После уроков мы идем обедать. Двое школьников накрывают на стол. За нами следит воспитательница. Рядом уже обедают «бэшки», и Женька, исподлобья поглядывая на Маринку, спрашивает:

– Она ничего про меня не говорила?

На первое дают суп с каким-то мясом.

– Наверное, из попугая, – шутит Сашка Костерин.

На второе – солянка, которую мы терпеть не можем и называем «соляркой». Я отдаю ее тем, кто ест, а сам беру черный хлеб с компотом. Уношу посуду в мойку, подхожу к Женьке – он уже ждет, и мы вместе идем в проклятую спальню, где нам положено спать целых три часа! Спать не хочется, и поэтому, не разбирая кроватей, ложимся прямо на одеяла. И начинаются наши бесконечные разговоры: про дружбу, про любовь, про мечты.

Постепенно спальня заполняется. Самые неугомонные ребята и те раздеваются и ложатся под одеяла. Раздается звонок, который сообщает, что тихий час начался. В спальню заходит воспитательница.

– Ладно, можете не раздеваться, только не мешайте другим спать, – машет она на нас рукой.

Но мы все равно болтаем, пусть и шепотом.

Наконец, воспитатель выходит, и мы начинаем смеяться.

– Надоели! Дайте поспать!

Мы лишь огрызаемся и кидаем в кричавших подушками, они отвечают тем же. А когда я встаю на кровати, чтобы огреть хорошенько одного Гуся – в смысле Женьку Гусева – входит воспитательница. Меня, как главного нарушителя спокойствия, выгоняют из спальни.

Потом наступает время подготовки. Все, кто не ушел домой, садятся за выполнение домашки. То есть делают её пара человек, а остальные списывают. Мы бьемся сначала над русским, потом над литературой, и напоследок – над математикой.

Я отпрашиваюсь в туалет и иду в соседний класс к Женьке, и мы вместе решаем эти проклятые задачки. Когда я возвращаюсь, воспитательница спрашивает, почему так долго, и я, краснея, говорю, что был в туалете. На вопрос, что я там делал полчаса, бормочу что-то себе под нос. Наконец, сажусь. Краска заливает лицо, но меня подбадривают тихонько

– не обращай внимания, фигня, главное, ты решил.

Я перестаю стесняться и переписываю решение в тетрадь. Звонок! Это значит, можно засунуть учебники в сумку и не думать о них до завтрашнего дня. Смотрю по сторонам: Анька что-то рисует на парте, Катька читает, Мишка делает кораблики из тетрадного листа. Наконец, воспитательница замечает.

– А что, звонок уже был?

– Да, – тянем мы хором.

– Хорошо, пока можете отдохнуть, а ты, Овик, скажи, когда накроют на стол.

– Ладно, – и я уже лечу к двери, а в коридоре меня ждет Женька.

– Меня в столовку назначили, стеречь, – и мы в обнимку идем по коридору мимо туалета, из которого пахнет так, что хоть нос зажимай, и по лестнице спускаемся в столовую.

Здесь у нас есть тихое место на трубах. Мы устраиваемся поудобнее, и не торопясь начинаем болтать. Женя говорит, что на ужин будут давать колбасу – Галька из их класса сказала.

– Колбасу и кашу, – добавил Женька, а я в ответ спрашиваю, что он думает про Настю.

Настя – это девочка из моего класса. Она сегодня не пришла в школу, и я целый день ломаю голову, почему. Женек, как всегда рассудительно, говорит, что она заболела или попала под машину. Я поворачиваюсь к нему, делаю злое лицо, а Женя все продолжает:

– Лежит в больнице…

– Слышь, дурак, молчи! – говорю я, и мы молчим, а потом я начинаю рассказывать ему про Настю.

Рассказываю, что она должна была уехать на выходные в деревню, могла еще не вернуться, а потом говорю, что таких девчонок в нашей школе больше нет.

– Она лучше всех на свете, и она самая красивая.

Женек молча слушает, но в конце замечает:

– Маринка тоже ничего. Вот бы она на дискотеку пришла.

А потом мы сидим в обнимку, думая каждый о своем.

Но вот открывается дверь в столовую, девчонка из четвертого класса велит нам позвать всех на ужин, и мы, словно черти, срываемся вверх по лестнице, забегаем во все классы и кричим: «Ужин! ужин! ужин!»

Школа оживает. После оглушающей тишины все галдят, и воспитатели с трудом собирают нас в строй.

– Лидия Максимовна, можно мы с Женей пойдем во двор? – начинаю я клянчить после ужина.

Она начинает вздыхать, что там холодно, потом спрашивает, есть ли у нас теплая одежда, но в конце концов отпускает.

– Сладу с вами нет, распоясались совсем мальчишки, – говорит она вслед, но мы уже несемся в раздевалку. А оттуда летим на улицу, натягивая на ходу куртки и шапки.

Уже темнеет, и только окна школы освещают двор. Сегодня очень светло: снег отражает свет, блестит и переливается, как золото. Вот вспыхивает одна снежинка, другая, третья – мы стоим и смотрим на эту красоту, словно завороженные. Из дверей появляются старшие ребята, и мы уходим в один из закутков школы, в маленькую пристройку с крышей. Честно говоря, не уходим, а бежим туда, подбрасывая снег с земли, и вопим.

– Женек, давай кто быстрее туда залезет! – я показываю на крышу, мы мчимся, карабкаемся и, наконец, вместе оказываемся наверху. Садимся рядом, собирая голыми руками снег, бросаем его – кто выше и дальше. Постепенно руки привыкают, мы уже не торопимся, прицеливаемся спокойно и только тогда швыряем комок.

– Слышь, у тебя какие планы на неделю? – спрашивает Женька.

– Ну, какие планы… Завтра я должен заниматься музыкой три часа. В среду свободен, а в четверг давай к Сергеичу сходим – я хотел в его кружке автомат деревянный сделать…

– А мне надо мой «Макаров» доделать, потом на дискотеку. Я хотел Настю на танец пригласить, но она не пришла.

– Да ладно тебе, завтра придет и пригласишь.

– А какие у тебя дела? – спрашиваю после небольшой паузы.

– Завтра сяду делать уроки, в среду с тобой погуляем, в четверг снова вместе… А уж в пятницу домой.

– Женек, слышь… Давай, кто между тех окон попадет?

Я показываю на окна спортзала. Мы целимся, бросаем одновременно, и Женька попадает прямо в стекло. Как сумасшедшие слетаем с крыши и бежим в школьную раздевалку, пока не засекли воспиталки. Здесь мы отдыхаем и раздеваемся.

– Ну что, пошли в класс сходим что ли? – и мы как обычно в обнимку идем в класс.

– Там, на диване, сидит Катька.

– Читаешь, Кать?

Она говорит тихо, будто боится чего-то:

– Да вот… «Приключения Тома Сойера».

А рядом с ней о чем-то шепчутся Анька со Светкой.

– Девчонки, чего секретничаете?

– Про тебя! Как ты Маринке записку с признанием в любви передал, – говорит Анька, и Женькины уши-лопухи начинаю краснеть.

– Что, Жень, краснеешь?! – говорит Лидия Максимовна. – Пристыдили тебя девчонки-то наши?

Он, молча, отворачивается.

– Лидия Максимовна, а где Мишка? – спрашиваю.

– В классе, с Гусевым в шашки играет.

Я иду к ним, и так заканчивается день, обычный день в нашем интернате.

Нас по очереди отправляют в спальню, в девять часов отбой для младших, а для старших – в десять. Мы с Женькой моем ноги, чистим зубы и плетемся в спальню готовится ко сну, но какой сон, когда еще нет и девяти?!

Лежим в разобранных постелях, воспитательницу сменяет нянька, и Лидия Максимовна, желая нам спокойной ночи, отправляется домой.

Старшие выходят, и один задира сразу поворачивается ко мне.

– А где мой ботинок, это ты его взял? – и тут же бьет подушкой по голове.

Я не трус, поэтому хватаюсь за свою подушку. Начинается свалка. Подушки летят в стороны, а потом входит нянечка, и я, как всегда, остаюсь виноватым. Она берет меня за руку, стыдит и выводит на полчаса из спальни. Там стою босиком, в одних трусах. Вдруг открывается дверь, и я вижу Женька.

– Может, вместе постоим? – спрашивает он.

– Передай Женьку Гусеву, что ему хана, – отвечаю шепотом.

Тут появляется нянечка:

– Тебе-то что не спится?

Женька говорит, что просто вышел в туалет. Она отправляет его спать, а мне разрешает лечь минут через двадцать, предупредив, что если мы снова будем шуметь, она останется в спальне, пока не уснем.

Отстояв двадцать минут, иду прямиком к Гусеву, который уже уснул. Я бью его подушкой со всего размаха, пока он не начинает орать, но сегодня мне не везет. Входит нянька, хватает меня за ухо и тащит в кровать.