте совершенно постороннего субъекта, пусть даже и внушительно наружности, я, преисполненный благородного негодования, естественно начал с наезда:

– Почему на моём месте лежит, пардон за мой французский, вот такое вот деревенское мурло, прости Господи?

Мы совали друг другу в лица одинаковые билеты с одинаковыми местами, и дело чуть было не дошло до хватания за грудки, но, слегка успокоившись, всё-таки решили с традиционными русскими вопросами, а именно «Кто виноват?» и «Что делать?» обратиться к третейской судье – проводнице.

Та долго разгадывала наши билеты, не понимая в чём собственно дело. И на том, и на другом билете было напечатано совершенно одинаковое место, одинаковое время, только фамилии разные. Ну что за чертовщина, были бы живы Гоголь с Булгаковым, была бы эта поездка увековечена в истории прозы и переросла в какие-нибудь нетленные «вечера на Хуторе близ Саранска» или «Мастер и проводница». История резко попахивала мистикой и чертовщиной, а лукавый держался за животики от смеха. Ничего не понимающая проводница эскалировала проблему по старшинству, и только начальница поезда, толстая дородная баба, прожжённая и опытная, видавшая на своём веку столько, сколько обычному человеку и не снилось, изучив суть вопроса молниеносно приняла соломоново решение.