Спустили кормовой трап с полотняным названием крейсера на поручнях. Заиграл «Встречный марш» французского оркестра – он репетировал его весь предыдущий вечер, надеясь удивить русских.
По спущенному трапу легко сбежал командующий походом контр-адмирал Михайлов. Торжественная встреча одной из приглашенных на юбилей французского военно-морского флота делегаций началась.
Главстаршина Александр Симушкин, которого в команде звали кратко: «Сима» – дальневосточная рыба из породы лососевых – а непосредственное командование после Ляошаня, бывшего Порт-Артура в шутку и полувсерьез – «китайцем», в церемонии встречи и торжественном построении не участвовал. По той причине, что не был приписан к кораблю и вообще никому на этом корабле не подчинялся, да к тому же в его «командировки» в белой парадной форме обычно не отправляют. Он сидел за парапетом кормовой спаренной зенитной установки и оттуда сверху, невидимый с берега, наблюдал за копошившимися на нем французами, высматривая особ противоположного пола, которых, по его мнению, там было маловато. Разочарованный тем, что они пришли «туда», где не «много женщин и вина», как в знаменитой морской песне про похождения то ли русских, то ли французских моряков то ли в Кейптаунском, то ли в Неапольском порту, в зависимости от того, кто поет эту песню, Сима в досаде покрутил штурвальчики, наводя спаренные стволы на нависшую по левому борту громаду французского авианосца «Клемансо».
На берег ему не светило. Вчера перед отбоем замкомандира по политчасти капитан II ранга Стеблов, лично обходя кубрики и вахтенных, зачитывал с командирами боевых частей списки тех счастливчиков, кто подлежит увольнению на берег, с кем из старших идет и монотонно с особистским придыханием бубнил про «честь советского матроса», про «руссо туристо облико морале», чем зашугал бедную матросню до предела. Сима повернулся, крутнувшись на стальном сидении, к корме крейсера, где началось построение групп моряков, которые должны были посетить с экскурсией легендарные гавань и город Шербур. Старшие групп придирчиво осматривали внешний вид матросов, проводили последний «предполетный» инструктаж, рядом с вахтенным, естественно, находился капитан II ранга Стеблов, дававший последние напутствия увольняемым. Первые группы уже начинали покидать крейсер, но еще раньше на берег выскочил корабельный пёс Орион, который сразу же начал обнюхивать и метить иноземную территорию. Взгляд Симы машинально задержался на высокой, несколько грузноватой фигуре знакомого офицера, внешний вид которого показался ему, Симе, комично-щеголеватым. Это был лейтенант медицинской службы Крайний, живший с ним в одной каюте. К увольнению на берег этот «бравый лейтенант» начал готовиться еще вчера. У него, конечно, была одна весьма существенная для данного мероприятия проблема. «Партизан» доктор Крайний, волею обстоятельств и кадровой политики Тихоокеанского флота призванный на двухнедельные сборы вдруг, из-за отсутствия самого попавшего под нож с аппендицитом штатного хирурга крейсера ушел в автономное плавание аж на три месяца. Док с вечера бегал по офицерам, умоляя «пожертвовать» ему белые брюки и китель, и, в конце концов, он выменял белую парадку у примерно схожего с ним по комплекции капитан-лейтенанта Штанько за два литра «шила», однако белые туфли подходящего размера так и не нашел. Он думал, что такая экипировка для него сойдет, но, увидев на утреннем построении выпученные на его черные ботинки при белой парадной форме глаза командира крейсера «капраз» Вольского, стыдливо ретировался, и теперь с вожделением смотрел на берег, где в белых штанах и белых ботинках щеголяли почти все французские военные. «Ну прямо как Рио-де-Жанейро», – подумал Крайний и в голове одессита, неведомым путем попавшего в Сахалинский порт Маока (по-нашему Холмск) с целью сбить деньжат на счастливое одесское будущее, начала складываться хитроумная комбинация. Как раздобыть белые французские туфли, пусть не как аксессуар костюма от Живанши, но хотя бы как добротный товар современных французских маркитантов, ему подсказал подзабытый уже опыт фарцовочных операций молодости. Тогда самым ходовым товаром для «чейнджа» считались обычные советские часы. Док подхватил под руку ст. фельдшера мичмана Первелова, своего зама по зубодерке, который увольнялся на берег в числе первых групп.
– Павел Александрович, голубчик, – ласково завел он: – у меня к тебе просьба. Ты не мог бы в качестве французского сувенира обменять ихние белые парусиновые туфли на мои часики?
– Дык как же я их пронесу – туда ни с чем, а оттуда..?
– Ну почему с туфлями, – засуетился док, – почему только с туфлями, – лихорадочно соображал он. Как же ему уговорить хоть и молодого, но ужасно хитрованного своего собрата по медсанчасти? Особо напирать на Первелова он не мог, так как был «партизан», то есть фактически был на сборах хоть и замещал штатного хирурга, к тому же он только что взял у зуботехника его НЗ – литр чистого медицинского спирта. Это, конечно, не то, что он позаимствовал взаимообразно в БЧ-1 – неизвестно какая жидкость, заливаемая в гирокомпас капитаном третьего ранга Месхиевым, но отдавать опять же чистый медицинский. Но чего не сделаешь ради того, чтобы как-нибудь, прогуливаясь по Воронцовскому скверу с симпатичной дамой, где-нибудь в тиши, подальше от неугомонных фанатов, обсуждающих проблемы футбольных лидеров команды «Черноморец», эдак небрежно бросить: «Вот как-то иду я по Шербуру», – и далее, в ответ на недоумевающий взгляд милого белокурого создания добавить: был такой фильм, помните мадмуазель, «Шербурские зонтики», там еще в главной роли Катрин Денев. …И тут Крайнего осенило.
– Александр Павлович, ты «Шербурские зонтики» видел? – спросил он ошарашенного зубодера.
– Причем здесь зонтики?
– Ну ты даешь, это ж самый знаменитый фильм про Шербур. Помнишь, как там дамочки симпатичные танцуют и при этом так ими красиво вращают?
– Чем вращают? Задницами, что ли?
– Фи, как грубо, мичман. Они вращают разноцветными зонтиками, мон шер. Короче, возьмешь пару шербурских зонтиков, нет, не пару – штук пять, нет, лучше семь – по цветам радуги, и чтобы обязательно в том магазинчике, где тот фильм снимали.
– Слушайте, док, неужели вы думаете, что на ваши, хоть и «командирские», я смогу выменять семь зонтиков, да еще и парусиновые туфли в придачу? – засомневался Первелов.
– Да че там, мичман, ты им про Марину Влади да про Высоцкого расскажи. «Мир, дружба, прекратить огонь!». Спой им, как он. Мы, мол, вообще братья. Да ты знаешь, что наши часы здесь круче швейцарских, – заливался док, его просто понесло как когда-то Остапа и он тарабанил, не останавливаясь, навивая свою одесскую «мульку».
– Ладно, если что, я еще свои поменяю, – прервал этот неиссякаемый поток красноречия мичман, тоже загоревшись идеей с сувенирными зонтиками. Ему надо было идти со своей группой в увольнение.
– Какой размер, – спросил он.
–Чего? – не понял Крайний. – А-аа, 49-й.
– Дак у них есть такие лапти? – засомневался зубодер.
– Что они, японцы, что ли? Найдешь! – сказал Крайний, по-ленински напутствуя своего «красного купца, посланца мира» с явным превалированием первой ипостаси, подталкивая мичмана к парадному трапу.
Сима понял, что его сокаютник что-то задумал или, точнее, «замутил», но его это особо не интересовало. Он думал о своем неизвестном пока будущем задании: почему его, еще не вполне оправившегося после злосчастной операции в Ляошане, перебросили самолетом в Восточно-Китайское море на уже шедший в Индийский океан «Сенявин»? И почему крейсер, не задерживаясь в Индийском океане, встретив там новый черноморский танкер-заправщик, прошел Суэц, Средиземное море, Гибралтар и направился прямиком на север? При проходе Гибралтара крейсер провел под днищем дизельную лодку, скорее всего, проекта 641-буки. Это можно было предположить по замедленной скорости крейсера при пересечении пролива и намеренно завышенной шумности главных турбозубчатых агрегатов и полной мощности турбин. Главстаршина Симушкин не знал, что своей непонятной пока командировкой он обязан командующему ТОФ, который уже готовился потерять погоны, но Сима его спас. Вообще-то, если точнее, то его спас тот «покупатель» в Батайске, в областном призывном пункте, которого поразил маленький, в 163 сантиметра ростом, качок, хотя качком-то его нельзя было назвать, скорее мускулистым и жилистым одновременно хлопцем, пульс у которого как был до внезапного падения в яму – теста на психологическую устойчивость – 62 удара в минуту, так и остался таким после падения, такого «покупатель» до того никогда не наблюдал. Специалист с ТОФа считал, что боевой пловец с такими габаритами быстрее выйдет из торпедного аппарата и при меньшем потреблении кислорода из баллона проплывет дальше, чем шестифутовый американский «морской котик». Но даже и этот «покупатель» не представлял, насколько он попал в точку, выбрав Санька. Еще учась в восьмом классе на спор он достал дно знаменитой ямы на реке Ворскле возле древнего монастыря недалеко от Ахтырки. Глубина ямы тогда достигала 32 метра, и он пробыл под водой так бесконечно долго, что спорившие с ним пацаны заплакали и побежали к его родным сообщать, что Санек утонул. Он пробыл под водой тогда почти три с половиной минуты, и этот рекорд уже никому не повторить. С тех пор яма обмелела почти вдвое. С шестифутовым ростом тоже все обстояло прекрасно, ибо, участь в последнем классе, он любил прикалываться на танцах, заставляя громил вытирать за собой свои плевки или выброшенный на пол мусор. За что его и выгнали потом с первого курса МГУ, и он уехал к тетке в Вольнодонск.
