Но сейчас ее это совсем не заботило. Она наслаждалась его близостью и теплом его объятий, сильных и нежных одновременно.

Ни в его поцелуе, ни в его прикосновении не было ни малейших следов робости. Он провел горячим языком по ее губам, после чего одним захватывающим дух движением дерзко проник внутрь, ощупывая ее скользкое небо столь же беззастенчиво, как… как эти дьявольские пальцы, которые как раз в этот миг затеяли волнующую игру у глубокого выреза ее рубашки. Его рука без малейшей застенчивости двигалась из стороны в сторону, оставляя на ее теле жгучий след, и Джиллиан ахнула, когда рука наконец скользнула под рубашку, обхватив с безошибочной точностью ничем не стесненную полную грудь.

Губы Гарета не отрывались от чувствительного места у нее на шее, и она чуть приподняла голову, словно поощряя его продолжать. Сердце в ее груди стучало, однако у Джиллиан не было сил сопротивляться. Язычки пламени лизали соски, большие пальцы его рук были заняты своей дразнящей, возбуждающей игрой, от которой соски стали тугими и жесткими, а ощущение, охватившее ее, трудно было назвать иначе, как любовным нетерпением. Искры блаженства, которого она прежде никогда не знала – да что там, даже мечтать о нем не смела! – распространялись по всему ее телу. Руки Джиллиан невольно скользнули к его спине. Пальцы сами собой сжались, и все ее существо охватил трепет, ибо его обнаженная кожа оказалась такой же тутой и гладкой, какой она ее помнила.

Он запустил пальцы в спутанные черные локоны, обдавая ей щеку своим дыханием.

– Какие у тебя прекрасные волосы! – произнес он хрипло. – Такие мягкие, теплые и золотистые. Цвета солнца в ясный летний день.

– Джиллиан сразу застыла на месте, словно кто-то вонзил ей прямо в сердце острие кинжала.

– Селеста, – произнес он чуть слышно. – Селеста! Боже мой, как мне тебя не хватало!

Его последние слова попали прямо в цель. Сердце Джиллиан болезненно сжалось, и она отстранилась.

Гарет поднял голову и уставился на нее. Жутковатое ощущение мурашками пробежало по ее коже, ибо он все еще находился во власти сна и видел перед собой не ее, Джиллиан, а ту, другую женщину по имени Селеста.

– Спи, – произнесла она дрожащим голосом. – Спи, Гарет.

По-видимому, какая-то часть ее мольбы дошла до его сознания. Голова его снова опустилась на подушку, но перед тем он еще раз потянулся к ней, положив ее голову себе на плечо. Джиллиан повиновалась, однако теперь между ними все было иначе – она отдалилась от него если не физически, то духовно. Усилия, которые ей пришлось для этого приложить, были поистине героическими. Снова и снова она твердила себе, что только потрясение было виной тому, что сердце замирало у нее в груди. Но по правде говоря, она оказалась захваченной врасплох его поцелуем. В те незабываемые мгновения, когда она чувствовала его губы на своих губах, а в висках стучало от возбуждения, это не имело для нее значения. Но в один миг все изменилось.

У нее снова защемило сердце. Прилив разочарования, охвативший ее, оказался настолько сильным, что она не могла удержать слезы, заметив, что пальцы Гарета все еще сжимали прядь ее волос.

«Какие у тебя прекрасные волосы», – сказал он ей тогда. Но он видел перед собой явно не Джиллиан, ибо ее волосы не были золотистыми, как солнце в ясный летний день, а, напротив, темными, как зимняя ночь.

Ах, какую же глупость она совершила! Она позволила Гарету целовать себя, ласкать самым беззастенчивым образом ее тело… тогда как с губ его слетело имя другой женщины. Другой образ отпечатался глубоко в его сознании. Образ женщины по имени Селеста.

Нет, не Джиллиан он видел перед собой в своих снах.

А он не был мужчиной ее грез.

На следующее утро Гарета разбудил плеск воды. Едва приподняв веки, он заметил Джиллиан. Стоя в дальнем углу комнаты, она переливала ровной струей воду из ведра в кувшин для умывания. Несмотря на то что ее роскошные волосы были заплетены в косы и уложены на затылке, они блестели, как самое драгоценное полированное дерево. Тут Гарету вдруг вспомнилось особенно живо и ярко, какими они были на ощупь в тот самый первый день, когда он ее увидел, черные как смоль, мягкие, как дорогой шелк, струившийся между загрубевшими кончиками его пальцев. Ему вдруг отчаянно захотелось выпустить их на волю, чтобы он мог сполна насладиться ими на своей коже.

Пока он подсматривал за Джиллиан, девушка отставила ведро с водой в сторону и повесила рядом с очагом чистое полотенце. Едва ему пришла в голову догадка, что она собирается мыться, как она развязала шнурки платья, и оно мягкими складками опустилось ей на бедра. Несмотря на то что она была теперь обнажена до талии, все, что он мог видеть – это небольшое углубление на ее изящной спине. Гарет хотел было отвести взгляд, понимая, что должен это сделать. Но тут она чуть-чуть повернулась, позволив ему увидеть мельком то, что до сих пор оставалось скрытым от его взора, и тут он уже не в силах был отвести глаз, даже если бы от этого зависела его жизнь.

Изящные руки поднялись, чтобы поправить волосы. Это движение открыло во всей красе соблазнительные очертания ее тела – необычайно привлекательного и, без сомнения, принадлежавшего зрелой женщине. При невысоком росте и хрупком телосложении, груди у Джиллиан были пышные, увенчанные набухшими сосками кораллового цвета.

Обмакнув полотенце в воду, она провела им по телу. Гарет жадно следил за каждым ее движением. Полотенце оставляло за собой след из множества мельчайших капелек, похожих на утреннюю росу, которые делали ее кожу влажной и отливающей таким дивным глянцем, что ни один мужчина не удержался бы от того, чтобы не прикоснуться к ней. Одна блестящая капелька пристала к самому кончику одной из ее изящных грудей, сморщившемуся от холода.

Прилив неукротимого желания вызвал жар в его чреслах, раздавшаяся плоть причиняла почти физическую боль. Первой его мыслью было то, что Озгуду несказанно повезло получить в жены такую красавицу, как Джиллиан. Вторым его побуждением было подхватить ее на руки, сорвать одежду и крепко сжать ее, обнаженную, в объятиях.

Будь он здоровым человеком, он бы наверняка так и поступил. Он бы опустился перед ней на колени, склонил бы голову к сочным плодам ее грудей и упивался бы этими дивными коралловыми сосками до тех пор, пока она не застонала бы от удовольствия, не в силах больше этого вынести. Будь он здоровым человеком, он бы запустил свои пальцы в пышный темный треугольник, который, как он знал, охранял источник ее женственности, исследуя его на ощупь до тех пор, пока их обоих не охватит самое неистовое желание. А потом, когда они оба будут готовы, его разгоряченная плоть проникнет в самые глубины ее жаркого, податливого лона…

Да, заключил про себя Гарет не без мрачной усмешки, здоровый человек на его месте наверняка так бы и поступил. Неудивительно, что он сейчас задавался вопросом, сколько времени прошло с тех пор, как он в последний раз занимался любовью с женщиной.

Джиллиан не замечала на себе его пристального взгляда и потому невольно вздрогнула, когда, обернувшись, заметила, что его глаза были широко раскрыты и прикованы к ней. Она поспешно натянула рукав платья на плечо. Сердце в ее груди сильно колотилось. Видел ли он ее? Ей оставалось только уповать на то, что она успела вовремя прикрыться. Изображая спокойствие, Джиллиан сделала шаг к кровати и глубоко вздохнула.

– Доброе утро, Гарет.

Ни слова не говоря, он протянул свою большую руку и почти насильно усадил ее на постель.

– Гарет, в чем дело?

Худые пальцы ухватились за вырез ее платья. Джиллиан ахнула, когда он резким движением стянул его, открыв покатую линию ее плеча.

– Здесь свежий синяк, – произнес Гарет.

Действительно, темно-багровый синяк портил безупречную белизну ее кремовой кожи. Джиллиан поспешно отвела глаза в сторону, стараясь прикрыть рукой грудь. Она не знала, чего в ней сейчас было больше – смущения или негодования.