Парень яростно сверкнул глазами, со всего маху загнал в столешницу хорошо наточенный кинжал и выбежал из дома, оглушительно хлопнув дверью. В доме воцарилась тишина.
— Бляяядь.
Весемир спрятал лицо в ладонях и посидел так секунд пять. Потом взъерошил себе волосы, взял из своей сумки бутылку сливовицы и пошёл по шаткой лестнице на чердак.
Одна из ступенек хрустнула и он едва успел убрать ногу, чтобы не провалиться по лодыжку. Ещё раз чертыхнувшись, ведьмак скрылся на чердаке — там была кладовая и хранилось нехитрое оружие. Дети все спали внизу, там же, где стоял стол, а чердак располагался как раз над печью и там всегда было тепло.
Здесь была импровизированная кровать, пахнущая свежим душистым сеном. У маленького окошка стояла батарея бутылок и какие-то книги, которые Весемиру удавалось выменять или украсть. Весь этот год он не гнушался красть вещи и думал, что это всего лишь маленькая компенсация того зла, которое учинил им всем этот мир. Нехитрая одежда была сложена у изголовья, а в самом дальнем углу, за банками морошкового варенья и горой оленьих шкур, лежали доспех и два меча.
Весемир отхлебнул из бутылки. Горькое тепло разлилось по горлу и упало вниз. В грязное маленькое окошко было видно только голые ветки деревьев. Летом весь чердак заливало приглушённым солнечным светом и было чудесно лежать здесь и слушать пение птиц на рассвете. Это помогало хоть ненадолго отвлечься.
Как и всегда, когда его выводили из себя, перед глазами начали мелькать картины атаки на КаэрМорхен. Пока они не стали слишком сильными, Весемир прокрался к кладовке и выудил из-за банок перевязь с мечами.
Она оказалась неожиданно тяжёлой. Он не помнил её такой и подумал было, что ослабел, но потом сообразил, что на ножны намоталась пара оленьих шкур.
Ведьмак отнёс свой меч к кровати и сел перед окошком. Свет падал на начертанные на чистой стали руны. Он провёл пальцем по ровной поверхности, потрогал лезвие. Оно было верным и острым, как и год назад, когда он очистил этот меч от крови и грязи, просушил и забросил в дальний угол чердака, в компанию к паукам и пыли.
Он никогда не сможет вернуть свою жизнь обратно.
Никогда больше ни одна таверна не взорвётся хохотом в ответ на историю об его похождениях. Ни одна женщина не будет смотреть на него восхищёнными глазами. Никогда больше он не будет ехать на своём верном коне в сладкую от летних трав ночь, навстречу землям, которых не видал никто из тех, кого он знает.
Тех, кого он любил, больше нет. Те тела, что не сожгли с отвращением чародеи и честной народ, растащили дикие звери. Всё, что плохо лежит, сейчас таскают мародёры. Лучше бы КаэрМорхен сравняли с землёй, чтоб не было больше ничего, кроме скал, леса и озера.
Лучше бы и он умер тогда.
«Воспитай из них что-то лучшее, чем смог я.»
Весемир отхлебнул ещё водки и не почувствовал ничего. Весь этот год он хотел заплакать, но не мог. Он сомневался, что в принципе способен ещё плакать. Хоть после мутаций он пару раз и делал это, после штурма крепости что-то внутри него будто бы бесповоротно сдвинулось.
Малец был прав. Им нужен был план. Конечно, не план возврата в КаэрМорхен.
«Подумай о моём предложении.»
Весемир подумал. Он понимал, что ребята воспримут это в штыки. Но пока что знать им было совершенно необязательно.
Достаточно того, что Весемир знает, что в этом диком изменившемся мире лучше для них, чем быть ведьмаками.
Что угодно.
========== Часть 4 ==========
Зима выдалась светлой от искрящегося снега, непроходящего запаха перебродивших яблок и яркого огня в печи. В утеплённом стойле лениво жевал сено конь Кречет. Ещё до того, как земля промёрзла окончательно, они успели вбить сваи и пристроить ещё одну комнату со стороны печи, на месте, где были раньше сени. Теперь младшие спали в этой комнате, Весемир наверху, а Габрис остался на своём месте в углу большой комнаты.
В одну из последних за зиму ходок в деревню Весемира застал жуткий буран. Ему пришлось задержаться там, к негодованию жителей, но кузнец согласился приютить его в конюшне. Ведьмак использовал это время с умом и следил за тем, как кузнецова жена устраивает быт.
Из деревни в тот раз он привёз деньги за проданный самогон, рецепт хлеба, узелок с закваской и двоих народившихся по осени щенят. Последних сука прятала под домом и кузнец ругался на неё — ещё двоих он кормить не собирался, по зиме всё равно сдохнут.
В ведьмачьей лощине щенки набирали вес, обгладывая оленьи и кабаньи кости, копали в снегу ямы и носились наперегонки с мальчишками. Вот уж кому утренние пробежки были в радость!
На пробежках Весемир добавлял ребятам нагрузки. Они тренировались с примотанными к телу сковородками и напиханными в карманы камнями. Габрис и Герт уже выполняли почти все элементы с полным весом стандартного солдатского обмундирования. Правда, когда Весемир начал учить их работать в команде, его ждал провал. Во-первых, сам Весемир, хоть и понимал, как действуют солдатские отряды, понятия не имел, как их тренируют. Ведьмаки были одиночками и полагались только на себя — это лежало в основе всей программы. Во-вторых, сами ребята пытались перещеголять друг друга там, где должны были стремиться к одинаковым движениям.
Весемир предугадывал моменты, когда какой-нибудь Герт решит ввернуть финт или сальто там, где должен просто уклониться, и кидал камень с рассчётом на то, что тот напорется на него во время ненужного манёвра. Это немного помогало и ученики понимали, чего от них хотят, но не понимали, зачем.
Они всё чаще просили рассказать истории о былых временах — и Весемир рассказывал. Поначалу неохотно, боясь потревожить то, что при любом воспоминании шевелилось внутри, как жуткие обломки раздробленной кости, а потом с радостью.
В самые лучшие вечера было настолько холодно, что из дома выходили только по нужде и натаскать дров или снега. За дверями звонко трещал мороз, а в печи белые берёзовые поленья, в избе упоительно пахло перебродившими яблоками, свежим хлебом, сеном и лошадью. Собаки лежали, свернувшись тёплыми кружками и прижавшись к людям, а Весемир рассказывал истории.
Про то, как проучил купца, который не хотел платить за сопровождение, когда на них никто не напал. Про то, как расколдовали стрыгу и та стала прекрасной девушкой. Про дриад, которые живут в лесу. Про то, как однажды приударил за княжной и бегал встречаться с ней в лес, а потом спасался от её мужа.
Он даже спел песню, которую сочинил про этот случай знакомый бард. Ребята хохотали, когда он дошёл до строчек, где описывалось трясущееся пузо и красное от гнева лицо князя. Ему и самому было весело.
Почти так же, как в былые времена. Интересно, что сказал бы бард, увидев его сейчас?
Иногда Весемир пил.
Это случалось где-то раз в месяц и поводы всегда были разными, но суть одна и та же. Он знал, что этим делу не поможешь, но иногда беда выла настолько громко внутри него, настолько больно скребла когтями всё изнутри, что выход оставался только на дне стакана. Так становилось чуть полегче — так же, как от обезболивающих эликсиров. Боль оставалась, она не могла никуда деться, но алкоголь надевал на него толстое одеяло, под которым не так сильно чувствовались удары, под которым все чувства становились глухими вместо орущих, тупыми вместо острых.
Карачун в тот год выдался совсем не холодным и Весемир взял младших — Колека, Вацлава и Михая — наловить рыбы в озере подальше от дома. Остальные были дома — должны были прибираться, но Весемир знал, что на деле, конечно, бьют баклуши. Но они были старше и он понимал, что им уже важно иногда оставаться одним, без компании взрослого и малолеток.
Пока они шли до озера, разговоров было немного. Недавняя метель намела снегу столько, что местами Весемир проваливался по бедро, а маленький Колек и вовсе по грудь. Верхний слой подтаял под зимним солнцем, но наст ещё толком не схватился и не держал даже собак. Лыж у них не было — Весемир не знал, как их делают.
