========== Часть 1 ==========

Как мы смотрим на тех, кого любим, — снизу вверх. С тоской от несправедливости покорных червей, которым никогда не будет суждено летать с теми, кому это и не нужно. Потому что они вниз и не смотрят.

Мне всегда говорили, что я разумная девочка. Покорная. Умная. Земная. Я крепко стояла ногами на земле, гордясь этим. Детальки, с которыми я копошилась: латунь, серебро, пластик — словно живые, но гораздо понятнее, гораздо живее для меня, чем люди.

Потому что люди — страшны. Потому что люди ломаются и не слушаются.

Я тоже была человеком, а поэтому странной и непонятной. Поэтому ночью я выхожу из комнаты в западном крыле и брожу по темноте, как зомби.

Срочно, пока меня не застали робостроители, выбегаю на балкон, шлëпая ногами, обнимая себя руками, беспомощная, хрупкая.

В окне — темнота, бушующая воздушная стихия, отчего сердце сжимается.

«Ты такая пугливая и спокойная, Эстерли».

Сердце сжимается не от страха, а от восхищения, пока дождь хлещет по щекам, пока ветер треплет тëмные волосы.

Он появился резко — огненная точка, ошибочно спутанная мною с солнцем, взрезающая инородно тëмные клубни сумрачной мглы. За которой не видно ничего.

Нам всегда говорили, что там — города, на благо которых мы трудимся, создавая новые части, создавая роботов для войны с чудовищами, пытающимися захватить наши дома.

Чудовища страшные, бешеные, демонические отпрыски. Чудовища, о которых нам поют страшные сказки и песни.

Я их не видела. Нам говорили, что мы здесь от них в безопасности.

Я собрала ладони вместе от испуга и неведома откуда возникшей тревоги, такой же черной, как клубни дыма и шторма. Такие же черные, как прутья ограды и как иссохший от едких паров плющ.

Тревога внезапно зазвучала как робот, издающий пики и мигающий красным, прежде чем, взбеситься и выйти из строя.

В этот миг я увидела чудовище.

Чудовище имело руки, имело ноги, имело человеческий торс, имело крылья. Крылья горели золотом, перья выпадали, крылья кровились, торс кровился, покрытая сажей кожа блестела…

Чудовище приковало мой испуганный и потрясëнный взгляд.

Чудовище имело перья, когти и внезапно самое красивое человеческое лицо, которое я видела. Глаза золотые — бешено, обезумевше впившиеся в меня, заставили задрожать,

он вскрикнул — взревел даже, от боли, взревел так, как я никогда не позволяла себе,

а потом резко упал мне под ноги и уже, кажется, не дышал.

Испуганная, я положила руку ему на шею — кожа была горячей.

Искалеченная птица не дышала, но была по-упрямому живой. А моя рука на коже подрагивала. Моë дыхание подрагивало.

Я сама подрагивала.

Но — как и от шторма — не от страха.

От восхищения.

/

Я была очень осторожна и методична.

Никто бы никогда не заподозрил пугливую Эстерли в преступлении.

Моя комната — кладезь игрушек, которым никогда не стать живыми. Различные части тела из железа, которые я заботливо прикрепляла друг к другу, но которые никак не дышали.

И я раз за разом расстраивалась.

Темные дни в моей мастерской проходили в одиночестве, но теперь — нет. Теперь я тут дышала не одна.

Чудовище дышало дико, хрипло, загнанно, порой — слабо, не в силах выдавить вдох, но дышало.

— Эстерли, у тебя замечательные руки, чудо какие аккуратные, почини ему лëгкие, а?

Руки у меня правда были аккуратными.

Темноту моей мастерской тревожили редко. В такие мгновения я молилась своему чудовищу, лежащему за ширмой, не кашлять, не дышать, не метаться беспокойно по кушетке, отплëвывая кровь, и в такие мгновения никто бы не мог различить мою обычную робкую улыбку от той, которой я прикрывала истинный ужас.

Но всë же — не прекращала.

Они — те лица, которые я даже не замечала, лица в белых халатах, в перчатках, с отвëртками, в очках, одинаковые — но отличные от меня, — уходили всегда. Война шла. Работа шла.

Эстерли оставалась одна, но теперь у неë было чудовище. Оно дышало.

Я с исследовательским любопытством изучала его, трогая его тело.

Я с исследовательским, жадным до внутреннего содержания любопытством учëного, хотела взрезать его. Я взяла скальпель и хотела уже разрезать кожу, но он вдруг напрягся и внезапно открыл глаза.

Испуганные, с суженными зрачками. И я тоже испугалась, подняв вверх руки. Так я поняла, что ж и в ы е не принимают исследовательского интереса.

К живым нужен другой подход. Не такой, как роботам.

Он дышал, и я чувствовала восторг от каждого его вдоха.

У него было сломано крыло. У него было сломана рука. Он был в бреду.

Когда он спал — я сначала с настороженным любопытством смотрела на то, как беспокойно он спит, потом — когда он открывал глаза и долго смотрел на меня, я замирала.

Очевидно, что взгляд у него был затуманенный, бредовый, но — у меня было такое ощущение, словно мы разговаривали. Не понимая языка друг друга, лишь через глаза: его — золотые, мои — обыкновенно-серые.

Ни у кого прежде я не видела настолько ярких глаз.

Дыхание во мне снова подрагивало. Тревога звучала так, словно кто-то играл на инструментах далëкую, нежную мелодию. Тревожной она была потому, что в стенах этого здания такой мелодии не должно быть.

Здесь звучала лишь музыка мëртвых инструментов, но не биение живых сердец чудовищ.

Я ходила в столовую на автомате — словно в меня тоже вставили аппарат. Глаза мои ничего не видели. Я уже ничего не воспринимала.

Я ела синтетическую пищу и думала, что нужно есть чудовищу и подойдëт ли ему машинное масло.

Я относилась к нему как к лучшей своей игрушке, и это была моя ошибка.

— Эстерли.

Мягкий, бархатный голос выдëргивает из размышлений. Его серые глаза насмешливо смотрят на меня, и я пугаюсь, теряюсь.

(«Ты слишком пугливая и спокойная, Эстерли»)

(«Ты не представляешь угрозы, Эстерли»)

В последнее время мне сложно быть в реальности. Наверное, это от того, что я бледной тенью хожу по ночам.

И залезаю туда, где висят замки, которые так хочется взломать, вскрыть — запретные секреты, тайна, свобода, и сердце бьëтся быстрее, в упоении…

Мои пальцы бьют разрядом электрошока, и серые глаза отрезвляют.

Они смотрят холодно, оценивающе, а потом он усмехается и говорит:

«Ты слишком спокойная и пугливая, Эстерли».

«Ты безобидная, только любишь странных зверушек. Об этом мне сказали в приюте. Как и то, что ты любопытная. Тихая, незаметная и любопытная. Кто знает, к чему это приведëт, да?»

Я только кивала. Порядок, порядок, порядок. Я девочка тихая и земная.

Но во мне всколыхнул трепет чудовище. И оно умирало.

Он — с серыми глазами — заставляет меня замереть. Он сканирует меня.

И всë же — я это вижу — недооценивает. Мне даже приятно от того, сколько он не знает.

Во мне столько темноты, что тени, которые таятся по углам, неспособны сравниться с ней.

Я боюсь еë.

Боюсь, но любезно, робко улыбаюсь окружающим.

Когда чудовище в первый раз заговаривает со мной, я хочу сделать ему железное крыло. Такое, которое позволило бы ему летать — и чëрт вообще знает, почему я хочу, чтобы он летал, но я хочу.