После похорон Екатерина Павловна долго ходила во всём чёрном, взяв отпуск, почти каждый день ездила на кладбище и попала в больницу с сильным нервным истощением. Пётр старался не оставлять её одну, научился варить не только пельмени-заморозку для себя, но и куриный бульон, рекомендованный для восстановления сил больной. С ним и купленными по пути фруктами он и приходил в больницу.

Начался новый учебный год, но чувство утраты не уходило. Если Екатерина Павловна задерживалась на работе, он не находил себе места, будто боялся новой потери. Чтобы отвлечь от мрачных мыслей, она старалась его чем-нибудь баловать, отменно готовила и проводила с ним всё свободное время. С учёбой трудностей не было. К девятому классу он заметно подрос. На физкультуре в строю по росту был уже не в середине, а на правом фланге, четвёртым по счёту.

В тот день ему исполнилось шестнадцать. Была суббота. Выслушав в школе порцию дежурных поздравлений, самых близких друзей пригласил к себе. Их встретил уставленный разными вкуснятинами стол. Екатерина Павловна разрешила всем желающим выпить по бокалу шампанского. Перед собой поставила бутылку вина. Было весело, и время пролетело быстро. Когда ушёл последний одноклассник, именинник помог убрать со стола и пошёл в свою комнату, а она осталась сидеть перед почти опустевшей бутылкой, задумчиво подперев рукой голову.

Пётр быстро и крепко заснул, но среди ночи сквозь сон вдруг почувствовал рядом с собой горячее женское тело, руки, обнимавшие его, и частое жаркое дыхание.

– Петенька, дорогой мой, это я, Катя, не бойся, ничего тебе плохого не сделаю…

И она стала целовать сначала глаза, потом губы, потом, сбросив одеяло на пол, грудь и плечи. Пётр, не понимая, что происходит, дрожа всем телом, хотел столкнуть её со своего дивана. Но, неожиданно для себя, поддался непривычным ласкам, потом, когда, постанывая, стал отвечать на них, показалось, что каждая частичка его тела наполнилась чудодейственной силой. И он услышал:

– Не спеши, лежи, я всё сделаю сама…

Она приподнялась над ним. Соски её набухших грудей поочерёдно касались его губ, он их ловил и целовал. Неожиданно она села на него верхом, положила его руки себе на бёдра и начала ритмично двигаться. Он поддался её движениям, чувствуя непередаваемое и прежде неизвестное ему блаженство, необъяснимую лёгкость и вдруг наступившую полную расслабленность.

И они, опустошённые, лежали, не глядя друг на друга, потом она повернула к нему голову и, касаясь губами уха, шептала такие ласковые и бесстыдные слова, которые он ещё не слышал, и всё повторилось. Теперь он знал, что делать, и инициатива принадлежала ему.

Они снова лежали. Петру казалось, что он совсем обессилел, но она, отбросив в сторону заколки, сдвинула длинные, по плечи, волосы на лицо, щекоча ими кожу, целовала шею, грудь, живот, мягкими губами охватила его восстающую плоть, втягивая в себя и быстро двигая головой. Его настигла волна теплоты, поднимавшейся откуда-то изнутри, и ему, благодарному, хотелось видеть её глаза, но они, как и лицо, были скрыты кисеёй волос…

Проснулся Пётр, почувствовав тепло луча солнечного света, коснувшегося лица. Казалось, если широко раскинуть руки, он взлетит и помчится навстречу неизвестному будущему. Глаза открывать не хотелось, чтобы не расплескать то, что переполняло его и пока не имело названия. Рядом никого не было, но на подушке остался запах знакомых духов.

Неожиданно, мешая друг другу, возникли взаимно уничтожающие чувства признательности и вины, обретённого счастья, но почему-то стыдного и запретного. Он понял, что жизнь теперь будет разделена на «до» и «после» и станет совсем иной. Через раскрытые двери были слышны глухие рыдания, иногда прерывавшиеся всхлипываниями.

Перед ним молнией промелькнуло всё, что случилось, и он пошёл навстречу разрывающим душу звукам. Она, в длинной ночной рубашке, упала перед ним на колени, обнимая его ноги и прося прощения. И он тоже опустился на колени, и оба не знали, как им жить дальше. Их лица касались друг друга и были мокрыми от слёз. И они дрожали, словно пронизанные обоюдной греховностью. Через какое-то время Екатерина Павловна поднялась, и Пётр, вставая с колен, услышал:

– Мне не будет прощения, Петя, но я люблю тебя, люблю как сына… Такого не повторится, и давай никогда не будем вспоминать и говорить о случившемся. Петя, дорогой, обещай, что никто об этом не узнает. Иначе мне лучше умереть!

Пётр обещал выполнить всё, о чём она просила, и они разошлись по своим комнатам.

И всё изменилось в их жизни. Екатерина Павловна не стала к нему холоднее, остались те же нежность и участие, но теперь это словно входило в её обязанности и было как бы заморожено. Пётр не знал, как себя вести, был в смятении, старался меньше бывать дома, стал отставать в учёбе. Когда приходил поздно, не слышал упрёков, но в печально смотревших на него глазах читалось беспокойство о нём и его будущем. Случалось, ночами, иногда бессонными, не в силах справиться с новыми для него, казавшимися непреодолимыми желаниями, он вставал, подходил к двери в её комнату, неуверенно стучал, потом рвал дверную ручку, но по ночам дверь всегда была закрыта на ключ. Он слышал старательно заглушаемый плач, опускался на пол, просил впустить, но ответа не было.

Считавшие себя взрослыми друзья-одноклассники находили время бывать на дискотеках, после которых любили похвастаться знакомством с девушками, явно преувеличивая свои успехи. Пётр, не очень любивший танцевать, несколько раз ходил с ними, но не встретил девушку, которая бы ему понравилась, и никого из них не провожал после дискотеки. Рассказы приятелей слушал молча, никак не комментируя.

Екатерина Павловна молила, чтобы не оставлял учёбу, чтобы окончил школу и подал документы в институт, как хотел его отец.

Когда получил аттестат зрелости, в котором не было троек, а количество четвёрок преобладало, Пётр полистал купленный в киоске «Союзпечати» справочник учебных заведений города и выбрал тот, что ближе к дому Таким оказался Технологический институт холодильной промышленности, который в народе называли «холодильник». Преодолев запомнившийся на всю жизнь кошмар вступительных экзаменов и конкурсные треволнения, в списке зачисленных на первый курс факультета холодильного оборудования и кондиционирования прочитал: «Шпак Пётр Ильич». Решил, что показалось, вышел на улицу, возвратился в вестибюль, где висел список, ещё раз нашёл свою фамилию и с нетерпением стал ждать начала занятий. В последний день августа было торжественное собрание, потом группы развели по аудиториям и поставили задачи первого, «трудового», месяца учёбы.

В те годы практически во всех вузах первокурсники начинали учебный год на колхозных и совхозных полях. Предложили выбрать старосту группы. После бурного обсуждения остановились на кандидатуре Григория Водовозова, поступившего в институт после службы в армии. Первого сентября было воскресенье. В понедельник первокурсники с рюкзаками и спортивными сумками, а Водовозов ещё и с зачехлённой гитарой за спиной, собрались на площадке перед входом в институт, где их ждали несколько автобусов и преподаватели. После переклички и распределения по группам новоиспечённые студенты, весело обменивавшиеся шуточками, разместились в автобусах.

Автобус группы Петра вобрал в себя двадцать три человека по списку и почти через три часа выпустил их перед большим одноэтажным бревенчатым зданием, над входными дверями которого можно было с трудом прочитать надпись: «Клуб совхоза КРАСНЫЙ ПАХАРЬ».

Слово «красный» было полустёртым, у слова «пахарь» не хватало букв «па». Название, присвоенное совхозу давным-давно, когда он был ещё колхозом, звучало странно, но, похоже, никто не обращал на это внимания.

Три года назад клуб переехал в кирпичное здание центральной совхозной усадьбы, где для работников совхоза построили блочные, однообразные как казармы, пятиэтажки, и старое помещение клуба, оказавшееся далеко за околицей села, стало служить хозяйственным складом. Несколько его комнат были выделены для размещения прибывавших каждую осень из города помощников в уборке урожая.