Следователь выписал телефоны и имеющиеся адреса всех женщин по имени Света и Светлана. К счастью, их оказалось всего пятеро. К тому же Наполеонов мысленно поблагодарил покойную за пунктуальность. Возле каждой Светы стояла дата её появления в жизни хозяйки записной книжки. Звонить пока по ним он не стал.

Заинтересовал его телефон некой Дарины Лавренковой, потому что рядом с телефоном была приписка, сделанная, по всей видимости, рукой самой хозяйки записной книжки – мой личный парикмахер.

Наполеонов не раз и не два слышал от подруг своей матери, что личный парикмахер это лучший психотерапевт.

Он даже как-то завёл об этом разговор с Мирославой, но та только хмыкнула в ответ. И он решил, что в этом вопросе она разбираться никак не может, потому что ни разу не посещала парикмахера ради хорошей причёски или просто удовольствия. Хоть у неё и были длинные, густые волосы, она с ними не церемонилась, просто мыла и расчёсывала и каждый год в апреле укорачивала. Почему именно в апреле, для Наполеонова оставалось загадкой, разгадывать которую ему было неинтересно. Сначала волосы ей укорачивала кто-то из тётушек, потом этой миссии на несколько лет удостоился Шура. Но с появлением в её коттедже Мориса он оказался не у дел: его друг Миндаугас оттеснил его и взял ножницы в свои руки.

«И пожалуйста, – вздохнул Наполеонов, – очень мне хотелось стричь всяких там Мирослав». Ясное дело, что Наполеонов пытался лукавить даже перед самим собой. Потому что Мирослава была у него одна, и ему было немного обидно. Но Волгина объяснила это просто – ты же не живёшь в моём доме, твоего появления нужно ждать, а Морис всегда под рукой. Наполеонов был согласен с её доводами, но всё же, всё же…

«Итак, с Дариной Лавренковой нужно поговорить чуть ли не в первую очередь», – пометил у себя следователь. Ломал он голову и над тем, как ему проверить алиби Михаила Муромцева. Где искать мужчину, подвозившего его в день убийства Селивановой. Примета в виде кольца с мордой козла была проблематичной. Можно было предположить, что владелец этого неординарного кольца живёт где-то недалеко от дома Селивановой, ведь не зря же он сказал Муромцеву, что им по пути. Хотя ехать он мог не к себе домой, а, например, к другу или к тёще.

– Ищи ветра в поле, – пробормотал Наполеонов, хотя и знал, что искать всё равно придётся. Однако это не к спеху. У Муромцева не было мотива для убийства Селивановой. «Зато он имелся у пасынка, – подумал следователь и мысленно поправил себя: – У приёмного сына».

Телефон и адрес Аркадия Павловича Селиванова нашлись в записной книжке его приёмной матери.

«Ага, – констатировал следователь, – Аркадий всё-таки сообщил матери адрес своего фактического проживания. Из чего можно предположить, что их взаимоотношения были не так плохи, как считает Муромцев.

Выписав адрес и телефон, Наполеонов решил отложить вызов приёмного сына на следующий день, во-первых, потому что ему было необходимо завершить одно из срочных дел и передать его в суд. А во-вторых, он хотел подумать над имеющимися фактами и получить заключение от судмедэксперта, не было ли это самоубийством. Он вспомнил увиденную в ванной картину и опять подумал о том, что ему что-то в ней кажется странным. Он окинул взглядом свой стол в поисках фотографий, сделанных на месте преступления Легкоступовым, и вспомнил, что их ему до сих пор не передали. Следователь нажал вызов секретаря и проговорил сердито:

– Элла, а где фотографии с места убийства Селивановой?

– Только что звонил Валерьян и сказал, что принесёт их сию минуту.

Не успел Наполеонов возмутиться, как в кабинет без стука влетел запыхавшийся Легкоступов.

– Прошу прощения! – выдохнул он. – Не успел я заняться фотографиями Селивановой, как меня выдернули на другое дело и сказали срочно обработать снимки.

– И ты рад стараться? – насмешливо спросил Наполеонов.

– Там действительно было срочное дело, – сухо ответил Валериан, положил на стол следователя кучу фотографий и, пробормотав: – Как я понимаю, я сам здесь не нужен, – направился к двери.

– Художник, – пробормотал ему вслед Наполеонов и стал раскладывать снимки на столе.

Здесь было на что посмотреть, и следователь выругался сквозь зубы. Он не понимал, зачем нужно было крупным планом снимать розовую плитку в ванной с изображением купающихся наяд. От одного этого вида Наполеонова начало мутить. Но тут он обратил внимание, что светло-розовая плитка над ванной и вода в ванне почти совпадают по цвету.

– Вот! – сказал он вслух. Следователь понял, что подозрительным ему с самого начала показался именно цвет воды. Почему так мало крови, если Селиванова перерезала вены.

Продолжая рассматривать фотографии, Наполеонов больше не ругал фотографа. Ведь если бы не его художественно снятая плитка светло-розового цвета с этими противными морскими девами, он мог бы ещё несколько дней ломать голову над каким-то трудно уловимым несоответствием на месте смерти женщины.

Следователь снял трубку и стал названивать судмедэксперту. Сначала трубку никто не брал. Но потом Илинханов соизволил отозваться лично.

– Кому так не терпится? – спросил он.

– Мне! – завопил Наполеонов и обрушил на Илинханова весь запас имеющегося у него красноречия. Он догадывался о том, что Илинханов закатывает глаза и готовится прервать поток льющихся на него комплиментов и мольбы, но следователь не дал ему такой возможности.

И Наполеонову таки удалось уговорить судмедэксперта представить ему утром заключение – сама ли гражданка Селиванова свела счёты с жизнью или ей кто-то помог.

Зуфар Раисович Илинханов что-то пробурчал себе под нос, потеребил свои густые чёрные усы и пообещал пойти следователю навстречу.

На радостях Наполеонов с головой ушёл в работу и не заметил, как пролетел хмурый день, который, по идее, должен был ползти со скоростью улитки, потерявшей панцирь.

Домой Шура пришёл пораньше, за окном всё так же моросил дождь, из гостиной доносились звуки рояля. Это музицировала его мама. Судя по тому, что в прихожей не было чужой обуви, верхней одежды и зонтов, она была одна.

Но, по-видимому, он ошибся, потому что вскоре до слуха Шуры донёсся тихий девичий голосок.

«Ага, – подумал он, – зонт и курточку сунула в мешочек, а на ноги надела бахилы…» Лично ему претили эти новшества. И в самом деле, что может быть уютнее мягких домашних тапочек, даже если они гостевые.

Правда, когда он однажды высказал эту мысль Мирославе, она пожала плечами и объяснила, что многие боятся с чужих тапочек подцепить какую-либо инфекцию.

Но всё же большая часть учеников и учениц его матери либо надевали гостевые тапочки, либо проходили в носках и колготках. А одна девушка всегда приносила такие красивые вязаные носочки, что Шура не мог оторвать глаз от её ног. Заметив это, Софья Марковна сделала сыну замечание:

– Шура, неприлично так рассматривать девичьи ноги.

А девушка в ответ рассмеялась:

– Софья Марковна, он не на ноги мои смотрит, а на носки.

И, обратившись к Шуре, спросила:

– Александр Романович, хотите, моя бабушка и вам такие свяжет?

Он, не подумав, ляпнул – хочу! А когда девушка принесла их, уже было поздно отказываться. Зато теперь он мог доставать из шкафа эти чудесные носки и любоваться ими. Носить такую красоту Шуре было жалко.

Наполеонов на цыпочках прошёл на кухню, достал из холодильника пакет с молоком и уже собирался разрезать пополам батон, как в дверях появилась моложавая высокая женщина с пышной причёской – Софья Марковна Наполеонова.

– Ты сегодня рано пришёл, Шурочка, – проговорила она ласково.

– Так получилось, мам.

– Ну вот и хорошо, я сейчас тебе разогрею суп и котлеты с картошкой.

– Мама, я сам, иди занимайся.

– Вижу я твоё «сам», – шутливо нахмурилась Софья Марковна и вскоре перед Шурой стояла вкусно пахнущая тарелка с куриным супом.

– Второе в духовке, сам возьмёшь.

– Спасибо, ма, – проговорил Шура с набитым ртом.