– А? Это угроза или обещание?

– Ну, ты только что забрызгала колготки и выругалась. Я и подумал: а что бы ты сказала, если б сломала ногу или если б высадились русские?

– Грэм… – ответила она осторожно. – Я думаю, что буду решать это по мере поступления.

Некоторое время они шли в молчании.

– Ты, наверное, считаешь меня ханжой. А я просто спросил.

– Скажем так: ты, по всей видимости, жил в довольно тепличных условиях.

В тот раз разговор на этом прекратился, но Грэм не мог не заметить, что с Энн он сам стал больше сквернословить. Вначале неуверенно, потом с облегчением, потом с явным удовольствием. Теперь он делал это машинально, будто расставлял знаки препинания, – как все. Он решил, что, если уж русские придут, нужные слова тоже придут сами.

– Как все это было, когда снимали «На седьмом небе»? – спросил он Энн в тот вечер, когда они вместе мыли посуду.

– Не очень-то весело. Много павильонных съемок. Низкий бюджет, поэтому мы все время в одних и тех же костюмах. Я помню, они рихтовали сценарий, чтоб несколько сцен происходило в один и тот же день и нам меньше надо было переодеваться.

– А что этот твой итальянский казанова?

– Дик Девлин? Он английский, как Ист-Энд. Нельзя сказать, чтоб он прославился. Кажется, пару недель назад я видела его в рекламе крема для бритья. Он был милый. Не очень талантливый, но милый. Совсем не умел играть, ему приходилось использовать «силу взгляда» – это он так говорил. Водил меня как-то в боулинг, когда у нас съемок не было. Боулинг!

– А… – Грэм вытирал посуду и отвернулся, складывая салфетки, чтобы Энн не могла поймать его взгляд, – у вас было?

– О да. – По звучанию ее голоса он знал, что она на него смотрит. – Кажется, всего один раз.

– Как чихнуть.

– Ну примерно.

Грэм пригладил сложенные салфетки, взял совершенно чистую чайную ложечку и отнес ее в раковину, опустил в воду. Одновременно он поцеловал Энн в шею сбоку, изобразил чихающие звуки, снова поцеловал в то же самое место.

Ему нравилось, как прямо она ему отвечала. Она никогда не жеманничала, не хитрила, не уклонялась от ответа. Она никогда не прибегала к тактике «ты не заслужил этого знания», хотя вполне могла бы. Она просто говорила как есть. Ему это нравилось: ты спросил – тебе сказали; не спросил – не сказали. Проще простого. Он взял поднос с кофе и направился в гостиную.

Энн была рада, что ушла из актерской профессии тогда, когда ушла, – это произошло за несколько месяцев до встречи с Грэмом. Восьми лет оказалось вполне достаточно, чтобы понять: связь между талантом и возможностью работы достаточно случайна. Разнообразные опыты на сцене, на телевидении, а под конец и в кино убедили ее, что в лучших своих ролях она совсем неплоха; и ей этого оказалось недостаточно.

После нескольких месяцев внутренней борьбы она ушла из профессии. Не для того, чтобы отдыхать, а чтобы найти интересную и полноценную работу. Ловко использовав дружбу с Ником Слейтером, она устроилась в фирму «Редмен энд Гилкс». (Действительно ловко: она не просто не стала спать с ним до того, как он предложил ей работу, но дала понять, что не станет спать с ним, даже если это произойдет. Он, кажется, почувствовал облегчение и некоторый пиетет, столкнувшись с такой неуступчивостью. Наверное, это лучший способ, думала она позже, самый современный способ: теперь ты получаешь работу, не переспав с кем-то.) И все сложилось как нельзя лучше. Через три года она была заместителем начальника отдела закупок с огромным бюджетом, могла путешествовать сколько угодно, и часы пребывания на работе – порой, конечно, долгие – диктовались только ее собственной работоспособностью. Перед встречей с Грэмом в ее жизнь вошла неизвестная ранее стабильность; а теперь жизнь казалась еще прочнее, чем прежде.

В четверг Грэм позвонил Барбаре и немного поторговался по поводу выставленных счетов.

– Зачем ей столько одежды?

– Затем. – (Типичный ответ Барбары: взять кусок твоей формулировки и повторить с минимальными изменениями. Меньше труда, экономия времени, можно успеть подготовиться к следующему вопросу.)

– Зачем ей три лифчика?

– Надо.

– Она будет носить их одновременно, один на другом?

– Один на ней, один в чистом белье, один в стирке.

– Но я платил за три только месяц назад.

– Ты, может быть, не замечаешь, Грэм, и, вероятно, не очень интересуешься, но твоя дочь растет. У нее изменился размер.

Грэм хотел сказать «ее прямо распирает?», но он не решался теперь шутить с Барбарой. Вместо этого он еще немного позанудствовал:

– Так быстро растет?

– Грэм, если стягивать тело растущей девушки, можно нанести ей большой вред. Свяжи тело – и свяжешь ум, как известно. Я не думала, что ты настолько прижимист.

Он ненавидел эти разговоры; не в последнюю очередь потому, что подозревал: Барбара делает Элис свидетельницей этой беседы.

– Ладно. Хорошо. Кстати, спасибо за запоздалый свадебный подарок, если это был он.

– За что?

– За свадебный подарок. Я так понял, это то, что я получил в воскресенье.

– А. Рада, что тебе понравилось.

На этот раз она явно заняла оборонительную позицию, так что он инстинктивно надавил посильнее:

– Ума не приложу, зачем ты это сделала.

– Правда?

– Ну да, зачем бы тебе вдруг…

– Я думаю, тебе следует знать, во что ты вляпался. – Ее тон был по-матерински назидательным, и он почувствовал, что теряет почву.

– Какая забота. – «Сука», мысленно добавил он.

– Не стоит благодарности. И, кроме того, мне было важно, чтобы Элис увидела, под каким влиянием в настоящее время находится ее отец. – (Он не упустил это «в настоящее время».)

– Но как ты узнала, что в фильме играет Энн? Едва ли из афиши.

– У меня свои шпионы, Грэм.

– Нет, правда, как ты узнала?

Но она только повторила:

– У меня свои шпионы.

Когда Джек Лаптон открыл дверь, в углу бороды у него тлела сигарета. Он протянул руки, затащил Грэма в прихожую, шмякнул его одной ладонью по плечу, другой по заднице и наконец протолкнул вперед с радостным воплем:

– Грэм, мудило грешное, заходи-заходи!

Грэм невольно улыбнулся. Он подозревал, что Джек – мастер запудривать мозги, и в их общем кругу это постоянно обсуждалось, но при этом он был бескомпромиссно мил, бурно приветлив и так откровенен, что ты немедленно забывал о причине вчерашних насмешек. Его задушевность могла быть притворной, могла быть частью игры, направленной на то, чтобы все его полюбили, но даже если и так – это работало, и так продолжалось без запинок и без смены регистра уже лет пять-шесть, так что в конечном счете необходимость беспокоиться об искренности отпадала.

Трюк с сигаретой возник как шутка – как якобы ключ к характеру. Борода у Джека была достаточно курчавой, чтобы спокойно запарковать в ней «голуазину» где-то в районе подбородка. Если он окучивал девушку на вечеринке, он мог отправиться за выпивкой и освободить руки, приткнув зажженную сигарету в бороду (иногда он закуривал исключительно для того, чтобы проделать этот трюк). По возвращении, окутанный густым облаком плотского дружелюбия, он выбирал один из трех путей, в зависимости от того, как оценивал девушку. Если она казалась интеллектуальной, сообразительной или хотя бы наблюдательной, он просто вытаскивал сигарету из бороды и продолжал курить (что указывало, как он пояснил Грэму, на «некоторую оригинальность»). Если она казалась глуповатой, застенчивой или не поддающейся на его обаяние, он оставлял сигарету на месте в течение одной-двух минут, говорил о какой-нибудь книге – не о своей, – а потом просил сигарету (что доказывало: он «один из тех умных и рассеянных писателей, у которых голова в облаках»). Если он вообще не мог ничего про нее понять, или думал, что она психованная, или сам был слишком пьян, он просто оставлял сигарету на месте, пока она не догорала до бороды, а потом с удивленным видом спрашивал: «Вам не кажется, что запахло паленым?» (это показывало, что он «яркая личность, человек неодомашненный, возможно, со склонностью к саморазрушению, понимаешь, как настоящие художники, но такой интересный»). Третий подход обычно сопровождался какой-нибудь заковыристой выдумкой про детство или родословную. Все это, конечно, таило и свои опасности. Как-то Джек заработал сильный ожог, обхаживая красивую, но неожиданно загадочную девушку. Он не мог себе представить, что она не заметила сигарету, и его изумление росло одновременно с болью; позже он выяснил, что, пока он ходил за напитками, девушка вынула контактные линзы, поскольку дым от его сигареты раздражал ей глаза.