Они постились три дня и три ночи без перерыва и все время лежали распростертыми на земле. На третий день к вечеру Баал Шем услышал глас с Небес: "Сын Мой, встань и веди народ!" Баал Шем поднялся и сказал сам себе: "Если на то воля Небес, чтобы я был вождем Израиля, то мне следует нести это бремя одному"»¹²¹, – так в полумистических, полусказочных тонах рассказывает о том, как Бешт решил приступить к исполнению своей миссии Мартин Бубер.

Первым, кому р. Исроэль решил открыться, стал его шурин р. Гершон. Вот как звучит отрывок из письма, написанного Бештом р. Гершону в праздник Лаг ба-омер 5493 (1733) года в переводе Эзры Ховкина:

«Волосы у меня встают дыбом при мысли о том, что нужно раскрыться и взять на себя такую тяжелую ношу. Ведь кто я такой? Наверняка, без всякого сомнения, есть люди выше меня и лучше. Но, родич мой дорогой и любимый, что я могу сделать, если от Всевышнего, благословен Он, пришло это слово? И, вдобавок, мой наставник и учитель дал на это свое согласие. Я знаю, что будет много обвинителей и противников у меня, но на Всевышнего, благословен Он, вся надежда…»

Можно представить, с каким чувством читал р. Гершон это письмо (достоверность которого вызывает сомнения, хотя и вероятность того, что оно и в самом деле было написано и отослано, достаточно велика).

Поверить в то, что на плечи его шурина, которого он долгое время считал простаком и невеждой, возложена столь великая миссия, было нелегко. Но тут р. Гершон стал вспоминать многие удивительные случаи, когда шурин проявлял удивительную прозорливость; книгу «Зоар» в его руках; странное отношение к нему главного бродского раввина; некоторые, словно невзначай оброненные высказывания – и вдруг понял, что все и в самом деле сходится, и оставалось только удивляться, как он не замечал этого раньше!

Р. Гершону предстояло стать первым и одним из самых преданных учеников Бешта. Хотя, как мы еще не раз увидим, временами сомнения по поводу того, что Бешт действительно тот, за кого себя выдает, к нему возвращались, но в итоге он не только твердо уверился в его миссии и сверхъестественных способностях, но и стал одним из самых ревностных провозвестников хасидизма.

Что касается того, как произошло «раскрытие» Бешта, то все источники, начиная с Шивхей Бешт», с небольшими вариациями рассказывают следующую историю. Однажды один из учеников р. Гершона, направился в гости к учителю, но по дороге в Броды заглянул в корчму Бешта, чтобы пообедать. Закончив обед, он небрежно бросил корчмарю: «Исроэль, подготовь мне лошадей, чтобы я мог как можно скорее тронуться в путь!».

Бешт выполнил эту просьбу, но затем сказал: «А почему бы вам, мой господин, не остаться здесь на субботу?».

Был только вторник, и слова корчмаря показались ученику р. Гершона насмешкой. Однако не успел он проехать полверсты, как у его повозки сломалось колесо, и для ее ремонта ему пришлось возвращаться обратно. Вновь отправился он в дорогу – и полетело другое колесо. Затем выяснилось, что вся повозка нуждается в серьезном ремонте, и ему пришлось задержаться на среду, затем на четверг, а там подошла и пятница, в которую нашлось немало причин, по которым гость вынужден был задержаться и остаться на субботу.

Огорчению молодого человека не было предела. Еще бы – ведь он надеялся провести субботу в обществе своего учителя, за захватывающими беседами о Торе, а тут приходится ее встречать в доме какого-то мужлана!

Однако затем он с удивлением заметил, что жена Бешта испекла двенадцать хал – так, как это было принято в домах людей, знакомых с кабалой. Когда же он спросил, зачем ей двенадцать хал, та ответила: «Муж мой – человек невежественный, но благочестивый, и, зная, что мой брат в субботу делает вечернюю трапезу на двенадцати халах, я делаю то же самое».

Затем гость снова удивился, узнав, что при корчме есть баня и миква. Зачем, спросил он, какому-то корчмарю своя миква? На что последовал ответ: «Муж мой очень благочестив, и каждый день ходит окунаться в микву».

Окунувшись в микву, ученик р. Гершона стал готовиться к субботе. Он прочел послеполуденную молитву (минху»), но хозяин дома так и не появился. Затем он прочитал все полагающееся по случаю встречи субботы, но Бешта все не было. Не появился он и тогда, когда пришло время читать вечернюю молитву, так как молился в своем домике.

Наконец, когда вроде бы пришло время садиться за стол, Бешт вошел в дом.

«Вот видишь, – сказал он, – я ведь говорил тебе, что ты останешься здесь на субботу, так оно и вышло!». Затем он стал возле печки и начал притворно поспешно молиться, делая вид, что еще не у спел это сделать.

Закончив молиться, Бешт не стал на этот раз надевать свои белые субботние одежды, и сохранил то обличие, в котором представал перед людьми всю неделю – простого, мало смыслящего в высоких материях еврея. Не желая раскрываться перед чужим человеком, он не стал читать субботний кидуш и вести субботнюю трапезу, а предложил сделать это гостю. И хотя блюда на столе были необычайно вкусны, а Бешт время от времени сыпал шутками и анекдотами, на душе у его сотрапезника было невесело – совсем о другой субботе мечтал он, когда выезжал из дома.

Тем временем Бешт с величайшим почтением, даже уничижением обратился к гостю так, словно тот был уважаемым раввином: «Наставник мой, расскажи нам что-нибудь из Торы!».

Гость посмотрел на Бешта и его супругу, вздохнул, и так как в ту неделю читалась глава «Шмот»¹²², стал рассказывать о том, как евреи жили в Египте под властью фараона – так, как он рассказывал бы ее детям в хедере. После этого гостю постелили постель, и все пошли спать.

Но посреди ночи молодой человек пробудился от ослепительно яркого света, который, как ему показалось, шел от печи. Удивившись тому, с чего бы лежащим в печи дровам горесть так ярко, он подошел поближе к печи, и тут свет настолько ослепил его, что он потерял сознание.

«Негоже тебе смотреть на то, что тебе не дозволено!» – сказал Бешт после того, как его привели в чувство, и фраза эта показалась гостю более, чем странной.

Наутро Бешт направился молиться в свой домик, вернулся с молитвы в самом лучшем расположении духа, с чувством спел субботний гимн «Аткину сауда», и все снова сели за трапезу. И снова Бешт с почтением обратился к гостю, чтобы тот произнес что-нибудь из Торы, и снова тот стал говорить с Бештом и его супругой, как с маленькими детьми, но на этот раз Бешт в ответ только хмыкнул: «Гм, слышал я и другое толкование».

По окончании трапезы Бешт удалился в свой домик и вновь появился уже после минхи. Но это был уже совсем другой Бешт! Он неспешно сел за стол и стал говорить о Торе, открывая столь глубокие ее тайны, о которых этот загостившийся у него молодой еврей никогда не слыхал ни от одного из выдающихся раввинов, да и вряд ли кто-нибудь когда-либо слышал вообще.

Гость был смущен, раздавлен и не знал, куда деваться от стыда: как же он не смог разглядеть раньше в этом человеке величайшего гения Торы и знатока Кабалы?!

Наконец, пришло время вечерней молитвы и авдалы – церемонии отделения субботы от будней. И снова гость был потрясен силой молитвы Бешта, буквально исходящим от него светом и неожиданно открывшейся ему гигантским притяжением его личности.

После этого Бешт велел гостю отправляться в путь, но по приезде в Броды ни в коем случае не заходить в дом р. Гершона, а направиться сразу в клойз, где изучал Тору узкий круг талмудистов и кабаллистов, из которого в будущем вышли многие великие раввины.

Явившись в клойз, «в общину хасидов» (напомним, что этим словом в иудаизме всегда обозначали особо благочестивых людей) он должен был произнести буквально следующие слова: «Свет великий светит неподалеку от общины вашей, и надобно вам пойти за ним и привести его в город».

Согласно «Шивхей Бешт», когда молодой человек в точности исполнил данное ему поручение, все сидевшие в клойзе внезапно сразу поняли, что речь идет именно о Беште, и стали вспоминать различные странности, которые случались вокруг него в разное время и которым не было объяснения – и вот теперь все стало на свои места. Впрочем, всеобщую догадку и прозрение можно объяснить и проще: главой клойза был никто иной, как главный раввин Бродов р. Моше, а ему, как уже рассказывалось, Бешт в свое время открылся.